`Год Собаки` Семена Арановича получает `Серебряного Медведя` на МКФ в Берлине. Награждение выглядит акцией политическойНазад
`Год Собаки` Семена Арановича получает `Серебряного Медведя` на МКФ в Берлине. Награждение выглядит акцией политической
Несмотря на то, что отношение специалистов к фильму Семена Арановича на Берлинском фестивале было "ощутимо прохладным" (Андрей Плахов, КоммерсантЪ, 1994, 2 апреля), Год Собаки получает в Берлине "Серебряного Медведя" с обтекаемой формулировкой "за новый взгляд на личные судьбы людей в изменившейся России". Похоже, что именно на зрительский успех режиссер и делает ставку: история о бегстве героев из неправедного мира жизни в идиллический мир смерти под названием "чернобыльская зона" простодушно и искренне хочет казаться всем одновременно. Сентиментальной мелодрамой о трагической любви-нелюбви молодого да раннего бывшего зэка (Игорь Скляр) и немолодой да поздней лимитчицы (Инна Чурикова) из рабочего общежития. Трагикомедией о двух неустроенных судьбах в равнодушном и циничном мире. Публицистическим памфлетом о грустном житье-бытье в современной России, которую мы обрели, предварительно потеряв нерушимый-единый-могучий. Наконец, философской притчей с экологическим подтекстом и апокалиптическими пророчествами на предмет саморазрушения социума.
Публицистичность Года Собаки заявляет о себе с обезоруживающей очевидностью, причем авторский набор социальных язв отнюдь не страдает эксклюзивностью. Пьянство матери и безотцовщина, которые сформировали преступную натуру героя. Разгул ларечного бизнеса, который не дал ему возможности обустроиться по освобождении из тюрьмы в незнакомой ему жизни. Прожженный зэк и убийца, естественно, в глубине души добр и нежен. Но для того, чтобы это заявленное противоречие продемонстрировать, недостаточно неожиданно слезливых откровений озлобленного героя Скляра. Как недостаточно и хорошо знакомой беззащитной трогательности Чуриковой, чтобы выдержать мелодраматическую линию и хотя бы объяснить, что именно привязало именно этого парня именно к этой стареющей даме: какие бы то ни было мотивировки отсутствуют. Заявленная трагикомедия трещит под напором пафоса, удушливого психологизма - и элементарным отсутствием чувства меры. Символы и метафоры распирают каждый кадр, уничтожая всяческую реальность. Вот героиня на крупном плане омывает руки радиоактивной водой, с придыханием повторяя: "она без цвета и без запаха... без цвета и без запаха..." Вот герой заходит в избу и задумчиво проводит дозиметром по окладу иконы...
Но после Писем мертвого человека Константина Лопушанского угрозой вселенской катастрофы пронять сложно. Гибель деревни как метафора разрушения всех и всяческих устоев давно знакома по Прощанию Элема Климова. Оттуда же прикатили в Год Собаки мрачные люди в серых плащах. И т. д. Фильм напоминает громоздкий цитатник, состоящий из тем и образов советского кино, и распространяет аромат вторичности. Критики без устали перечисляют штампы - от "попытки создать какой-то книжный образ блатного" (Евгения Тирдатова, ЭиС, 1994, 14-21 апреля) до нещадной эксплуатации публицистического образа "глобального Чернобыля" (Плахов). Немногие защитники фильма говорят о том, что пускай "зона" в кино не Арановичем придумана, но зато она очень хорошо иллюстрирует "импотенцию, невозможность рожать, глубинную ущербность земли и человека", искалеченных цивилизацией (Евгения Лавут, НГ, 1994, 10 июня). Противники искренне считают, что автор попросту "проявил недюжинное знание здоровой конъюнктуры" (Инна Ткаченко, КоммерсантЪ, 1994, 2 апреля). Мнение зрителя, на которого режиссер именно и рассчитывал, остается неизвестным по причине отсутствия проката.
СТАРИКОВА Алиса. Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. VI. СПб, Сеанс, 2004
