Абдуллин Рубин Кабирович. Ректор Казанской государственной консерватории имени Назиба Жиганова, профессор.
Рубин Абдуллин - ректор Казанской государственной консерватории- Рубин Кабирович, сегодняшняя жизнь очень отличается от той, которая была лет десять назад, и профессия музыканта не так престижна, как раньше. Сегодня престижными профессиями можно назвать те, которые связаны с экономикой, торговлей, юриспруденцией. Но, тем не менее, в Казанскую консерваторию, ректором которой вы являетесь, продолжают поступать молодые люди, несмотря на большой конкурс.
- Я считаю, что это естественные потребности общества, которое вступило в рыночные условия. Люди всё должны знать детально: все производственные отношения, все юридические тонкости, законы экономического развития и, наконец, понять, что такое экономика для человека.
Другое дело, что без культуры и то, и другое просто мертво. Потому что не будет человека, если не будет культуры. Эта потребность в духовных ценностях движет людьми при поступлении в художественные вузы, при приобретении самых невыгодных профессий, таких, как филология, история. Я считаю, что самые большие заложники своей профессии - это музыканты, поскольку их обучение в полном цикле образования длится семнадцать лет.
Да-да, это только в министерских реестрах музыкальное образование называется дополнительным. Потому что человек учится с шести или семи лет - семь лет он учится в музыкальной школе, четыре года в музыкальном училище и потом ещё пять лет в консерватории, а если он затем пойдёт в аспирантуру, то это ещё два года. Какое образование можно считать ещё более профессиональным, чем музыкальное?
- К сожалению, сегодня эта профессия материально невыгодна. Хотя есть другие примеры - Башмет, Ростропович, Спиваков. А ведь большинство музыкантов влачат нищенское существование.
- Как, кажется, заметил Оскар Уайльд, искусство - не рациональное занятие человека.
- Но при этом сам Оскар Уайльд был далеко не нищим.
- Художники и вообще люди искусства занимаются искусством по потребности духа, а не из-за желания заработать рубль. Хотя и это желание у них есть, естественно, потому что им надо кормить семью, детей и позаботиться о каком-то собственном материальном благополучии. Поэтому экономическая тема везде сквозит. Если вы почитаете биографию Баха или баховские документы, то увидите, что он всё время выдерживал конкурс на более престижное место, потому что там больше платили, хотя писал он музыку и играл по потребности души.
Этот известный разрыв между сермяжными потребностями человека, его материальным состоянием и душевными порывами всегда отличал людей духовных свойств или людей, которые... как это там замечательно было сказано: "Мы все возимся в грязи, но иные из нас смотрят на звёзды".
- "Кто-то видит в луже лужу, а кто-то видит в ней отраженье звёзд".
- Да-да. Вот именно это стремление к опоэтизированию действительности, стремление видеть в ней, может быть, то, чего ещё нет, но что очень хочется увидеть. Это всегда двигало человеческий прогресс, потому что - это же не секрет - искусство всегда открывает какие-либо явления, которые потом исследует наука, и после аналитического исследования следует открытие в области науки. Сначала идёт прозрение человеческой мечты, фантазии, а потом за этим следует мозг и совершаются открытия в области науки, в области техники.
Я вам могу привести несколько примеров, когда люди искусства делали открытия отнюдь не рядовые! Вы, например, знаете, что автомобильные "дворники" изобрёл пианист Иосиф Гофман, друг Рахманинова? А вы представьте сейчас какую-нибудь машину без этих "дворников"! А циркулярная пила, без которой не обходится ни одно деревообрабатывающее производство? Её изобрёл Аристид Кавайе-Колль - мастер органостроения, кстати, его последний инструмент украшает Большой зал Московской консерватории.
За органом Рубин Абдуллин - ректор Казанской государственной консерватории
- Но помимо того, что общество вступило в рыночную экономику, существует и моральная деградация общества. Кажется странным, как те молодые люди, которые учатся у вас, поступают учиться, сумели сохранить в себе то, что было нормой те же десять лет назад.
- Я не люблю статистику, потому что очень часто эти цифры случайны. Но если взять статистические данные, то в консерватории нет наркоманов на сегодняшний день, хотя этим не может похвастаться ни один вуз Казани. Это о чём-нибудь говорит?
