Мои встречи с Александром Александровичем ВишневскимНазад
Мои встречи с Александром Александровичем Вишневским
Лия МУЗЫКАНТ, Иерусалим
А снег повалится, повалится,
Закружит в поле ледяном,
Имея молодость появится
Опять цыганкой под окном.
Евгений Евтушенко
Осень 1959 года. Хрущевская "оттепель" в разгаре. Я работаю уже четыре года в биохимической лаборатории ЦИТО (директор - академик Н.И.Приоров). Врач-лаборант - так называлась моя должность. Изучаю гистохимию и морфологию ран, то есть чистой биохимией не занимаюсь. У меня есть уже несколько печатных работ в соавторстве с руководителем лаборатории профессором Беатрисой Соломоновной Касавиной. В общем, вполне довольна жизнью, хотя зарплата невелика - 700 рублей в месяц. Впрочем, так получали тогда все начинающие врачи.
И вот в начале сентября 1959 года я впервые переступила порог Института хирургии им. А.В.Вишневского. Пришла я к старшему научному сотруднику отделения патологической анатомии Леониду Давыдовичу Крымскому. Он обещал поместить статью, написанную совместно с профессором Касавиной в журнал "Экспериментальная хирургия и анестезиология" - редактором этого журнала был Александр Александрович Вишневский.
Крымский - высокий, представительный мужчина - держался просто. За пять минут он рассказал мне свою биографию: сидел в тюрьме несколько лет по "делу врачей", перед отсидкой защитил кандидатскую диссертацию, а после реабилитации вернулся в Москву. Александр Александрович Вишневский взял его на работу сразу старшим научным сотрудником. "Работать в Институте хирургии - большая честь для меня", - прибавил он. Заговорил он и о своем семейном положении - что, мол, холост и нуждается в женской любви и ласке.
Неожиданно он похвалил мою статью и сказал, что я должна работать под руководством патологоанатомов, а не биохимика. "Сейчас как раз у нас есть свободная ставка старшего лаборанта, приходите к нам!" Я задумчиво смотрела в окно на уже желтеющие старые липы. Весь институт был похож на теремок, он тогда помещался в одном 1-м корпусе. Какой-то волшебник (добрый? злой?) решал мою судьбу.
Но я сразу согласилась на новую работу. Леонид Давыдович Крымский! Вы были неординарным человеком, но умели делать людям добро. Я буду всегда вас помнить!
Знакомство с Донатом Семеновичем Саркисовым укрепило мое решение. Молодой профессор (ему как раз исполнилось 35 лет) обещал дать мне интересную тему, где будет много гистохимических исследований. "Через три года у вас будет кандидатская диссертация", - категорически произнес он.
* * *
1 октября 1959 года я пришла на работу в Институт хирургии им. А.В.Вишневского. Никита Сергеевич Хрущев бил своим ботинком по кафедре в зале ООН, посылая всех к "кузькиной матери", а я в тоже время расставляла реактивы и посуду на столе в своей новой лаборатории. На пятый день работы Донат Семенович повел меня знакомиться с директором Института академиком А.А.Вишневским. По широкой лестнице мы зашли в небольшую приемную.
Секретарь директора сказала, что мы можем пройти. Александр Александрович, видимо, пришел с операции - в белом халате с фартуком (форма Института хирургии) он сидел в кресле.
- Вот наш новый сотрудник, биолог-гистолог Лия Израилевна Музыкант, -торопливо представил меня Донат Семенович. - Работала в ЦИТО.
Александр Александрович критически посмотрел на меня:
- У Приорова работала? Чему же там могла научиться?
Я что-то пролепетала насчет морфологии ран. Александр Александрович махнул рукой:
- Ну, ладно, иди работай. Саркисов тебя подучит.
