Посвящается слушателям школы Ленина в Лонжюмо
Авиавступпение
Вступаю в поэму, как в новую пору вступают
Работают поршни,
соседи в ремнях засыпают,
Ночкой папироской
летят телецентры за Муром.
Есть много вопросов.
Давай с тобой, время, покурим.
Прикинем итоги.
Светло и прощально
горящие годы, как крылья, летят за плечами.
И мы понимаем, что канули наши кануны,
что мы да и спутницы наши-
не юны,
что нас провожают
и машут лукаво
кто маминым шарфом, а кто -
кулаками...
Земля,
ты нас взглядом апрельским проводищь,
лежишь на спине, по-ночному безмолвная.
По гаснущим рельсам
бежит
паровозик,
как будто
сдвигают
застежку
на молнии.
Россия, любимая,
с этим не шутят.
Все боли твои - меня болью пронзили.
Россия,
я - твой капиллярныи
сосудик,
мне больно когда -
тебе больно, Россия.
Как мелки отсюда успехи мои, неуспехи,
друзей и врагов кулуарных ватаги.
Прости меня,
Время,
что много сказать
не успею.
Ты, Время, не деньги,
но тоже тебя не хватает.
Но люди уходят, врезая в ночные отроги
дорог своих
огненные авгографы.
Векам остаются - кому как удастся -
штаны - от одних,
от других - государство.
Его различаю.
Пытаюсь постигнуть,
чьим был этот голос с картавой пластинки.
Дай, Время, схватить этот профиль, паривший
в записках о школе его под Парижем.
Прости мне, Париж, невоспетых красавиц.
Россия,
прости незамятые тропки.
Простите за дерзость,
что я этой темы
касаюсь,
простите за трусость,
что я ее раньше не трогал.
Вступаю в поэму. А если сплошаю,
прости меня, Время, как я тебе часто прощаю.
o
Струится блокнот под карманным фонариком.
Звенит самолет не крупнее комарика.
А рядом лежит
в обпаках алебастровых
планета -
как Ленин,
мудра и лобаста.
I
В Лонжюмо сейчас лесопильня.
В школе Ленина? В Лонжюмо?
Нас распилами ослепили
бревна, бурые, как эскимо.
Пилы кружатся. Пышут пильщики.
Под береткой, как вспышки, - пыжики.
Через джемперы, как смола,
чуть просвечивают тела.
Здравствуй, утро в морозных дозах!
Словно соты, прозрачны доски.
Может, солнце и сосны - тезки?!
Пахнет музыкой. Пахнет тесом.
А еще почему-то - верфью,
а еще почему-то - ветром,
а еще - почему не знаю -
диалектикою познанья!
Обнаруживайте древесину
под покровом багровой мглы.
Как лучи из-под тучи синей,
бьют
опилки
из-под пилы!
Добирайтесь в вещах до сути.
Пусть ворочается сосна,
словно глиняные сосуды,
солнцем полные дополна.
Пусть корою сосна дремуча,
сердцевина ее светла -
вы терзайте ее и мучайте,
чтобы музыкою была!
Чтобы стала поющей силищей
корабельщиков, скрипачей...
Ленин был
из породы
распиливающих,
обнажающих суть
вещей.
II
Врут, что Ленин был в эмиграции.
(Кто в н е родины - эмигрант.)
Всю Россию,
речную, горячую,
он носил в себе, как талант!
Настоящие эмигранты
пили в Питере под охраной,
воровали казну галантно,
жрали устрицы и гранаты -
эмигранты!
Эмигрировали в клозеты
с инкрустированными розетками,
отгораживались газетами
от осенней страны раздетой,
в куртизанок с цветными гривами -
эмигрировали!
В драндулете, как чертик в колбе,
изолированный, недобрый,
средь великодержавных харь,
среди ряс и охотнорядцев,
под разученные овации
проезжал глава эмиграции -
Царь!
Эмигранты селились в Зимнем.
А России
сердце само -
билось в городе с дальним именем
Л о н ж ю м о.
III
Этот - в гольф. Тот повержен бриджем.
Царь просаживал в "дурачки"...
...Под распарившимся Парижем
Ленин
режется
в городки!
Раз! - распахнута рубашка,
раз! - прищуривался глаз,
раз! - и чурки вверх тормашками
(жалко, что не видит Саша!) -
Рраз!
Рас-печатывались "письма",
раз-летясь до облаков -
только вздрагивали бисмарки
от подобных городков!
Раз! - по тюрьмам, по двуглавым -
ого-го! -
Революция играла
озорно и широко!
Раз - врезалась бита белая,
как авроровский фугас -
так что вдребезги империи,
церкви, будущие берии -
Раз!
Ну играл! Таких оттягивал
"паровозов"! Так играл,
что шарахались рейхстаги
в 45-м наповал!
Раз!..
...а где-то в начале века
человек, сощуривши веки,
"Не играл давно" - говорит.
И лицо у него горит.
IV
В этой кухоньке скромны тумбочки,
и, как крылышки у стрекоз,
брезжит воздух над узкой улочкой
Мари-Роз,
было утро, теперь смеркается,
и совсем из других миров
слышен колокол доминиканский,
Мари-Роз,
я часы его различаю,
на ножах неотерт наждак,
не стучите, мадам, ключами,
я хочу его подождать,
здесь он жил - как предгрозье тихий,
вождь, волжанин и книгочей,
очень трудно его постигнуть,
не постигнуть - еще трудней,
прислоняюсь к прохладной раме,
будто голову мне нажгло,
жизнь вечернюю озираю
через ленинское стекло,
и мне мнится - он где-то спереди,
меж торговок, машин, корзин,
на прозрачном велосипедике
проскользил,
или в том кабачке хохочет,
аплодируя шансонье?