Вы понимаете, у этой медали есть обратная сторона: человек производства, который увлечён искусством, имеет больше шансов достичь успехов в производстве, потому что к его производственной деятельности подключена его духовная сфера, и - есть такое понятие эвристика - способность к открытию у него возрастает прямо пропорционально тому богатству, которое он освоил в области искусства. Потому что это очень часто наталкивает на неожиданные совершенно решения.
Даже музыкальная педагогика, вещь значительно более традиционная и опирающаяся на консервативные какие-то законы и традиции, предполагает сотрудничество и наталкивание на открытия, как бы подсказывание: "А если попробовать вот так?" Это, по сути дела, исследование области человеческого духа, который можно освоить только эмпирическим путём.
Больше того, в хорошем музыкальном классе педагог всегда учится у своего ученика, потому что человек нового поколения мыслит и слышит по-другому. Не будучи услышанным, ученик не может рассчитывать на то, что педагог ему сможет помочь. Это, понимаете, некое родство. Если вы войдёте в класс консерватории и послушаете диалог педагога и ученика, то это напомнит разговор инопланетян. Они разговаривают на таком языке, что со стороны ничего понять невозможно! Но они-то друг друга понимают прекрасно! Они нашли уже этот язык.
Очень часто со школьной скамьи люди переходят в консерваторию к тому же профессору или к учителю своего учителя, и таким образом сохраняется традиция. Это и есть понятие школы, но это уже довольно широкое понятие.
- То есть искусство как бы спасает от той деградации, которая есть в обществе?
- Искусство - это та спасительная ниша, заняв которую, можно занять душу человека, те пространства в ней, которые не востребованы. Почему человек обращается к наркотикам или к алкоголю либо перестаёт работать вообще? Очевидно, потому что он не находит в этой жизни тех ступеней, на которые он мог бы опереться. То есть общество не дало ему тех благ, благодаря которым он мог бы принести и вернуть обществу эти ценности, а может быть, ещё больше. Я думаю, что причиной часто является неустроенность семейного быта, очень часто - неустроенность бытовая. А искусство всегда возвышает человека.
Нечто подобное делает церковь. Но если мы вспомним первоначальное значение слова "религия", мы очень удивимся. В переводе с латинского это "совестливость".
Но как, благодаря каким влияниям и утверждению имиджа какой конфессии изменилось это понятие? Хотя оно настолько просто. Когда мы говорим "Бог внутри нас", музыканты это понимают совершенно по-другому: "Музыка внутри нас". И это и есть наш Бог, потому что чище ничего нет.
- Видимо, недаром церковь привлекала к сотрудничеству лучших художников, лучших музыкантов?
- Ещё и лучшие инструменты. Если мы вспомним, скажем, историю органа, то мы тоже удивимся. Если вы человека на улице спросите: "Орган - церковный инструмент?", он скажет: "Да". И ошибётся. Но ошибётся ровно наполовину, потому что орган - церковный инструмент, но у него есть история, которая развивалась исключительно как история светского инструмента. Первый орган - гидравлос - был известен как один из первых инструментов второго века до нашей веры. Его изобрёл древнегреческий механик Ктезибий. Он изобрёл музыкальный инструмент, который действовал следующим образом: воздух подавался с помощью движения воды, то есть водяного насоса, отсюда "гидро" - "вода", а "влос" - "труба". Вот такой трубчатый инструмент был известен во втором веке до нашей эры.
Только в седьмом веке нашей эры специальным указом римского папы Виталиана II орган был утверждён в качестве церковного инструмента. Значит, извините, десять веков он развивался исключительно как светский инструмент: на стадионах, в цирках, при гладиаторских боях - везде он использовался для увеселения.
Церковная линия в органном искусстве сыграла очень серьёзную роль, потому что церковные каноны систематизировали развитие музыки, и, скажем, искусство полифонии имеет прямое отношение к церковной музыке, поскольку хоровое пение и орган - это, по сути дела, живая и материализованная в инструменте идея человеческого голоса как инструмента.
- Вот вы говорили о профессиональном музыкальном образовании - дескать, где ещё найти таких профессионалов, которые учатся семнадцать лет. Скажите, а можно ли научить за эти семнадцать лет молодого человека быть Рахманиновым или Раймондом Паулсом?