Аудиенция была окончена. И я начала работать, потекли "суровые" будни. Миокард - сердечная мышца, углеводы миокарда, гликоген - вот какова была моя главная тема в первые годы работы в институте. Хирурги под руководством Александра Александровича Вишневского начинали операции на сердце. Молодой хирург Андрей Дмитриевич Арапов успешно оперировал детей с врожденными пороками сердца. А каковы ресурсы миокарда, обуславливающие работу сердечной мышцы? Гистохимические исследования миокарда были небольшим "кирпичиком" в решение этой проблемы. Еще древние греки поклонялись силе человеческого организма, способного выдержать огромные нагрузки Олимпийских игр. Победить в них было под силу только смелым и сильным. А сколько здоровых молодых мужчин падало замертво - не выдерживало сердце. Какие морфологические структуры обеспечивают выносливость сердечной мышцы?
Мои опыты на крысах, которые плавали по два часа в сутки, показали, что тренированные к нагрузкам животные не теряют углеводы сердечной мышцы. Из сердец крыс, полнивших большую нагрузку впервые, гликоген "вымывается" почти полностью.
Окрашивала я гликоген реактивом Шиффа. Реактив очень едкий: капля пролита - и появляются розовые пятна на руках, халате и т.д. И вот в один зимний вечер, когда рабочий день давно кончился, я сидела за микроскопом. Вдруг за спиной слышу голос Александра Александровича: "Смотрите, никого, только эта девочка-гистохимик". Я быстро обернулась. Александр Александрович стоял около меня. Я вспомнила, что мой халат далеко не белоснежен, и кинулась к вешалке, где висели чистые халаты. Но Александр Александрович остановил меня:
- Не переодевай рабочий халат, мы на минуту (с ним были Андрей Арапов и Александр Семенович Харнас). Чем занимаешься?
Я быстро рассказываю о ресурсах миокарда, о содержании гликогена в миокарде крыс.
- А ну-ка, дай посмотреть!
К счастью, у меня под рукой были лучшие препараты. Александр Александрович сам настроил объектив. Несколько минут изучал "норму" и "после нагрузок":
- Красиво получилось. Но это ведь крысы. А вот у человека, может, и вовсе не так, верно?
Я хотела сказать, что для определения гликогена нужен свежий материал. Но Александр Александрович опередил меня:
- Нет, секция здесь не годится... Ну, ладно, работай. Молодец!
И в сопровождении "свиты" он пошел к выходу. Я побежала их провожать. Нет, работать больше я не могла. Радость просто переполняла меня. Сам директор похвалил мою работу. Как назло, в лаборатории никого не было, побежала в "Ожоги" - знакомые врачи тоже ушли. Оделась и пошла домой.
Каким красивым показался мне заснеженный двор нашего института! Старинные фонари освещали тонувшие в сугробах кусты, блестела очищенная от снега дорожка...
* * *
Сейчас, когда я пишу эти строки, в Иерусалиме тоже зима - под окном зеленая трава, кусты герани цветут особенно пышно, а старый кактус вдруг зацвел какими-то оранжевыми цветами. Сколько живут кактусы? Говорят, до 200-300 лет. Так почему люди живут так мало? Сколько осталось сотрудников-врачей, работавших вместе с Александром Александровичем? В институте их можно пересчитать по пальцам. Именно при Александре Александровиче в институт пришло много молодых врачей - будущие доктора и кандидаты наук: покойные Рудольф Исаакович Коен и Израиль Ильич Колкер, Арнольд Адамян, Михаил Зайденберг (ныне живет в США), Юлия Бабская (живет в Израиле)... Этот список можно продолжать и продолжать.
Но вернусь к зиме 1961 года. На другой день после знаменательного для меня вечера подошел ко мне шеф - Донат Семенович. Довольный - но сделал вид, что ничего не знает о посещении директора.
- Пора приближаться к клинике - будете работать с анестезиологами, определять гликоген в сердце при разных методах искусственной остановки его. Работа интересная, если получится - материал войдет в вашу диссертацию.
