На 50-летии знаменитого портретиста, 6 октября 1993 года

Анна и Александр Шиловы были красивой парой.

И никому даже в голову не приходило, что видимая гармония супругов держится исключительно усилиями жены. Если бы Анна ежедневно не подавляла себя, от ауры покоя и согласия, что окутывала их на людях, не осталось бы и следа...

Еще во времена их романа Анну предупреждали о сложном характере Александра: `Или принимай его таким как есть, или не связывай с ним жизнь`. Но в судьбах этих людей столько всего сплелось, что распутывай – не распутаешь... В конце концов Анна переехала к молодому художнику.

К тому времени они были знакомы уже десять лет. Еще в шестьдесят восьмом Шилов, даже не будучи студентом Суриковского института, приходил к ней в поликлинику на уколы. И так был потрясен красотой юной фельдшерицы, что безумно захотел написать ее портрет. Анна долго сопротивлялась: мол, не пристало ей, замужней женщине с четырехлетней дочкой, в квартиру к чужому мужчине ходить. Да и некогда было – успеть бы в свой станкоинструментальный институт на вечерние лекции.

Но так уж получилось, что и поликлиника, и дом Шилова, и институт Анны находились на одном пятачке. Молодые люди часто случайно встречались. И после долгих уговоров Александра она все же согласилась ему позировать. У них было всего три сеанса. Два прошли безупречно, на третий художник проявил к своей модели далеко не профессиональный интерес. Обнял ее, поцеловал... Анна вскочила как ошпаренная, бросилась из комнаты, и больше в своей коммуналке художник ее не видел...

А шесть лет спустя, в семьдесят четвертом, они неожиданно встретились в булочной. К тому времени Александр Шилов уже окончил Суриковский институт, женился, в семье подрастал сын. Но брак оказался неудачным, и теперь художник пытался разойтись с супругой и все начать заново. У Анны отношения с мужем тоже тогда осложнились, и она подумывала о разводе. Сама Судьба, казалось, толкнула этих двоих в объятия друг другу. И они противиться ее воле не стали.

Шилов начал ухаживать за Анной. Написал ее новый портрет – за шесть лет она изменилась... Уговаривал окончательно порвать с мужем, обещал воспитывать ее дочь Элину. Но Анна интуитивно понимала: не тот он человек, чтобы, бросив собственного ребенка, взять в семью чужого. И медлила с решением.

И тогда, чтобы ускорить развязку, Александр не выпустил ее однажды вечером из своей новой квартиры, продержав там двое суток. Анна сходила с ума от беспокойства за домашних – Шилов даже вызывал ей `скорую помощь`. Те, естественно, разыскивали мать и жену по всем знакомым. Спас пленницу обычный больничный лист, который нужно было закрывать. Шилов не смог не отпустить Анну к врачу. Так она и оказалось на свободе...

Но муж больше не верил жене, превратив ее жизнь в тяжкое испытание... Анна в силу своего характера терпела. Почти год. А в семьдесят восьмом на выставке Шилова в ЦДРИ она предложила Александру жить вместе.

Опасаясь преследований мужа, Шилов некоторое время прятал Анну сначала у своей матери, потом на даче знакомых. В результате в том же, семьдесят восьмом она наконец развелась, сменив фамилию мужа – Данилина на девичью – Ялпах. На этом решительно настаивал Шилов, причины, правда, не объяснив. И начала Анна со старой-новой фамилией свою жизнь с Александром Шиловым в его двухкомнатной квартире на Октябрьской улице с чистого листа.

– Я уже ждала ребенка, а Саша все не предлагал мне зарегистрировать брак, – рассказывает Анна Юрьевна Шилова. – Видимо, проверял... И поженились мы только 10 мая 1979 года – за полтора месяца до рождения Маши. Шилов очень хотел ребенка. Правда, мою дочь Элину теперь уже брать в нашу семью не собирался. Я думала, со временем это уладится само собой, он привыкнет к ней, и она будет жить с нами. Но Шилов говорил: `Я не общаюсь со своим сыном, и ты не должна общаться со своей дочерью`. Я возражала, объясняла, что ничего не имею против их встреч. Но Шилов был категорически против. В этом смысле я сделала все возможное и считаю: моя совесть чиста перед его сыном и перед Богом.