- Научить быть нельзя. Самое трудное - научить быть самим собой. Вот Чайковский стал самим собой, и сделал это настолько совершенно, что мы знаем его как Чайковского, как явление в области искусства. Научить чувствовать Чайковского, научить его стилю можно. Но это не означает быть Чайковским, и, больше того, каждый человек сделает это по-своему. У каждого своя "Баркарола" Чайковского и свой "Ноктюрн", и своя Шестая симфония. Каждый человек по-своему воспринимает это. Я считаю, что в этом есть та самая духовная свобода, которую даёт именно музыкальное искусство или чтение книги в противовес телевидению, которое матрицей впечатывается в сознание, причём пятидесяти миллионов одновременно! А не преступление ли это вообще? Не есть ли это способ подавления личности?
- Поэтому политики увлекаются телевидением.
- Конечно. Через слово, сказанное по телевидению, зомбируют миллионы.
- Я не знаю, точно ли есть какая-то связь между словами "консерватор" и "консерватория", но что-то близкое, кажется, есть. Как в вашей консерватории относятся к новым течениям в музыке? Ведь консерватор предполагает отрицание всего нового.
- Нет, это не так. Больше того, я уже сказал вам, что хороший учитель всегда учится у своего ученика, он как бы заглядывает в будущее, в музыку завтрашнего дня - какой она услышана ушами молодого человека, его воображением? Если говорить точно, это бережение традиций, а бережение традиций предполагает работу в одном учреждении сразу нескольких поколений.
Я с гордостью могу сказать, что нашему заведующему кафедрой хорового пения Семёну Абрамовичу Казачкову сегодня девяносто три, и он - в строю. Вы можете в восемь утра прийти и посмотреть, как он бежит на хор! Студенты опаздывают, а он по ступенькам тю-тю-тю-тю - и уже там! Это удивительная потребность, его потребность, а он человек, умудрённый опытом. Сколько поколений музыкантов из-под его руки, так сказать, вышло! Во всём мире они работают! Это для него не просто здание, в котором он привык работать. Он здесь ещё очень много получает.
- В смысле денег?
- Не-ет! Больше того, когда были трудные времена и перестали выдавать зарплату, как-то на учёном совете зашёл об этом разговор, и я стал извиняться за министерство, которое не прислало денег на зарплату. И все в один голос сказали: "Да мы же в консерваторию не за деньгами ходим!"
- Откуда такой энтузиазм?
- Это не энтузиазм. Это, наверное, жизненная философия.
- Это тоже такая традиция у музыкантов?
- Это традиция, конечно. Быть преданным искусству - это традиция. И это самая высокая традиция, которая хранится в консерватории.
- А сегодня это не высокие слова - "быть преданным искусству, сцене"?
- А как вы назовёте работу, которая сегодня оценивается меньше, чем в тридцать долларов? Это что - профессорский оклад?! Это что - жизненный уровень?! Да наши педагоги могут быть востребованы в любой стране Европы!
- И, тем не менее...
- И, тем не менее, они работают здесь. Вот это и есть преданность искусству. Это и есть патриотизм, хотя опять же процитирую: "Патриотизм - это религия нищих". Это последнее, за что человек хватается, когда у него нет ничего.
Я говорю о самом низком значении этого слова и о самом высоком. Самый высокий патриот никогда не будет бить себя в грудь и говорить, что он поборник славы своей страны или её защитник. Он просто будет тихо её защищать. Я считаю, что это и есть наш духовный фронт. Это то, что мы выдерживаем, потому что сейчас наши музыканты востребованы в Европе гораздо больше, чем здесь, у нас в стране.
Рубин Абдуллин - ректор Казанской государственной консерватории
- У них на Западе своих не хватает?
- Традиционно наши струнники попадают в любой оркестр в Европе. Наша школа гораздо выше.
- Вот вам и хвалёный Запад!
- Наши певцы тоже в определённой сфере востребованы на Западе. Духовики, может быть, конкурентоспособны, но они не так востребованы, потому что традиции европейских стран предполагают как раз семейное или клубное музицирование. Целые оркестры существуют просто как общность людей. А в области инструментального исполнительства, струнных инструментов, фортепиано - это наш приоритет!
- Не знаю, были ли вы свидетелем той бесшабашности, когда выгоняли из Казани Софью Губайдуллину?