Начинаю походы в экспериментальную операционную. Опыты на собаках сложны по технике исполнения: остановить сердце, а потом заставить его работать вновь - задача не из легких. "Колдуют" Володя Портной и Марк Авруцкий. Когда сердце "стоит", хирурги отрезают мне маленький участок ткани левого желудочка. Через N - количество минут сердце заставляют работать снова. От бьющегося сердца снова берут небольшой кусочек ткани. Материал зафиксирован: можно приступать к исследованиям.
Опыты проводят почти каждый день - и вот в один из дней в экспериментальную операционную неожиданно приходит Александр Александрович. Все подтягиваются, разговоры смолкают. Докладывает Володя Портной:
- Калиевая остановка сердца уже 8 минут.
Александр Александрович смотрит на часы:
- 9... 10... 12 минут.
Володя поднимает руку:
- Все, запускаем!
Срочно вводят адреналин, камфору - сердце "стоит". Александр Александрович кричит:
- Ну, что же вы, засранцы, губите собаку, добавьте дозу!
Володя вновь вводит адреналин. Все волнуются, а народу в операционной много - хирурги, биохимики, физиологи. Я мысленно заклинаю: "Бейся, бейся, собачье сердце, хоть ненадолго, но забейся!" Володя Портной начинает прямой массаж сердца. И вот сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее забилось сердце под рукой хирурга. Через десять минут ЭКГ показывает нормальные сердечные сокращения. Кто-то кричит "ура". Но Александр Александрович недоволен:
- Передозировали калий.
Собаку хорошо кормите. Чтоб выходили, мне доложите.
И вышел так же тихо, как и пришел. Все вздыхают с облегчением - напряжение было большое. Володя внешне спокоен:
- Поволновали немного директора, ничего страшного.
Володя Портной - любимец Александра Александровича. Впрочем, я не помню ни одного случая увольнения кого-нибудь из врачей.
В лучах сердечной доброты
Здесь расцветали все цветы:
И розы, и чертополохи
Видать, прополки были плохи.
Это из новогодней институтской газеты тех лет. Чертополохи действительно расцветали: им писали диссертации, они портили жизнь, выбросили архив, намекали на "еврейскую коалицию" (задолго до "Памяти"), нашептывали шефу всякие гадости. Приходилось много работать, чтобы "противостоять" им. Впрочем, если работа в радость, то и усталости не чувствуешь.
Обработка и окраска срезов сердечной мышцы не составляла для меня труда. Другое дело - опыты с физической нагрузкой. Заставить крыс плавать было нелегко. Приходилось брать высокие колбы, наливать в них воду до краев (иначе крысы держались на хвостах и не желали плавать). Воду надо было часто менять - в грязной воде крысы начинали тонуть. Но вот, наконец, материал собран. Осталось оформление диссертации - дело нешуточное: микрофотографии, диапозитивы и т.д.
Незаметно наступил 1962 год. В начале года шеф объявил мне, что в план Ученого совета поставлена апробация моей диссертации - 28 мая 1962 года.
Успеть, непременно успеть!
1 мая я встретила, читая свою работу - получилось сто с лишним страниц текста, 80 микрофото - нормально. Но главной гордостью были цветные диапозитивы, на которых были видны розовые глыбки гликогена сердечной мышцы. Они эффектно смотрелись на бледно-голубом фоне (докраска гематоксилином).
* * *
...Репетируем с Донатом Семеновичем доклад, который я знаю назубок. Главное - уложиться в 20 минут: регламент на Ученом совете жёсток.
И вот наступает знаменательный день - 28 мая. Погода прекрасная, летняя, в парках цветет сирень, около памятника Александру Васильевичу расцвели красные пионы. Настроение у меня приподнятое, но и тревожное. Интересно, кто будет вести Ученый совет? Часов в 12 дня Донат Семенович объявляет мне, что Совет будет проводить Александр Александрович Вишневский.