Анна в начале семидесятых

Однако с рождением Маши все сильно осложнилось. То ли муж боялся, что я стану уделять меньше времени малышке, то ли просто ревновал меня к старшей дочери... Запретил не только ездить к ней в гости, но и приглашать в его присутствии к себе, разговаривать по телефону. Даже в мои дни рождения Элина не могла приехать меня поздравить. Мы встречались украдкой.

Шилов вообще не любил, когда я надолго уходила из дома. Если даже работал в мастерской, то всегда звонил – проверял, где я. А если я вдруг задерживалась, например, в очереди, начинал разыскивать меня по соседям и родственникам. Не разрешалось мне приглашать никого и к нам в дом...

А когда Маша подросла, он уже ее стал допрашивать, кто к нам приходил. То есть учил предавать меня, потому что Элина иногда к нам заезжала в его отсутствие. Тогда-то я и подумала: хорошо, что она живет не с нами, Шилов бы и ей психику изломал. Она, конечно, вдали от меня и так переживала – плакала, постоянно просила взять к себе, но хоть не присутствовала при проявлении неуравновешенного характера своего отчима. Страшно представить, в кого бы она превратилась! И без того на нервной почве в больницу угодила с астеническим синдромом.

– Что, за двадцать один год брака с Шиловым Элина так при нем ни разу и не побывала у вас дома?

– В первый и последний раз, когда он позволил позвать дочь к нам в гости, был его юбилей – пятидесятилетие. Да и то это произошло под давлением Маши – они с Элиной к тому времени очень подружились. В первый день собирались друзья, во второй – родственники. Элина и пришла. В голове не укладывается, но тогда я единственный раз сфотографировалась с обеими дочками. Чувствовала себя такой счастливой!

– Неужели вы постоянно следовали всем этим диким запретам мужа и не осмеливались хотя бы изредка приглашать в гости подруг?

– Был однажды случай. Уже в конце нашей совместной жизни. Даже вспоминать неудобно... Пришли ко мне две знакомые – пообщаться, поддержать. Я собралась напоить их чаем – хлопотала на кухне, они смотрели альбомы мужа. И вдруг неожиданно в квартиру, словно тайфун, врывается Шилов и с криком: `Воровки! Пришли меня грабить!` – хватает в охапку одну за другой обеих женщин и выталкивает их на лестничную площадку. Обе мои приятельницы – пожилые люди, инвалиды второй группы. Одна из них ходит с палочкой и еле удержалась на ногах от такого сильного толчка. Иначе бы разбилась. Ну а после них он так же вышвырнул меня и захлопнул дверь. Мы стали просить вернуть одежду – март месяц все-таки на дворе! Он выкинул ее на лестницу, сумки моих знакомых при этом были выпотрошены прямо им под ноги...

– А к Маше подруги могли приходить?

– Если только девочки, да и то далеко не все. Он любил дочь какой-то необыкновенно ревностной любовью. О мальчиках речи вообще не шло. Если даже кто-то из них Маше просто звонил, доставалось и ему, и дочери, и мне. Неправильно, мол, воспитываю. Маша плакала, но объяснять отцу ничего не пыталась. Понимала, что бесполезно. На дни рождения Маши Шилов тоже не разрешал приглашать ребят. Из-за этого было много обид. Даже когда Маша за полгода до смерти захотела отметить свое шестнадцатилетие, отец позволил ей пригласить всего лишь одну подругу. Знаете, как мне тогда страшно стало! Отказать больной дочери, прошедшей через такие муки! Он необыкновенно деспотичный человек. И очень непредсказуемый.

– Он и Машу в том же духе воспитывал?

– С одной стороны, у него были правильные методы. Он прививал ей почет и уважение к взрослым. Например, учил не садиться за стол, не убедившись, что мама уже поела. Сам, кстати, был таким же. Но с другой стороны, у него случались и перегибы в воспитании. Физически дочь он никогда не наказывал. Но мог так стегануть словами, что лучше бы уж ударил...

