[...] В нескольких фразах, произносимых ею в "Иронии судьбы", и в самом деле нет решительно ничего интересного. Героиня Ахеджаковой забегает на минутку в новогоднюю ночь к Наде поздравить ее и заодно поглядеть на ее жениха. Тост, который она произносит, состоит из стандартных похвал Наде (хороший работник, хороший общественник) и пожелания счастья в личной жизни. Но как это говорится!
Как будто нет в жизни этой маленькой женщины ничего более важного, чем счастье Нади. Впрочем, без всяких "как будто" - в этот момент она прямо-таки переполнена будущей Надиной судьбой! В канцелярских словосочетаниях звучит такая подлинная страсть, что становится оправданным комедийное недоразумение: героиня Ахеджаковой совершенно не способна увидеть, что здесь что-то не так, не способна услышать Лукашина, твердящего, что он не Ипполит. Словно в ней на максимальных оборотах работает какой-то сверхмощный мотор, включающийся по условной команде: рядом с Надей мужчина - значит, это Ипполит, ее жених. И все прекрасно, и Надя - замечательная женщина, и пусть этот Ипполит поймет, какая она замечательная, потому что никто ему так хорошо не объяснит!
Конечно, рисунок эпизода был именно так задуман. И Эльдар Рязанов, режиссер, умно и точно выбирающий актеров, рассчитывал именно на Ахеджакову, на ее ошеломляющий эмоциональный напор. Но в том-то и дело, что мера самоотдачи у нее всегда чуть выше, чем того требует любой режиссерский расчет. "Одна, но пламенная страсть", поглощающая ее героинь, у нее даже не пламенная, а какая-то вулканическая. То, что в данную минуту им кажется важным - это даже не просто самое-самое важное, но единственно важное в мире![...]
[...] От этого в комических эпизодах Ахеджаковой возникает неожиданная драматическая нотка: а где же, в чем же собственная жизнь ее героинь? Остается какое-то ощущение тревоги за человека, так самозабвенно тратящего себя - не на себя, только на других... Этот потаенный драматизм выводил спектакль "Мой брат играет на кларнете" за рамки непритязательного водевиля, наполнял его реальным человеческим содержанием. И в "Иронии судьбы" он пришелся к месту, ибо комедийность этой ленты непроста: дело ведь не в том, что из-за широкой стандартизации человек может нечаянно попасть бог знает куда, а в том, что в стандартных квартирах есть место красоте и поэзии, только надо уметь найти, открыть их. Фильм и совершает эти открытия и среди них, почти невзначай, между прочим, являет нам маленькую учительницу, взахлеб радующуюся чужому счастью.
По сути своей Ахеджакова - актриса трагикомическая. Это, кстати, одна из причин того, что снимается она сравнительно немного, и преимущественно в эпизодах - трагикомические характеры и ситуации не столь уж часто встречаются в нашем кино. (С другой стороны, не столь уж много актрис, способных сыграть трагикомедию.) В смехе, который вызывают ее героини, почти всегда, явственно или скрыто, слышна печаль.[...]
Внешний рисунок ролей Ахеджаковой, краски, актерские приспособления по преимуществу комедийны, в то время как содержание характера драматично. В фильме-сказке "Иван да Марья" она играет глуповатую и неприкаянную царевну Аграфену, которую сватает субтильный и совершенно никчемный заморский принц. Сватовство расстраивается, и Аграфена сама находит себе жениха - Соловья-разбойника, здоровенного детину. Стоит рядом с ним перед батюшкой-царем, негодующим на такой мезальянс, а в глазах у нее - сознание вины, но и непреклонность: сама выбрала, никому не отдам. Непреклонность смешная и вместе серьезная: надо же как-то устраивать свою судьбу, не выходить же за того, кого подсовывает папенька, исходя из собственных планов и соображений.
Тот же принцип - комическая форма, а в глубине вполне серьезное человеческое содержание. О нем Ахеджакова никогда не забывает, комедийная стихия никогда не увлекает ее настолько, чтобы уйти в "чистую" комедию. Именно поэтому она необходима и уместна в фильмах Рязанова - режиссера, ищущего смешное не в замысловатых сюжетных ситуациях, но в контексте жизни, точнее, окружающего эти ситуации жизненным контекстом.[...]
[...] Рязанов и Ахеджаковой дал возможность сыграть не эпизод, а большую роль - секретаршу Верочку в фильме "Служебный роман". Роль, казалось бы, не вполне подходящая для актрисы - секретарш обычно играют блондинки, обаятельные, но грубоватые, играют комедийно, с легким сатирическим акцентом, высмеивая их грубость и склонность к сплетням. Верочка в "Служебном романе" в этом смысле вполне типична - может нахамить, с удовольствием перемывает косточки сослуживцам. Ахеджакова сыграла ее типично - но нестандартно.
Она и в Верочке нашла пламенную страсть - чувство собственного достоинства. В начале фильма голос за кадром, информирующий зрителя о персонажах, о Верочке сообщает, что, несмотря на свою секретарскую зарплату, наряды она носит исключительно заграничные. Тут же мы видим ее - небольшое существо с очень деловитым видом входит в двери учреждения. На лице - спокойная решительность и то самое чувство собственного достоинства. Объясняется оно тем, что Верочка умеет жить. Нет, в самом деле, умеет. И жизнь ее - захватывающий роман с интереснейшим сюжетом, с интригами и погонями. Достать модные сапоги, чуть поносив, обменять на другие (зато все время новые!), потом на кофточку и еще что-нибудь. Это только одна сфера ее деятельности, а есть еще косметика, импортные сигареты и труднодоступные развлечения ("была в Доме кино, новый французский фильм показывали - прелесть!").
Одеться в "фирму" (ударение на последнем слоге), курить "Кэмэл", бывать там, где другие не бывают, - это для Верочки и есть умение жить. И чтобы жить таким образом, она тратит столько сил, сообразительности, хитрости, что горы можно свернуть. Впрочем, ей горы не нужны, она живет именно так, как хочет, у нее, в сущности, полная гармония. И секретарский стул для нее - нечто вроде трона, с которого она, в меру отпущенной ей власти, а иногда и чуть превышая эту меру, повелевает и вершит судьбы. Повелевает милостиво или строго: во-первых, в зависимости от служебного положения того, кто перед ней появляется; во-вторых, от его личного отношения к ней, Верочке; в-третьих, от оригинальности и ценности (не денежной, а престижной) преподносимых мелких подарков. И еще в зависимости от тысячи разнообразных факторов, в иерархии которых Верочка отлично ориентируется. Все (ну, почти все) у нее есть, все у нее в порядке - отсюда и чувство собственного достоинства и легкое пренебрежение к тем, кто так жить не умеет.[...]
[...] Наступает "звездный час" Верочки, ее жизненные ценности признаны начальницей, Калугина становится ее послушной ученицей.
Момент высшего торжества своей героини Ахеджакова играет сдержанно; чувство собственного достоинства не изменяет Верочке. Она во всеоружии учрежденческого этикета и политеса, она великодушно готова поучить начальницу, как надо одеваться, то есть как надо жить, но при этом старается, чтобы великодушие не выглядело слишком подчеркнуто: бог знает, что сегодня нашло на "мымру", завтра она ведь тоже будет ее начальницей, а Верочка отнюдь не безупречный работник, так что снисходительность начальства к ее мелким прегрешениям ей и завтра будет нужна. Нет, конечно, все это прекрасно, теперь Калугина будет знать свое место, но осторожнее, осторожнее... - вот такие примерно мысли роятся в Верочкиной головке, когда она с "великосветской" небрежностью объясняет Калугиной тайны моды, попутно переводя на русский всякие там "шузы" и "джины". [...]
Но постепенно Верочка увлекается. Она уже не просто делится опытом, она пропагандирует свой образ жизни и одновременно обличает образ жизни Калугиной. Та внимательно слушает и даже записывает ("конспектирует", как она говорит), а Верочка расходится все больше и больше. Ахеджакова, как всегда, укрупняет страсть своей героини - в голосе Верочки появляются чуть ли не проповеднические интонации, еще немного - и она объявит свои жизненные ценности единственно правильными и единственно возможными, она уже напрочь забыла о служебной субординации, и Калугина почти раздавлена этим напором. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не очередной поворот сюжета.
Уникальная эмоциональность Ахеджаковой делает все ее гиперболы абсолютно реальными. То есть мы понимаем, что вообще-то так в жизни не бывает, однако вот перед нами очередная ее героиня, которая при всей заостренности характера, при всей анормальности его - вполне из жизни, узнаваема. Я уже говорил, что любые условно-комедийные, трюковые режиссерские построения, скорее всего, рухнули бы под напором этой жизненности и этого темперамента.
Зато ему нашлось место в картине трагического звучания, в "Двадцати днях без войны".[...]
Проходной эпизод, в буквальном смысле проходной: во дворе, на ходу женщина останавливает Лопатина и расспрашивает его о своем муже. Вот вещи его прислали, часы, а о нем никаких вестей, но, может быть, он все-таки жив, может быть, выполняет какое-то особое задание и не имеет возможности писать? Маленькая женщина, интеллигентная и застенчивая, она смущается, что мешает очень, наверное, занятому человеку, хочет покороче все объяснить и сын ее нетерпеливо дергает: мол, хватит, все ясно, я же тебе говорил, и вот человек с фронта тоже подтверждает, что вполне возможно особое задание, что документы и часы ничего еще не значат. Сбивчивые слова, глаза, старающиеся не смотреть на Лопатина - а вдруг его взгляд скажут то, что он не может сказать словами нет никакой надежды, убит.
Темперамент актрисы загнан вглубь, но ощущается неистовая сила ее любви и ее ожидания... Вспоминается знаменитое симоновское "Жди меня", стихотворение, самое, может быть, дорогое людям в годы войны. Тогда по нему сделали картину, для тех лет нужную и не прошедшую бесследно, но подлинный трагический смысл вот этого ожидания открылся сейчас, в небольшом эпизоде, сыгранном Ахеджаковой без пафоса и сентиментальности, с той простотой и силой, с которой когда-то было сказано это, запавшее в души "жди меня, и я вернусь, только очень жди". Ее героиня ждет действительно наперекор всему, не перестала бы ждать и после "похоронки", - я помню, как в те годы жадно слушали рассказы о похороненных и воскресших. Неважно, были эти рассказы правдивыми или придуманными - слушали, верили, хотели верить. Вот так и она слушает Лопатина, который соглашается, что присланные вещи ничего не доказывают (а что еще он может сказать?), слушает, чтобы хоть чуточку облегчить себе эту невыносимую муку ожидания. [...]
Климов М. Лия Ахеджакова // Актеры советского кино. М.: Искусство, 1978. Вып. 14. С. 4-16.
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=66
Док. 625699
Перв. публик.: 12.05.80
Последн. ред.: 12.05.10
Число обращений: 0
Ахеджакова Лия МеджидовнаРязанов Эльдар Александрович
|