- Её из Казани никогда не выгоняли! Больше того, она была одним из первых выпускников, когда ректором был ещё молодой Жиганов. Причём она была отмечена отличным дипломом и сталинской стипендией, а сталинская стипендия предполагала все "пятёрки".
Её первые композиторские опыты были замечены, и, я думаю, что не без помощи Назиба Гаязовича и Альберта Семёновича Лемана, который тогда работал проректором. Софья Губайдуллина поехала в Москву и поступила в Московскую консерваторию на курсы композиции.
Её казанская биография - отдельная история. Детство провела она бедно, семья нуждалась. Она с такой тоской бродила по улице Тельмана, там был дом, в котором они жили.
Я считаю, что она символ не только Казанской консерватории. Потому что на сегодняшний день она самая известная женщина-композитор в мире, это самая известная выпускница Казанской консерватории, это самая известная жительница Казани в мире. Кого вы назовёте ещё? Это вообще духовный ракетоноситель.
- Вам приходилось общаться с ней?
- А как же! Я был одним из инициаторов её первого возвращения сюда. Дело в том, что в 1982-м или 1983 году позвонил мне виолончелист Тонха, который некоторое время работал в Казани, мы с ним были знакомы. Он спросил: "Можно ли сыграть на сцене актового зала консерватории пьесу Губайдуллиной?" Я был не в курсе, откровенно говоря, что её притесняли и вытесняли с музыкального Олимпа. И я говорю ему: "А что за вопрос? Нет проблем, я включу в свой концерт любого автора, которого я хочу сыграть". "Нет, пьеса ещё, - говорит, - не написана. Но если ты дашь согласие и гарантируешь, что она будет в афише, то она вот сейчас примется, и через месяц пьеса будет готова. Причём это будет редкая ансамблевая пьеса для виолончели и органа". Я говорю: "Хорошо". Тогда в консерватории работала ещё её старшая сестра - Ида Азгатовна. Она очень обрадовалась: "Ой, Сонечка, Сонечка приедет! Надо обязательно ей помочь, у неё там трудности в Москве".
Я не знал, что стараниями Союза композиторов она не исполнялась уже несколько лет, уже были негласные запреты наложены на все её произведения. Через некоторое время позвонила она сама и сказала, что она назвала пьесу "In croce", то есть "Крест", или "В кресте", практически это - "Распятие", что пьеса очень простая и она буквально иллюстрирует силу человека и его способность преодолевать трудности.
Потом в одном телеинтервью она объясняла, как она понимает крест: "Крест - это препятствие, через которое человек, возвышаясь, проходит вверх. Вот эта перекладина - препятствие".
Это символ давления на человека, а человек всё-таки возвышается, и вознесение, воскресение - вот эти понятия напрямую связаны с этой символикой. То же самое в этой пьесе - орган начинает в очень высоком регистре и постепенно-постепенно эта линия снижается, а виолончель начинает с самой басовой ноты и постепенно возвышается. И в точке пересечения этих линий в партитуре - некий такой взрыв, кульминация и большая каденция виолончели, которая демонстрирует все возможности, звуковые возможности инструмента - от сильнейшего фортиссимо до нежнейших обертонов. И после этого идёт хорал и тема возвышения человека.
Замечательная пьеса. Я её увидел впервые, когда Соня вместе с Володей Тонха приехали и мы провели целую ночь в этом зале, потому что до концерта оставалось где-то три или четыре дня, нужно было выучить пьесу и понять её.
Рубин Абдуллин - ректор Казанской государственной консерватории- А вам потом за это ничего не было?
- Нет. В Москве, конечно, эти отношения были обострены до предела, я думаю, в силу профессиональной конкуренции.
- Тихон Хренников, который руководил Союзом композиторов, кажется, пятьдесят лет, рассказывал мне с гордостью, что за всё время его руководства ни один из композиторов не был репрессирован. А тут... Как вы считаете, почему же были запрещённые композиторы, чья музыка пользовалась бешеным успехом на Западе, в то время как на родине их предавали чуть ли не анафеме?
- Я думаю, что тут очень сильны были традиции контроля над мышлением человека или попытки зомбировать мышление человека. Это же происходило через книги и через музыку. Я вам расскажу очень интересный случай. Самый отъявленный критик Шостаковича, некий Апостолов, умер на премьере Тринадцатой симфонии Шостаковича - "Симфонии смерти". Он пришёл, чтобы написать очередной пасквиль в ЦК КПСС и подвергнуть очередному бичеванию музыку Шостаковича. Но его вынесли в антракте.