– Вы под горячую руку часто попадали?

Маше 7 лет, июнь 1986 года

– Постоянно. Даже если я вела себя тише воды, ниже травы и все успевала по дому, он все равно мог к чему-нибудь придраться и спровоцировать скандал. Ему не нравилось, когда я очень грустная, не нравилось, когда очень веселая. Он мог долго орать на меня по этим поводам. Я понимаю, такое трудно представить! Однако все было именно так. Но что еще страшнее – он мог выгнать меня из дома из-за такой же мелочи!

Сколько нам с Машей пришлось скитаться по чужим углам! Из-за ерунды! Другой бы мужчина и внимания на это не обратил, а Шилов – наоборот. Вот, например, дала я Элине свою дубленку – сходить в театр с молодым человеком (тогда такие вещи редкостью были). Он узнал и после скандала выгнал меня из дома. Одну, конечно. Но он понимал, что я не уйду без Маши.

Я помню, в первый раз мое изгнание произошло, когда дочке шел третий годик. Он долго на меня орал и закончил скандал фразой, ставшей впоследствии сакраментальной: `Чтоб ноги твоей здесь больше не было!` А на дворе зима, мороз! Что делать? Я, надо сказать, никогда выходкам Шилова не противилась. Понимала: будет только хуже, да и Маша станет свидетелем неприятных сцен. Собирала необходимые вещи, укутывала Машулю и отправлялась с ней в Бескудниково – в крохотную однокомнатную квартирку Элины и моей мамы. После развода с первым мужем мы разменяли нашу трехкомнатную на две однокомнатные `хрущевки`. В одной прописали моего бывшего супруга с Элиной, во второй – меня с матерью. Но Элина жила не с отцом, а с моей мамой.

Представляете себе условия – жилищные и материальные? Комната – семнадцать квадратных метров, кухня – пять, коридор – один. Элина – школьница, мать – пенсионерка, я – безработная с крошечной дочерью... Я спала на одной кровати с мамой, Маша – с Элиной. На деньги, что Шилов высылал Маше, жили мы очень скромно.

– Неужели, зная ситуацию, Александр Максович не мог быть пощедрее?

– Выгнав, он даже не звонил, не приезжал... Жил, как будто ничего не изменилось. Однажды провел без нас почти все лето. Маша тогда уже окончила первый класс, и мы переехали на дачу. Жара, помню, стояла страшная. Шилов как-то себя неадекватно вел, и у меня из-за этого было плохое настроение. Но я по обыкновению не трогала его – не повышала голос, не делала замечаний. Переживала внутри себя, и все. Видимо, это отразилось на выражении моего лица. Так муж молча посадил нас с Машей в машину и отвез к Элине. Там, у нее, мы все лето и прожили.

– Но в результате он вас все-таки забирал домой?

– Всего лишь один раз, когда мы только переехали к подруге. В остальных же случаях инициатором примирения всегда была я. Ребенку же нужен был отец, свой угол, привычные вещи! Мы мешали маме с Элиной. Жили впроголодь... Я искала повод и звонила Шилову сама. Однажды сказала ему по телефону: `Ты утверждал, что любишь Машу. Как же ты собираешься жить без нее?` И вдруг услышала: `Живу без сына, проживу и без дочери!` За многие годы я его хорошо изучила. Он ни разу еще не признался в своей неправоте. Конечно, скучал без Маши, что-то там узнавал про нас через знакомых. Но первый шаг не делал никогда – это было для него недопустимо.

Когда мы возвращались с Машей домой, Шилов начинал, словно бы извиняясь, покупать нам какие-то вещи, портреты мои писать. Становился добрее. Хотя ко мне нежных чувств ни разу не проявлял. Я даже ласковых слов от него никогда не слышала. Не тот человек. Помню, как-то мы были в гостях у космонавта Севостьянова, стояли в сторонке, беседовали, и вдруг один гость говорит Шилову: `Сейчас произнесу тост за самую красивую женщину нашей компании – твою жену`. Саша сразу изменился в лице, отвел знакомого в сторону, и все мы услышали: `Ну разве женщинам можно подобные вещи говорить?`

– Мне рассказывали, он на вас и руку поднимал?