Час дня. Небольшой зал 1-го корпуса полон. Я сажусь в первый ряд с текстом доклада в руках. Диапозитивы будет показывать лаборант Женька. Женька, не подведи!
Ровно в час дня в зал входит Александр Александрович - председатель Совета. Он в генеральской форме, без халата. Все встают. Александр Александрович машет рукой - мол, садитесь. Ученый секретарь института зачитывает повестку Совета. На повестке только один вопрос - апробация моей диссертации.
Захожу на кафедру, начинаю говорить. Вначале волнуюсь, дрожат колени, но постепенно успокаиваюсь: все идет четко, вовремя гасится свет, вовремя включается. Доклад окончен - уложилась в регламент, в 20 минут.
А дальше - обычная процедура: выступления рецензентов и вопросы, лавина вопросов. Вопросы задают не только теоретики - биохимики, физиологи, - но и хирурги. Отвечаю довольно бойко, но кто-то тянет руку: "А вы не ответили на мой вопрос..." Александр Александрович советует:
- А ты записывай, записывай!
Я и так пытаюсь записывать, но не успеваю. Отвечаю по памяти: биохимикам - о синтезе гликогена сердечной мышцей, физиологам - об изменениях ЭКГ при нагрузках и т.д.
Наконец вопросы и выступления окончены. Заключительное слово произносит Александр Александрович Вишневский:
- Мы присутствуем при обсуждении актуальной диссертации. Приоткрыта еще одна загадка работы великого труженика - сердца. Теперь мы знаем, как наше сердце отдыхает: оно накапливает гликоген, вон те красивые глыбки, которые мы видели на слайдах. А вот когда мы трудимся - работаем, играем в теннис, плаваем (ну вроде тех белых крыс) - углеводы "уходят" из нашего сердца, а потом вновь возвращаются. Вот секрет непрерывной работы нашего мотора.
Я считаю, диссертация достойна, чтобы ее представить к защите на степень кандидата биологических наук.
Заседание Ученого совета окончено. Ко мне подходят подруги.
- Лиля, хорошо, поздравляем!
Счастливая, прихожу в лабораторию (она тогда помещалась в Ожоговом центре). Доктор Крымский бурно поздравляет, Донат Семенович более сдержан:
- Теперь надо форсировать события, в сентябре подадите диссертацию к защите.
Но события повернулись так, что я подала диссертацию в Академию только в декабре, а осенью мне пришлось встретиться с Александром Александровичем уже в качестве пациентки.
Как-то перед ноябрьскими праздниками я дотронулась до своей груди и обнаружила затвердение, вернее, какой-то подкожный шарик. Что это? Доброкачественная фиброаденома или?..
Напуганная, я рассказала о своей беде подруге, та повела меня к профессору Николаю Николаевичу Краковскому. Сосудистый хирург внимательно осмотрел меня, уверенно сказал:
- Фиброаденома. Можно не оперировать.
Я немного успокоилась, но все же решила рассказать шефу о своих горестях. Донат Семенович расстроился. "Нет, Краковскому доверять нельзя", - почему-то категорически заявил он. На другой день после утренней конференции он подошел ко мне:
- Договорился с Александром Александровичем, он вас посмотрит.
- Когда? - со страхом спросила я.
- Прямо сейчас. Пойдемте!
К счастью, на мне была юбка с кофтой, а не платье: раздеваться пришлось прямо на ходу.
Вместе с Донатом Семеновичем мы вошли в небольшой кабинет Александра Александровича. Директор сидел в кресле, пригласил нас присесть. Я осмотрела кабинет: на подоконнике стояли цветочные горшочки с кактусами, на маленьком столике - золоченая, явно старинная клетка с говорящим попугаем. Попугай закричал:
- Кто пришел?
- Свои, попка, свои, - успокоил его Александр Александрович.
