Почему столь низок внутренний спрос на настоящую науку о прошлом нашей страны
В российской исторической науке произошло эпохальное событие: вышла в свет книга питерского ученого Бориса Миронова "Благосостояние населения и революции в имперской России".
Cуть дела вот в чем. Состояние экономики в прошлом измерить довольно трудно: минимально приемлемую статистику, необходимую для прикидок размера ВВП и прочих показателей, даже самые развитые государства начинают собирать только к концу XIX века. О том, как экономика развивалась до этого, мы судим по довольно шатким экстраполяциям, построенным на основании отрывочных и ненадежных данных вроде оборота внешней торговли или уровня хлебных цен.
Миронов в своей работе исходит из того, что изменения в уровне благосостояния населения напрямую влияют на его средний рост: чем лучше мы едим (особенно в детстве), тем выше в среднем вырастаем, и наоборот. Колебания среднего роста могут быть вполне значимыми - до нескольких сантиметров - и проявляться вполне оперативно, отражая не только общие тенденции, но и вполне конкретные шоки: экономические кризисы, войны и т. д. Если это так, у нас в руках отличный косвенный индикатор состояния экономики. Вопрос в том, где взять данные. И тут на выручку историку, как это часто бывает, приходит армия. На протяжении всего послепетровского периода воинские начальники и помогающие им доктора скрупулезно измеряли сначала рекрутов, а потом призывников, записывая среди прочего и их рост. Эти-то данные за два имперских столетия и обработал профессор Миронов.
Выводы его весьма любопытны. Грубо говоря, у Миронова получается, что, несмотря на периодические колебания, на протяжении XVIII века благосостояние населения России в целом снижалось, на протяжении XIX века (включая и начало XX века) - росло. В конце XIX столетия по своему среднему росту (= благосостоянию) русские мужики (включая и украинцев с белорусами) обгоняли поляков, итальянцев, испанцев, португальцев и французов, хотя и уступали немцам, англичанам и скандинавам - в общем, жили на вполне среднеевропейском уровне. Это также означает, что никакого системного экономического кризиса самодержавия, безнадежного упадка помещичьего хозяйства, крестьянского земельного голода и т. д. в позапрошлом веке не было: уровень жизни стабильно и ощутимо рос. Соответственно, полагает профессор Миронов, и отмена крепостного права не была обусловлена экономической несостоятельностью крепостничества, и Октябрьская революция не была вызвана "обострением выше обычного нужды и бедствий угнетенных масс". В общем, экономический историк, как ни странно, доказывает, что дело было вовсе не в экономике - причину распада империи следует искать в чем-то другом.
С выкладками профессора Миронова можно и нужно спорить и в частностях, и в целом. "Данные о площади посева и об урожае хлебов предоставляются малодостоверными, поэтому и выводы представляются довольно шаткими", - цитирует он экспертов середины XIX века, совершенно обоснованно ставя под сомнение достоверность статистики того времени. В других случаях, правда, он совершенно аналогичной по своей недостоверности статистикой с удовольствием пользуется. Не всегда очевидна и репрезентативность его выборки: по XVIII веку, например, она основана почти исключительно на флотских данных. Подобных придирок можно привести массу. Да, в конце концов, и сама посылка о железной взаимозависимости между ростом и благосостоянием уже подвергалась в мировой науке вполне осмысленной критике (Миронов, разумеется, не первый, кто обратился к этой методике). В общем, "опровержение Миронова" неизбежно превратится в отдельную подотрасль российской историографии.
Важнее, однако, что работа профессора Миронова уникальна. Как сказал на днях один мой коллега: "Все будут Миронова ругать, но все на него будут ссылаться". За 10 лет работы Миронов собрал в питерских и региональных архивах данные о физических параметрах 305 949 призывников, живших в период с 1695-го по 1920 год. Это колоссальный труд сам по себе, но особенно впечатляюще работа Миронова выглядит на фоне того, чем занимаются другие отечественные историки, а вернее, того, чем они НЕ занимаются. Споров об исторических судьбах России ведется множество, но огромные массивы данных, отложившиеся в наших архивах, при этом в оборот не вовлекаются. На протяжении столетий своего существования российская бюрократия только и делала, что собирала данные. Стоит только заглянуть в дела того же сената, как сразу наткнешься, например, на опись "излишков хлеба" у частных лиц (в масштабах всей страны!) или всех кабаков, открывшихся в России с 1723-го по 1734 год. Проектов, направленных на сбор и систематизацию подобных первичных данных, в России практически нет, а те, что есть, реализуются энтузиастами на деньги иностранных благотворителей.
Говоря шире, в России обостренное политизированное внимание к истории сочетается с полным отсутствием работы хотя бы по сбору и введению в научный оборот первичных данных. Что там скучные данные о кабаках и ценах. Петр I, конечно, самый популярный российский монарх, но вот начатое еще до революции издание "Писем и бумаг Петра Великого", с грехом пополам доведено только до 1713 года. Еще один уникальный издательский проект, "Законодательные акты Петра I", начал готовить (также еще до революции) энтузиаст-подвижник Н. А. Воскресенский. Первый том с грехом пополам вышел в 1945 году; рукописи второго и третьего томов лежат в питерских архивах, рукопись четвертого и вовсе куда-то потерялась. Про "менее" значимых деятелей вроде Екатерины II и говорить не приходится: подготовка ее "Писем и бумаг" и не начиналась. Да и профессор Миронов не случайно был вынужден опираться только на флотские документы: все пять с половиной тысяч томов архива армейской "Рекрутской экспедиции" за XVIII век лежат до сих пор в спецхранилище в городе Ялуторовске. Почему? А бог его знает: как при советской власти положили, так и лежат.
Автор - директор по прикладным исследованиям Российской экономической школы.