или вспомнил в метро грохочущем
ослепительный свист саней?
или, может, жару и жаворонка?
или в лифте сквозном парит,
и под башней ажурно-ржавой
запрокидывается Париж -
крыши сизые галькой брезжат,
точно в воду погружены,
как у крабов на побережье,
у соборов горят клешни,
над серебряной панорамою
он склонялся, как часовщик,
над закатами, над рекламами,
он читал превращенья их,
он любил вас, фасады стылые,
точно ракушки в грустном стиле,
а еще он любил Бастилию -
за то, что ее срыли!
И сквозь биржи пожар валютный,
баррикадами взвив кольцо,
проступало ему Революции
историческое
лицо,
и глаза почему-то режа,
сквозь сиреневую майолику
проступало Замоскворечье,
все в скворечниках и маевках,
а за ними - фронты, юденичи,
Русь ревет со звездой на лбу,
и чиркнет фуражкой студенческой
мой отец на кронштадтском льду,
вот зачем, мой Париж прощальный,
не пожар твоих маляров -
славлю стартовую площадку
узкой улочки Мари-Роз!
Он отсюда
мыслил
ракетно.
Мысль его, описав дугу,
разворачивала
парапеты
возле Зимнего на снегу!
(Но об этом шла речь в строках
главки 3-й, о городках.)
V
Ленин прост - как материя,
как материя -
сложен.
Наш народ - не тетеря,
чтоб кормить его с ложечки!
Не какие-то "винтики",
а мыслители,
он любил ваши митинги,
Глебы, Вани и Митьки.
Заряжая ораторски
философией вас,
сам,
как аккумулятор,
заряжался от масс.
Вызревавшие мысли
превращались потом
в "Философские письма",
в 18-й том.
o
Его скульптор лепил.
Вернее,
умолял попозировать он,
перед этим, сваяв Верлена,
их похожестью потрясен,
бормотал он оцепенело:
"Символическая черта!
У поэтов и революционеров
одинаковые черепа!"
Поэтично кроить Вселенную!
И за то, что он был поэт,
как когда-то в Пушкина -
в Ленина
бил отравленный пистолет!
VI
Однажды, став зрелей, из спешной повседневности
мы входим в Мавзолей,
как в кабинет рентгеновский,
вне сплетен и легенд, без шапок, без прикрас,
и Ленин, как рентген, просвечивает нас.
Мы движемся из тьмы, как шорох кинолентин:
"Скажите, Ленин, мы - каких Вы ждали, Ленин?!
Скажите, Ленин, где
победы и пробелы?
Скажите - в суете мы суть не проглядели?.."
Нам часто тяжело. Но солнечно и страстно
прозрачное чело горит лампообразно.
"Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает?"
И Ленин
отвечает.
На все вопросы отвечает Ленин.
Эпилог
В жизни всяко происходило.
Но окошками зажжено,
как туманная Атлантида,
где-то светится Лонжюмо.
Там он школе читает лекции.
Называет их имена.
В темной комнатке лица светятся,
как прозрачные семена.
Сколько их по земле рассеяно!..
Беспощадно летит Земля.
Школа Ленина! школа Ленина!
Умирают учителя.
Удаляются, не оставив
ни дочурки и ни сынка,
растворяются, как кристаллы,
в битвах, в мыслях, в учениках,
в быстрых письмах из СНК,
в гидростанциях,
в ледоколах...
Школа Ленина! Где ты, школа?
Где сейчас твои ветераны?
Под какими лежат ветрами?
Сколько выбито - перемолено,
школа Ленина, школа Ленина!..
Может, правы эмблемы тех лет,
где, как солнечное затмение,
надвигался на профиль Ленина
неразгаданный силуэт?
Хватит! Ленин в крови у времени.
Среди строящейся новизны
школа Ленина,
школа Ленина
продолжается, черт возьми!
В лонжюмовское помещение
умещалась тогда она.
Школа Ленина, школа Ленина-
ей планета теперь тесна!
Школа Ленина - школа мира.
Не примазывайтесь к нему,
кто прогресс на костях планирует,
полпланеты спалив в войну.
Школа Ленина - все, что создано,
школа Ленина - Енисей,
школа Ленина -
это родина
с небесами, что нет синей.
И когда над Москвою талой,
нужный времени позарез,
встал по-ленинскому
кристальный,
точно бритва,
Кремлевский дворец,
Про пилоны его простые,
про зеленый аквамарин
если спросят:
"Какого стиля?" -
"Школы Ленина", - говорим.
o
К нему -
обращаются лицами дети,
как к югу глядят все скворечни на свете,
в Орловщине, Вязьме, Клину -
к нему,
к нему -
и философы и фантазеры
в итоге приходим, как мастер матерый
приходит к простому письму -
к нему,
к нему -
в эти строки поэмы вступают
ночные мартены, сирены, Парижи, Алтаи,
вступают в поэму чумазо-рабочик смены,
свистят по поэме
любимые им снегири -
несется Земля -
продолженье поэмы.
Поэма летит -
продолженье Земли.
1962-1963
Док. 557255
Перв. публик.: 27.04.90
Последн. ред.: 27.04.09
Число обращений: 0
Вознесенский Андрей Андреевич
|