Я стою перед академиком полураздетая, испуганная, не замечая никого. Впрочем, кроме нас с Донатом Семеновичем, в кабинете никого не было.
Александр Александрович подходит ко мне, осторожно осматривает груди. Мой "шарик" катается под сильной рукой хирурга.
- Нет, кисонька, - говорит он, - я не думаю, но оперировать надо! Я сам буду тебя оперировать!
Я одеваюсь на ходу, выходим с шефом из кабинета. По лестнице вниз спускаюсь почти бегом, даже что-то напеваю. Донат Семенович смотрит на меня с удивлением, даже с каким-то страхом: не рехнулась ли? Но я спокойна.
- Александр Александрович не думает о плохом.
- Но оперировать надо, - возражает мне шеф.
* * *
Операция прошла успешно. Правда, оперировал не Александр Александрович (он был занят, а дожидаться его свободного дня просто не хватило нервов).
Оперировали меня два прекрасных хирурга - Мефодий Михайлович Воропаев и Керим Бабаевич Керимов. Прав был Александр Александрович - конечно, фиброаденома молочной железы. Ответ на срочную биопсию подписал профессор Д.С.Саркисов.
После этого стресса работа пошла веселее - 4 апреля 1963 года я успешно защитила кандидатскую диссертацию в морфологическом Совете АМН СССР.
Встал вопрос: а чем заниматься дальше? Шеф искал тему, близкую к патологической анатомии. "Будете исследовать систему, ответственную за стрессы - гипоталамус - гипофиз - надпочечники у ожоговых больных, - предложил мне "интересную" тему Донат Семенович. - Секционный материал будете брать со вскрытий".
Секция ожоговых больных - зрелище не для слабонервных. Слава Богу, что ожоговых вскрывал мой приятель - Рудольф Исаакович Коен. Мне оставалось только красить и исследовать нейросекреторные клетки гипоталамуса, базофилы гипофиза зоны коры надпочечников. Работа спокойная, но кропотливая.
Жаль, что эта тема мало интересовала наших хирургов, даже ожоговых. А в институте кипела жизнь! В конце 1963 года на Ученом совете Александр Александрович объявил о строительстве нового корпуса института. Выступал главный архитектор проекта, показывал макет нового здания - очень похожий на корпус ООН в Нью-Йорке - шведский проект, сооружение из стекла и бетона, новое слово в технике строительства. И, главное, новый институт будет тут же - старые корпуса сохранятся. Новый корпус будет построен рядом (освободится место после сноса старых замоскворецких домов).
- Нет, я сказал в Моссовете, мы никуда не поедем, останемся здесь, в Замоскворечье, - сообщил нам Александр Александрович на Ученом совете.
Только огромный авторитет Александра Александровича Вишневского заставил руководство Моссовета придти к такому решению. Обычно новые институты строились на окраинах Москвы.
Строительство нового корпуса шло своим ходом, а пока в старых корпусах кипела работа. Старшие и младшие научные сотрудники защищали кандидатские и докторские диссертации. Защиты в АМН СССР проходили почти каждую неделю - после защиты банкет, как правило, в ресторане "Арагви". На другой день после защиты обсуждалось, главным, образом, меню банкетов: вот у N на той неделе подавали шашлык по-карски, а на вчерашнем банкете были простые шашлыки и т.д. Обычно на банкетах собиралось 40-45 человек, снимались отдельные залы. Я приходила на банкеты только к друзьям. В конце 1966 года защищала докторскую диссертацию Рита Соломоновна Винницкая. Она пригласила меня на свой банкет.
Защита прошла блестяще. Около 5 часов мы собрались у ресторана "Арагви". Стояла мягкая зимняя погода - минус 5-7. В 5 часов мы прошли в зал. Это был один из лучших кабинетов "Арагви" - зал Шота Руставели. На стенах нарисованы сцены из знаменитой поэмы "Витязь в тигровой шкуре". Стол был накрыт с кавказским великолепием - свежие овощи, салаты, в маленьких вазочках - черная и красная икра. В центре стола - большое блюдо с запеченным поросенком, во рту которого - живая роза. И, конечно, разнообразные вина - грузинские, массандровские. Несколько бутылок "Столичной" водки. Мы все ахнули - до чего все было красиво.