– Больно об этом говорить... У нас тогда в Сокольниках жила его мама – она только выписалась из больницы и после операции нуждалась в уходе. А моя мама, перенеся инсульт, лежала в своей квартире и тоже не могла обслуживать себя. Элина работала и училась, мама целыми днями оставалась одна. Некому ни покормить, ни лекарства подать... Но Шилов почему-то не верил в ее болезнь, думал, я езжу повидать Элину. Она для него всегда была камнем преткновения. Вот и устроил мне на этой почве скандал. Даже бросил в лицо блинчики с мясом, которые я приготовила ему в мастерскую. Естественно, прокричав, чтобы я убиралась из квартиры. Я так для него старалась, и мне так обидно стало! Собрала я вещи – Машины и кое-какие свои. Все подаренные им украшения тоже взяла и перевезла к маме. А потом вернулась за дочкой. Но на улице было уже темно, и я предупредила Шилова, что уйду утром.

Как я собирала вещи, он не видел. Ему, видимо, мать про украшения рассказала. Ну, это и спровоцировало очередной приступ агрессии. Утром Шилов отправил мать к себе домой (`Собирайся, ты меня задерживаешь!`), а потом приказал мне написать заявление в милицию о том, что я его обокрала. Я, естественно, отказалась. Тогда и произошел самый серьезный конфликт за все годы нашей совместной жизни. Я забрала Машу, и мы месяца два-три скитались по знакомым – своих стеснять не хотели. Мне до сих пор вспоминать об этом тяжело...

Единственннное фото Анны Шиловой с дочерьми. Слева – Элина, справа – Маша, 1993 год

– Знаете, как-то моя покойная тетя наблюдала одну из наших семейных сцен и сказала: `Я бы лучше на хлебе и воде сидела, но жить с таким человеком не стала`. А я любила его. И, несмотря на все сложности наших отношений, если бы понадобилось, жизнь за него отдала. Я ведь не злопамятная. Понимала – он талантливый, а все талантливые люди очень непросты в быту. Я знала, на что шла. Меня когда-то и мама его, и бабушка предупреждали насчет его характера. Просто порой обиды имеют свойство накапливаться, и мне казалось: все, больше с ним жить не могу. Один раз даже на развод подала. Но утром встала, закрутилась в делах, забылась, и все вроде вошло в свою колею. Я, в общем-то, по натуре человек инертный, не люблю перемен. Тогда я тоже, как всегда, все простила, и мы помирились. Порой мне кажется, что мы напоминаем со стороны кролика и удава. Таким загипнотизированным кроликом я и прожила с Шиловым двадцать один год.

– И хозяйкой дома никогда себя не чувствовали?

– Хозяйкой – точно нет... Я всегда была безропотной, бесправной. Чувствовала себя если не рабыней, то кем-то близкой к ней. Наша квартира в Романовом переулке занимала 271 квадратный метр – это восемь комнат. Домработниц у нас никогда не было. Я даже не просила, хотя плакала иногда от усталости. Мебель ведь вся антикварная – в завитушках, бронзе! Ее же нельзя просто так тряпочкой пройти. Приходилось пыль кисточкой смахивать, а потом поверхность полировать до блеска. А наши восемнадцать окон! Не то что все их вымыть, протереть пыль с подоконников утомишься! Остальные дела тоже были на мне одной, плюс еще собака. Я порой по тридцать рубашек гладила за раз. У плиты стояла часами, изобретая что-то новенькое и вкусненькое! Дух перевести было некогда. А про все наши банкеты даже вспоминать страшно. Он обычно много гостей собирал, и мне приходилось начинать делать какие-то кулинарные заготовки за неделю, а то и больше. Вот уж когда я роптала на судьбу! Так, как я трудилась, другая бы не смогла! Да и не стала бы. Все гости мужа удивлялись: неужели справиться с таким хозяйством под силу одной! Порядок у меня всегда был идеальный.

– И при всем том вы не имели права высказать мужу свое мнение!