Возвращаюсь к теме идеологического контроля. Мы все помним, что был такой институт марксизма-ленинизма - внутри каждого вуза, внутри каждого учреждения. Я думаю, что попытки зомбировать общество, которые сейчас происходят через электронные СМИ, традиционны, они ещё оттуда взяли своё начало. Только сейчас это делается незаметно. То есть человек просто сам включает телевизор и попадает в эту клетку.
- Юрий Соломин рассказывал мне, что богатенькие дяди предлагали ему большие деньги за то, чтобы он из их деточек сделал хороших артистов. Он отказался. А вот если к вам поступит такое предложение?
- Знаете, из ничего ничего не получится. Если в человеке есть творческое начало, то, безусловно, из него можно сделать артиста. Очень много заложено в природе человека. Для музыканта очень важны слух, память, способность фантазировать звуками, то есть звуковое воображение. Или способность как у Моцарта - явление жизни мгновенно переплавлять в музыкальные пьесы. Эти свойства либо есть, либо их нет!
Рубин Абдуллин - ректор Казанской государственной консерватории- В вашей семье были музыканты?
- Нет, но моя бабушка по матери очень любила петь, правда, делала она это очень редко. Она делала это тогда, когда испытывала большое горе или большую радость. Для неё это были такие стихийные порывы, что я с детства запомнил это, у меня мурашки по коже бегали, когда она пела.
Моя мама сначала была инженером-экономистом, потом кандидатом, доктором наук, заведующей кафедрой, и сейчас она академик. Но это наука, и наука довольно далёкая от музыки. Отец у меня тоже служащий и преподаватель электротехники.
- Что же вас потянуло в музыку?
- Очевидно, та мечта, которая в моих родителях сидела невостребованной. Но я не знаю детей, которые не прятались бы под кровать или не убегали куда-то на улицу при необходимости заниматься музыкой. Меня тоже разыскивали на футбольном поле для того, чтобы посадить за инструмент. Или я любил лежать часами на подоконнике с книжкой и ждать, когда по улице пойдёт мама, чтобы сесть и начать играть упражнения. Все через эту стадию проходят.
Однако к десяти-двенадцати годам уже созревает вполне осознанное ощущение, что это что-то важное в жизни - то, что я делаю за инструментом. Когда первые опыты начинают трогать слушателей, начинаешь чувствовать, что это какая-то сила, которой ты владеешь, заставляет людей плакать, улыбаться или испытывать какие-то другие чувства. Это очень заразительно уже.
- Вам хотелось просто играть или свою музыку писать тоже было желание?
- Вы знаете, у меня были какие-то опыты композиторские, но они, к сожалению, быстро закончились. Та музыка, которую мне приходилось играть, содержала столько красивого, столько интересного...
Потом, не всякая музыка каждому исполнителю подходит. Есть такое понятие "репертуар исполнителя". Очень часто в молодости музыкант старается больше играть и охватить вообще всё, весь мир: "И это я играю, и старую музыку, и новую, и романтическую, и какую угодно, я всё могу!" С годами он сужает свой репертуар до минимума...
- Это как у пишущих: в молодости пишут романы, а в старости - ма-аленькие рассказики.
- Да-да. И в этом смысле у каждого музыканта происходит процесс отбора высших ценностей для себя. Потому что жизнь в искусстве - это воспитание собственного "я", ведь художник работает для самого себя, в принципе. В этом ничего обидного для общества нет, потому что, работая над собой, он создаёт духовные ценности, которые обществом востребованы.
- Мне кажется, что очень интересен процесс рождения музыки. Это действительно так, как показано в фильме "Чайковский", где маленький Петя Чайковский бегал по дому среди ночи, держа голову руками, и кричал: "Звуки! Звуки, мама! Эти звуки!"?
- Я думаю, что это мучительный процесс, как и любое рождение - как человек рождается мучительно, так и настоящая музыка рождается в мучениях. Если это какое-то трагическое полотно, скажем, такое, как "Манфред" Чайковского или Восьмая симфония Шостаковича, то это мучительный процесс исследования себя. Человек после такой работы выпотрашивается настолько, что ничего другого делать не может вообще! Он как бы рождает ту духовную ценность, отрывая от своих жизненных сил что-то главное. Именно тогда появляются гениальные творения, которые не тлеют с годами.
- Ахматова говорила: "Кто-то мне диктует стихи, а я их записываю". У музыкантов тоже так же или совсем другое?
- Рустем Хаджиевич Яхин, замечательный наш татарский композитор, как-то мне говорил: "Это очень смешно, но с темой моего фортепианного концерта я мучился и никак не мог найти её. Что-то во мне происходило, я не понимал, что происходит, и никак не мог записать - ну что же, какая же она должна быть? Порывистая... И я знал, и я мог описать словами, и мог чувствовать её, но она никак не появлялась в виде музыкальной фразы. И вы не поверите: вечером я усталый шёл домой из консерватории, это в Москве, и вдруг увидел светящуюся букву "М" - метро, которая подсказала мне графику движения мелодии. Вот так родилась мелодия!"
Я вам приведу другой пример. Мой большой друг Олег Григорьевич Янченко, композитор - вы знаете его музыку к фильму "Иди и смотри", - заключил контракт со студией "Мосфильм", что он напишет музыку к этому фильму. Он взял сценарий и уехал куда-то на гастроли, а потом и забыл про него благополучно. Вернулся в Москву, и ему звонит Климов: "Олег, ты помнишь, что сегодня в шесть вечера мы сдаём фильм?"
А вы помните, это было время, когда всё, что было под спудом, доставалось с полок и открывалось, и тогда Элем Климов получил возможность снять, наконец, этот фильм.
Олег рассказывал мне: "Я понял, что если я не сделаю этого, то буду предателем, буду последним человеком. Я должен!" "Ты, - говорит, - не можешь себе представить мои мучения. Я не находил себе места! Но надо уже ехать! И я ехал как на эшафот на эту студию. Я думал: что же скажу?! В вагоне метро полно народу, шум. И вдруг повисла какая-то тишина для меня - и... И я со всех ног бросился бежать, чтобы где-нибудь найти какой-нибудь клочок и быстро записать!"
- Мне было всегда интересно: о чём думает музыкант во время исполнения музыки? Включается какая-то память, что вот нужно сейчас то-то нажать, то-то сыграть, или это что-то другое?
- Это - как вы сказали: кто-то подсказывает. Есть очень интересное выражение Баха: "Играть на органе очень просто: нужно только нажимать и отпускать нужную клавишу". Кто-то подсказывает, какую клавишу нажать и как сыграть. Я думаю, что это область человеческих чувств, область психологии человека, область его философии, размышлений - всё связанное и вместе взятое. Потому что музыка - это такой процесс, который включает всего человека, всю его деятельность. Невозможно играть пальцами и при этом отсутствовать.
- То есть думать о том, что жена приготовила на ужин, невозможно?
- Да-да. То есть если вы выключились, то музыка выключается даже раньше, чем вы об этом подумали.
- Помните, у Федерико Феллини был шикарный фильм "Репетиция оркестра", где музыканты с таким наслаждением и с такой простотой, как о своих любовницах или любовниках, рассказывают про свои инструменты? В том фильме был очень интересный вопрос, который я хочу повторить: правда ли, что существуют симпатия и антипатия между инструментами?
- Они просто очень разные. Музыканты очень любят шутить на эту тему. Есть такие известные шутки. Например, чем отличается тенор от баса? Такой же дурак, но на октаву выше. Или: чем отличается контрабас от скрипки? Дольше горит. Однако на самом деле горит дольше альт, потому что он всегда в футляре. Но и известно, что альтистами обычно становятся неудавшиеся скрипачи, поэтому и шутка на эту тему.
- Я читал в воспоминаниях Галины Вишневской, что они с Ростроповичем были в Казани на гастролях перед самым их отъездом за границу в 1973 году. Когда Мстислав Леопольдович увидел, что в зал из-за недостатка мест не пускали очень многих учеников музыкальной школы, то он их посадил на сцене вокруг себя.
- Так вот это же было в зале нашей консерватории! В этом самом здании, и я тоже сидел там на сцене среди этих пацанов. Действительно, всё так и было. Но в тот день он сначала пришёл к нам в школу-десятилетку. Тогда только что вышли такие небольшие буклетики "Лауреат Ленинской премии Мстислав Ростропович", у меня дома он до сих пор хранится. Он привёз их целую пачку и подарил каждому. Каждого сажал к себе на колени и спрашивал: "Тебя как зовут?", а потом подписывал: "Рубину с надеждой, что он станет хорошим музыкантом. Ростропович". Он каждому из музыкантов написал напутствие. И каждому нашёл для этого слова.
- Рубин Кабирович, многие ли музыканты, с которыми вам приходилось общаться, по вашему мнению, как музыканты выше вас?
- Вы знаете, иногда я слушаю некоторых студентов и завидую сам себе, что здесь нахожусь: как хорошо, что я вот в эту минуту здесь, когда он это играет! В этом, по большому счёту, не должно быть зависти, потому что музыка - это такое поле, в котором может вырасти самый удивительный цветок. Можно быть счастливым только от того, что ещё что-то родилось, ещё одно явление искусства, которое утверждает царство музыки над всем остальным.
- Мне рассказывали, что Рахлин плакал, когда дирижировал Шестую симфонию. А у вас есть какие-то произведения, при исполнении которых вы не можете сдерживать эмоций?
- Я на сцене обычно не плачу. Но Рахлина я помню плачущим, да. Это был "Манфред" Чайковского. Было много сочинений, когда он выкладывался как личность до конца. Богатейшей души был человек, богатейшей природы! Природа его очень щедро одарила. Я работал у него в дирижёрском классе и в оркестре играл все партии клавишных, когда был студентом. Так что мне в этом смысле очень повезло.
Этот человек был погружённый, совершенно постоянно погружённый в музыку. При взгляде на него можно было угадать, что он что-то слушает. Идя по коридору, он постоянно барабанил пальцами по стенам. И поэтому он оставлял галоши на трамвайной остановке и уезжал или постоянно оставлял ноты и ещё что-то... За ним всё время что-то подбирали...
- Такая рассеянность.
- Это не рассеянность. Это свойство его природы: он был целиком погружён в тот мир и не хотел соприкасаться с этим.
- А почему вы не плачете в концерте? Сдерживаетесь?
- Не такой уж я бесчувственный. Но, мне кажется, есть такие исполнители, которым это необходимо даже. Понимаете, дирижёр - это человек, который должен заразить своей эмоцией, своей идеей ещё сто человек.
- Понятно. Тем более перед ним - целый оркестр, а вас-то ведь никто не увидит, когда вы играете на органе. Если что и видят, так это вашу спину.
- Мне кажется, что для исполнителя, который играет на инструменте, важнее заставить всхлипывать, кашлять и дышать сам инструмент!
Что ж из себя это изображать? Нужно его реанимировать, сделать "живым человеком", условно говоря, понятным тем, кто пришёл его слушать.
- А вы орган сделали "живым человеком"?
- Вы знаете, это большое счастье, когда чувствуешь, как инструмент слушается тебя и как бы снимает слепок с твоей души, что он воспринимает ту идею, которая у тебя просится наружу, что она становится как бы материальной, хотя и условно: музыка отзвучала - и всё. И это всё исчезло. Кажется, что исчезло, но на самом деле все, кто слышал, унесли это с собой.
- В книге одного интересного фантаста есть герой - какой-то полусумасшедший композитор, который чуть ли не всю жизнь писал партитуру для труб Страшного суда. Каждый раз, когда я слушаю Токкату и фугу ре-минор Баха, мне почему-то кажется, что эта музыка и есть как бы увертюра Страшного суда.
- Одна женщина, которая ехала со мной в поезде, сказала мне, что это вообще деструктивное сочинение для человеческого ума и психики, его нельзя слушать. Это музыка, зовущая к разрушению.
- Странное суждение.
- Я тоже очень удивился такому суждению, хотя та силища, которая в ней заложена, действительно циклопических масштабов, и действительно кажется, что это некое сверхъявление природы, которое господствует не только над нашей Вселенной, но и над многими другими мирами, явилось.
- Есть такая музыка, от которой вы до сих пор содрогаетесь?
- Не устаю играть Баха и не вижу ни одного сочинения у него, которое для меня потеряло бы смысл или потускнело. Очень люблю Сезара Франка, это французский музыкант девятнадцатого века. Но здесь дело не в авторах, каждый музыкант выбирает именно те сочинения, посредством которых он может играть на душах людей непосредственно.
Рубин Абдуллин - ректор Казанской государственной консерватории- Вот как раз об этом - следующий вопрос. Писатель влияет на читателя через свои книги, поэт - через стихи. Насколько это удаётся сегодня музыкантам?
- Если бы не удавалось, то в консерватории не было бы такого конкурса - семь человек на место. Люди хотят петь, хотят играть, хотят дышать музыкой, хотят рождать её. Это действительно большая загадка. Если вы хотите от меня услышать ответ на этот вопрос, я думаю, что не в состоянии этого сделать. Думаю, что именно эта тайна и является той зоной притяжения в музыкальном искусстве, что это неразгаданные загадки, которые всё время привлекают лучшие умы и самых талантливых людей.
- На ваш взгляд, музыкальная жизнь Казани интересна?
- Думаю, что Казань стоит мессы.
- Как Париж?
- Да-да. Я не боюсь этого сказать. Это богатейший город. Не случайно отсюда вышли все наши самые знаменитые люди. Не случайно по Большой Красной ходила женщина, которая потом стала женой Сальвадора Дали. По улице Тельмана ходила Соня Губайдуллина...
- А чуть дальше - по Миславского - ходила Вероника Тушнова.
- Я уж не говорю про учёных мужей! Это вообще такая анфилада!
- Но у нас ещё есть и целый Союз композиторов. Что они там пишут, никто не знает. Вы с ними соприкасаетесь?
- Когда я был студентом, у нас был такой предмет - "Концертная практика". Жиганов почти требовал от студентов, которые наиболее продвинуты были, чтобы они участвовали в пленумах Союза композиторов, а там были и студенческие концерты тоже, чтобы они играли сочинения своих товарищей. И когда я учился, то играл сочинения Саши Блинова, он сейчас в Астрахани профессор композиции, сочинения Саши Новгородского, который, к сожалению, уже на небесах, Шамиля Шарифуллина. Мы вместе учились.
- А что сегодняшние композиторы? Что-то интересное есть?
- Я с сожалением могу сказать, что музыки стало меньше.
- А Союз композиторов есть.
- Ну, наверное, есть. Я в нём не состоял. Я понимаю, что это организация, которая материально поддерживает, обеспечивает заказы на сочинение. Заказ нужен был и Моцарту, скажем, на тот же "Реквием". Нужен был заказ для того, чтобы не умереть с голоду. Но всё-таки, может, музыка рождается не потому, что сделан заказ, а потому, что она есть? В этом смысле заказ - это просто тот случай, который делает её доступной, делает её известной. Либо, как говорят музыканты, есть два исполнения - первое и последнее сразу, то есть один раз.
Вот для тех композиторов, которые учатся сейчас в консерватории, надо создать условия обязательно! Чтобы всё подталкивало их к рождению музыки.
Недавно одна студентка показала мне свою симфонию. Она учится на четвёртом курсе - и уже симфония!
- И как?
- Знаете, я подумал: может быть, Соня Губайдуллина так же приходила? Моя задача - подозревать талантливого человека в каждом, в каждом, кто пришёл в консерваторию.
Ну что греха-то таить? И у нас есть дипломные работы, к которым, в общем-то, придраться трудно. Однако они музыки не содержат. Я скажу вам больше: можно окончить консерваторию, можно стать профессором, можно стать педагогом, даже заведующим кафедрой, и не стать музыкантом. Можно.
- Как это?!
- Вы спросите в другом институте: можно занять все эти должности и не стать учёным? Можно. И стать педагогом? Можно.
Это как раз о том, о чём мы с вами говорим: есть музыка или нет музыки. Есть мысль у учёного или её нет. Это о том, что Нильс Бор спрашивал у своего лаборанта: "А когда вы думаете? Вы работаете двенадцать часов в день, а когда вы думаете?" Вот если этот процесс происходит, то есть. Если нет, то нет.
- Скажите, а вам снится музыка?
- Бывает такое, но редко, к сожалению. Редко. Очевидно, её в реальности столько, что... Но, бывает, приснится какая-нибудь регистровка красивая очень - и потом я ищу её на органе: где же она?..
Май 2001 г.
www.amorozov.ru
Док. 582516
Перв. публик.: 18.05.01
Последн. ред.: 18.08.09
Число обращений: 0
Абдуллин Рубин Кабирович
|