"Распушилась Рита, распушилась", - говорили вокруг. А ведь она была не из богатых - с мужем разошлась, сама воспитывала дочь.
Рита пригласила всех к столу. Мы здорово проголодались - все приехали с работы, потом защита - хотелось есть. Взоры устремились в сторону президиума стола - Александра Семеновича Харнаса, признанного тамады. Он всегда начинал банкеты. Но Харнас медлил, часто выходил из зала, будто кого-то ждал. По столу прошел шепот - ждем Александра Александровича. И вот наконец появился сияющий Харнас и с ним - Александр Александрович в парадном генеральском кителе - светлом, с планками орденов. Видимо, он пришел с какого-то торжественного собрания. Кто-то встал из-за стола, но Александр Александрович попросил всех сидеть спокойно.
Харнас провозгласил первый тост - конечно, в честь диссертантки, нашей Риты, сказавшей новое слово в физиологии. Над столом пронеслось громкое "ура". Довольные, все принялись есть. Прошло десять минут почти в полном молчании.
Александр Александрович о чем-то тихо беседовал с Харнасом. Около него стояла рюмка водки, почти полная.
И вот Харнас встал снова: "А теперь выпьем за нашего дорогого Александра Александровича. Он - наш вдохновитель, наш институт стал гордостью Москвы, а в новом здании мы развернемся с новой силой". Громогласное "ура" пронеслось над столом. Те, кто сидели близко к директору, подошли к нему чокаться. Я удивилась: какой чистый звук у бокалов из чешского стекла - прямо хрустальный!
Будто звон хрустальных колокольчиков наполнил зал Шота Руставели. Минут через пять с бокалом вина встал Александр Александрович:
- А ведь сегодня знаменательная дата - 25 лет прошло со времени сражения под Москвой. Вот я пришел с банкета у Гречко, собирались, чтобы отметить эту дату. Так выпьем за тех, кто отстоял Москву: офицеров, солдат, сестричек, санитарок - молоденьких девчушек, которые таскали на себе раненых - и это в 40-градусные морозы! На женских плечах держалась Россия - да и сейчас держится!
- За женщин надо пить стоя! - скомандовал Андрей Арапов.
Все встали и долго звенели бокалы за женщин России, за присутствующих женщин, и всем в этот вечер хотелось быть молодыми, красивыми и счастливыми. Александр Александрович скоро ушел, поблагодарив Риту за прекрасный банкет. Харнас пошел его провожать. Обстановка за столом стала более свободной, посыпались шуточки, соленые анекдоты.
- Сан Саныч сегодня был в хорошем настроении, - говорили близко знавшие директора хирурги, - видно, получил еще один орден в связи с Москвой. Ведь он руководил медицинской службой, оперировал в госпитале "Склифа". Любит наш директор ордена!
Людские пересуды: они коснулись всех, даже директора, но директора немного, чуть-чуть. Слишком высок был авторитет Александра Александровича в институте, да и побаивались его...
* * *
Между тем моя докторская диссертация медленно, но верно приближалась к своему финалу. Я защитила диссертацию на звание доктора биологических наук 11 января 1972 года в том же здании с колоннами на Солянке, в котором защищала кандидатскую.
И вот весна 1972 года. Десять лет прошло после апробации моей кандидатской диссертации. Много воды утекло с тех пор. Построено новое здание института. Я - доктор биологических наук, но - увы! - по-прежнему младший научный сотрудник. Стали старшими уже почти все кандидаты наук, которые защитили диссертации гораздо позже меня, а я все младший... Это вызывает злорадство одних, удивление других, но огорчает только меня.