– В самом начале нашей совместной жизни я еще пыталась это делать, но Шилов меня моментально осекал: `Хватит умничать`. Со временем я `умничать` и перестала. Спорить с ним тоже было нельзя. Как он считает, так и должно было быть. Постепенно я внутренне с этим смирилась. Я ведь человек ведомый. А когда научилась чувствовать его каждой клеточкой, очень хорошо подстраивалась под его настроение. Понимала, что сейчас можно говорить, а чего нельзя. Наши взгляды во многом сходились, хотя он со мной никогда не делился сокровенным. Был замкнутым, закрытым. Из него все нужно было вытягивать. Не думаю, что есть на свете человек, кому он мог хотя бы приоткрыть свою душу.

Только однажды Шилов поинтересовался у меня, где бы я хотела жить. У нас сначала была двухкомнатная квартира на Октябрьской улице, около ЦДСА. Меня она вполне устраивала. Но ему вскоре стала мала – мастерской-то тогда не было. И он получил трехкомнатную – в Сокольниках. Очень хорошую. Прожили там десять лет. Пришло время делать ремонт, а он не соглашается. `Мне легче квартиру поменять, чем ремонт сделать`, – говорит. Ну, эта тема так и повисла на какое-то время в воздухе. А потом мы в девяностом году ехали как-то на дачу мимо правительственного дома на улице Грановского, Шилов вдруг и спрашивает: `Тебе нравится этот дом?` `Роскошный!` – отвечаю. `Хотела бы ты здесь жить?` – `Да тут, наверное, занято все давно`.

А вскоре я узнала, что он умудрился найти женщину в этом доме, которая переезжала и освобождала свою четырехкомнатную квартиру. Но четыре комнаты его уже тоже не устраивали, так он нашел еще одну одинокую даму – вдову маршала, с восемью комнатами, и договорился с ней об обмене. Причем все это было оформлено за один день! Такой уж он масштабный человек – всегда добивается, чего хочет.

– Вы с Машей все так и были прописаны со своей мамой?

– Да. Шилов прописал нас к себе, только когда мы въехали в квартиру на Грановского, теперь это Романов переулок. После одиннадцати лет брака...

– Простите, Анна Юрьевна, а как вы думаете, кем вы для него прежде всего были – женой, домработницей или нянькой для Маши?

– Мне кажется, он тоже любил меня. Потому что это не тот человек, который станет себя в чем-то ущемлять или притеснять. Вокруг него всегда вилось много молоденьких девушек, он десять раз мог бы уйти. Но не ушел. Только смерть дочери изломала наши с ним жизни, развела. Если б не это горе, я думаю, мы так бы и жили вместе.

Его ведь с самого начала отговаривали на мне жениться. Но он сказал: `Даже если бы у Анны было двое детей, это ничего бы не изменило, потому что в ней есть все, что должно быть в женщине`. Я и верила – чувства у него ко мне были. С его-то гордыней жить со мной только из-за дочери? Он ведь точно так же мог бы остаться и с первой женой из-за сына. Но нет... А ведь она – художница, помогала бы ему в работе. Я – домохозяйка. Подчинила всю свою жизнь мужу. Чтоб приходил и отдыхал, чтоб все было накрахмалено, наглажено, начищено...

Да потом, Шилов бывал и заботливым. Поедет на рынок, накупит всего – еле тащит. Он по натуре добытчик. Считает, что если мужчина не в состоянии обеспечить семью, то он не имеет права жениться. Мне он после рождения Маши, например, запретил работать. Деньги на домашнее хозяйство выдавал каждый месяц. Но не больше, чем необходимо, – все боялся, что я Элине помогать стану. Ну я и завела специально для него тетрадку, куда вносила все свои расходы. Он редко туда заглядывал, но мой почин одобрил. Покупала я в основном, конечно, продукты. Вся забота о нашей с Машей одежде – лежала на нем. Я себе ни одной вещи за двадцать один год не купила. Даже за границей, куда мы ездили с его выставками. Так я к этому привыкла, что даже уже в голову не приходило у него что-то попросить. Только однажды, помню, мне безумно понравилась одна блузка в немецком магазине, и я изменила правилам. Но он мне отказал: `Это не твой стиль`. И купил на свой вкус в другом магазине.

В общем, мы с Машей никогда не носили того, что хотели. Только что он сам считал нужным. В том числе и украшения. Мне, например, все они были подарены к датам. Первые сережки с бриллиантами он преподнес мне в честь рождения дочери. Положил без всякой упаковки в коробку с конфетами и передал в роддом.

– То есть щедрым он все-таки бывал?

– Порывами. Особенно в последний год жизни Маши. Как он ее тогда баловал! Покупал много разной красивой одежды, дорогих украшений, норковую шубку... Она ни в чем отказа не знала.

– Анна Юрьевна, что же случилось с Машей и с каких пор?

– В восемьдесят четвертом году в Бескудникове – Шилов нас тогда в очередной раз выгнал из дома – с хлипкой этажерки на Машу упало тяжелое старинное зеркало. Попало прямо по левой руке, выше локтя, а долетев до пола, разбилось. Маша сильно плакала от боли, но потом все прошло. Мы забыли об инциденте. А через десять лет дочь вдруг снова начала жаловаться на сильную боль в левом плече. Ее обследовали в ЦКБ и поставили страшный диагноз: саркома плечевой кости. После этого мы попали в Онкологический центр на Каширке. Там диагноз подтвердили.

Шилов принялся с таким отчаянием и надеждой спасать Машу! Мы повезли ее на химиотерапию в Израиль. Но лечение не пошло на пользу, стало даже хуже. Пришлось везти дочь в одну из австрийских клиник. Там ей сделали две сложнейшие операции, провели еще один курс химиотерапии. Я ни на шаг не отходила от дочки, ночей не спала, извелась вся. Жуткие были месяцы! Уже в Москве прооперировали в третий раз. Маша все это так мужественно переносила! Но саркома – болезнь коварная. Спастись от нее практически невозможно...

– Шилов ведь в тот период многое сделал для дочери...

– Каких только врачей к ней не привозил, экстрасенсов разных – и Кашпировский у нас был, и Чумак, и Джуна, и один филиппинский хилер – из настоящих, старых, и колдун из Камеруна... Лечение в клиниках Израиля и Австрии – тоже его заслуга. И ночами у постели дежурил, когда Маше было совсем плохо! Перед самой своей смертью – дочь уже чувствовала, что умирает, – она попросила меня позвать отца. Он взял ее на руки и унес к себе в кабинет. Лишь на поминках я узнала, что Маша просила отца не оставлять меня. Он сам в этом признался. Даже уходя, дочка заботилась обо мне. Она знала о наших непростых отношениях и очень переживала...

– Хоть и говорят, что горе сближает, всегда получается почему-то наоборот...

– В нашем случае тоже. Шилов окружил Машу такой заботой, какой она не видела будучи здоровой. А от меня все больше отгораживался. Каждый из нас переживал боль отдельно. С болезни дочери началось наше разобщение. Я полностью была погружена в ее лечение, а он остался без внимания. Может, поэтому и поспешил завести себе подруг на стороне и заиметь от них потомство – Катю и Настю.

У него ведь музы всегда были, я знала. Как раз вот незадолго до болезни Маши мне пришлось пойти в его мастерскую – снять показания счетчика, он висел на лестничной площадке. Но, как назло, у меня не оказалось ручки. Пришлось звонить в дверь мастерской. Обычно я без предупреждения никогда не приезжала – всегда договаривалась по телефону. А тут такая ситуация, пришлось рискнуть. Он посмотрел на меня в глазок с той стороны двери и... не открыл. Прошло, наверное, минут пять, прежде чем я снова услышала его приближающиеся шаги. Дверь открылась, в прихожей стояла одетая девушка. `Ну, натурщица`, – подумала я. Может, я бы и не обратила на нее никакого внимания, если бы не его странное поведение. Он нервничал, боялся смотреть мне в глаза, как-то судорожно искал ручку. Я никогда не видела его таким сконфуженным.

Он мог бы просто сказать, что у него идет сеанс, я сама никогда бы не вошла в мастерскую – даже если бы там лежала голая женщина. Он знал, насколько я деликатна в таких вопросах. Но, видимо, мой приход был настолько внезапным, что он не смог даже придумать, как поступить. Мне его жалко стало, честно говоря. И я ругала себя за то, что сделала все невпопад. Это был единственный раз, когда он так растерялся... Но я все равно никогда не устраивала ему сцен ревности, воспринимала его измены со смирением. Больно, конечно... Но я понимала, раз он – художник, ему необходимо вдохновение. Потрясло меня другое – за несколько дней до смерти дочери у одной из его муз родилась дочь.

– Элина мне рассказывала о непристойном поведении Шилова накануне похорон...

– Это было ужасно... Я попросила ее помочь с похоронами – купить для Маши белые туфельки, белье, свадебное платье у нас было... Так вот когда она принесла все это, вахтер в подъезде ее не пропустил. Сказал – приказ Шилова. Знаете, он и с похорон моей мамы ее прогнал. Как она тогда, бедняжка, рыдала!.. С похоронами Маши повторилось то же самое. Но Элина все равно пришла, несмотря на запрет Шилова. Я все боялась, что он что-нибудь выкинет по отношению к ней, слава богу, этого не случилось... Правда, когда мы все вернулись с Ваганьковского кладбища к нам в квартиру, он все-таки выгнал и Элину, и ее мужа с его матерью, которая мне очень помогала. Предварительно его спутники проверили все их сумки...

– Был ли Шилов поддержкой в вашей общей трагедии?

– Смерть Маши он не смог простить никому. Даже Богу. Ожесточился на весь мир. Я сама была в таком состоянии... Перестала есть, спать, слегла в больницу с тяжелейшей депрессией. Четыре месяца там пролежала. На меня даже таблетки не действовали! Потом попала в другой стационар, где мне удалили щитовидку... А он, оказывается, все это время активно занимался преумножением своего благосостояния.

Продал наш особняк в Барвихе. Я, конечно, тоже подписывала документы на продажу – жена все-таки. Но о своей доле даже не заикнулась, разводиться-то не собиралась. А потом он получил еще одну мастерскую – в прежней теперь жил. И быстренько перевел ее из нежилого фонда в жилой. А потом обменял на квартиру в 1-м Зачатьевском переулке. Мне, естественно, тоже по всем этим вопросам приходилось бегать по нотариусам...

– Когда же он попросил вас о расторжении брака?

– Да как только 30 ноября девяносто девятого я поставила свою последнюю подпись под необходимыми ему имущественными документами. Через несколько дней принес мне бланк из загса о разводе и предложил оформить договор ренты. Я проконсультировалась с юристом, поняла, что лишаюсь практически всего имущества за пожизненное содержание, и отказала Шилову, видимо, этим сломав его план. Пришлось ему подавать на развод в суд. Там нам дали месяц на примирение, а 18 апреля этого года развели. Без меня – я лежала в больнице в тяжелом состоянии.

– Вам присудили алименты?

– Вы, наверное, знаете, что написать портрет у Шилова стоит колоссальных денег. А сколько он их написал! Но суду предоставил справку о доходах, где значилась цифра 14 тысяч рублей! Исходя из этой суммы, мне и назначили алименты в размере 3,5 тысячи рублей. Четыре месяца после суда бывший муж мне не платил, потом отдал все сразу, а теперь вот опять три месяца задерживает алименты.

– Анна Юрьевна, а что это за история с украшениями, которые Шилов от вас так жаждал получить?

Александр Шилов в своей мастерской, 1984 год

– Очень грязная история. Она мне так здоровье подорвала! Еще в восемьдесят шестом году, когда Маша была маленькая, Шилов написал заявление в милицию, что я, якобы уйдя из дома, ограбила его: унесла с собой собственные украшения и носильные вещи `в целях личного обогащения`. Теперь все повторилось, но в более ужасной форме. В тот месяц, что нам дали на примирение, Шилов пришел к нам в Романов переулок и заявил, что делить имущество со мной не будет и я отсюда ржавого гвоздя не возьму. А потом стал требовать мои украшения, которые за двадцать один год совместной жизни сам же и подарил. Я отказалась. А когда он ушел, позвала коменданта нашего дома, соседку и при них составила опись всего этого `богатства`. А после передала его на оценку. Сумма оказалась не такой уж большой – 70 тысяч долларов, хотя бы по сравнению с ценой одного его портрета. Все дубликаты документов, в том числе мое заявление с согласием разделить украшения поровну, комендант передала Шилову.

Его реакция на такой мой поступок была достаточно своеобразной. Воспользовавшись моим отсутствием, он врезал в нашу квартиру, где я прописана и являюсь такой же собственницей, как он, новый замок. Так я оказалась бездомной. Осталась на улице без личных вещей, лекарств и документов. Кроме плаща, берета и зимних сапог, у меня до сих пор ничего нет.

А через несколько дней в квартиру моей дочери, у которой я вынуждена была поселиться, пришли сотрудники уголовного розыска и начали допрос. Потом по тому же заявлению Шилова о том, что я и Элина его обокрали, нас всех допрашивали в отделении милиции. Чуть ли не каждый вечер звонили, требовали вернуть украшения. Я не выдержала, мне стало так плохо, что 11 апреля я снова попала в одну из больниц. А за Элиной с мужем в это время устроили настоящую охоту.

– Элина, расскажите об этом беззаконии.

– 12 апреля около десяти вечера (!) ко мне в квартиру пришли сотрудники уголовного розыска Центрального округа, – рассказывает Элина Данилина. – Проводили перекрестный допрос, угрожали, запугивали, обещали `разобраться` с моим мужем, просили повлиять на маму, чтобы она, наконец, отдала свои украшения Шилову. Вели себя со мной, как с подследственной – кричали, шантажировали, оказывали психологическое давление.

Утром я пошла в свое отделение милиции и все рассказала участковому. Больше домой мы с мужем не вернулись. Жили у родственников, знакомых... Восемнадцать дней! Все это время у моей двери в квартиру стоял пост, телефонные разговоры прослушивались.

Но поскольку я не появлялась, сотрудники угро взялись за маму. Ходили к ней каждый день. А она лежала накаченная антидепрессантами, под капельницей, глаз открыть не могла. Что с такого человека взять? А они ее допрашивали! Извинялись, правда, но говорили – мол, приказ Рушайло...

– Наверное, оперативники просто знали, что рано или поздно вы придете в больницу...

– А так и случилось. 19 апреля я пришла, а в коридоре – сотрудники угро. Ну, я пригласила одного из них, Ваняшкина, к маме в палату. `Только покурю`, – ответил тот. Курил часа два. И тогда мы поняли, что они кого-то ждут. Может быть, Шилова? Тут по территории больницы разъездились машины. Появились еще какие-то люди – я их видела из окна. Создавалось впечатление, что они всю территорию обложили. Видно, что-то затевали. И тогда до меня дошло – они ждут меня, чтобы захватить подальше от глаз врачей и больных и таким образом воздействовать на маму! А уже девятый час вечера. Я принимаю решение бежать через окно. Больные мне помогают, и я благополучно достигаю калитки. Но там тоже заслон. Как его миновать? Я возвращаюсь – опять тем же путем.

А оперативники уже рвутся в отделение. Охрана больницы их останавливает и выдворяет за дверь. Я ночую у мамы в палате, встаю в пять утра, а они уже на посту. Опять не могу уйти... Поближе к полудню приходит Ваняшкин из угро Центрального округа и объявляет, что против мамы Шилов возбудил уголовное дело по факту кражи украшений, `причинив ему этим значительный материальный ущерб`! И тогда я спрашиваю: `Почему на меня организована облава?` `Мы вас просто охраняем`, – отвечает он. Интересно, от кого, подумала я тогда, от себя, наверное...

Но уходить-то из клиники как-то надо. И я прошу одного из врачей

http://www.sovsekretno.ru/magazines/article/553

Док. 623244
Перв. публик.: 25.03.05
Последн. ред.: 25.03.10
Число обращений: 0