Встает вопрос: а что делать? Найти должность доктору наук да еще с моим отчеством в Москве вряд ли возможно. Уехать за бугор? Слишком сложен этот вопрос. Шеф молчит. Решаю сама "постоять за себя", то есть пойти к директору и просить ставку. Договариваюсь с Люсей, тогдашним секретарем Александра Александровича, что она мне позвонит, когда директор сможет меня принять.
И вот я в просторном директорском кабинете, с авторефератом своей докторской в руках. Александр Александрович сидит один за огромным столом. Я здороваюсь, рассказываю в нескольких словах о себе: что, мол, 13 лет работаю в институте, зимой защитила докторскую диссертацию и все младший научный сотрудник. Директор взял в руки мой автореферат:
- Гипоталамус, гипофиз - это для эндокринологов. А нам надо другое. Ожоговая рана - вот наш больной вопрос! Почему она плохо заживает? Это вы, морфологи, должны нам объяснить! У нас Ожоговый центр. Понимаешь - Центр!
Он поднял большую красивую руку - руку хирурга:
- Мы должны научить весь Союз, как лечить ожоговых больных... Постой, - Александр Александрович еще раз посмотрел мой автореферат, - у тебя ведь есть работы по ранам?
- Да, - гордо ответила я и стала перечислять статьи, написанные еще в ПИТО.
В душе я удивлялась, как мог Александр Александрович вспомнить о моих морфологических работах.
- Ну вот, - продолжал директор, - снова занимайся ранами - ожоговыми гнойными. Скоро у нас откроется новое отделение - ставки будут. Осенью тебе дадут ставку.
Он отдал мне автореферат. Я поняла, что разговор окончен.
- Спасибо, Александр Александрович, - это было все, что я смогла сказать: пересохло в горле.
Александр Александрович улыбнулся:
- Работай дальше, много лет тебе предстоит работать, еще молодая...
Радостная, я вышла из кабинета. Взволнованная Люся спросила меня:
- Ну, как? Вы долго там были...
- Как долго? - удивилась я. - Мне показалось - одно мгновенье.
- Нет, такие разговоры он заканчивает быстрее... А результат?
- Люся, ставка будет!
Люся поцеловала меня. На другой день утром я пришла к Люсе с огромным букетом тюльпанов. Купила я и большую керамическую вазу, чтоб было куда поставить цветы.
- Все для меня? - спросила Люся.
- Конечно, а для кого же?
Люся улыбнулась:
- Директору выберу самые красивые и поставлю на стол в вашей вазе. Скажу, что от вас!
Боже, есть же на свете такие порядочные, добрые люди!.. Последний раз я видела Александра Александровича Вишневского весной 1973 года. Я ждала, как оказалось, дочку и в рабочее время часто прогуливалась по малолюдной дорожке за новым корпусом. У самой институтской ограды росла старая слива, чудом сохранившаяся после сноса замоскворецких садиков. В эту весну она цвела особенно пышно ярко-розовыми цветами. В один их своих моционов я увидела, как из дверей поликлиники вышел Александр Александрович вместе с Андреем Араповым и Альбертом Ахметовым. Они завернули в сторону главного входа. Александр Александрович шел медленно, осторожно, чувствовалось, что он серьезно болен. Я вернулась к цветущей сливе и заплакала. О чем - сама не знаю. Очень красива была в том году весна, а что будет дальше со всеми нами и с нашим институтом?
Но наш мозг - живой компьютер. Многое, очень многое из прошедшего стирается, но чудные мгновения жизни навсегда остаются в памяти.
...Зимнее снежное утро. Я вхожу в институтские ворота. Мне радостно и легко. Одновременно во двор института въезжает директорская черная "волга". Толстый шофер Юрка открывает, дверь. Выходит Александр Александрович в серой каракулевой папахе, длиной генеральской шинели. Я озорно кричу:
