Любовь Аркус. В последние годы слово "проект" приобрело совершенно новое звучание и стало широко употребляться во всех сферах жизни: частной, социальной, политической и культурной. Прежде говорили: спектакль, опера, фильм, (финансовая) афера, роман, политическая платформа, карьера, выставка, коммерческое предприятие, концерт. Теперь все эти, столь разные, вещи именуются "проектом" - от "пишу оперу" и "выпускаю премьеру" до "баллотируюсь в президенты" и "хочу замуж". С чем, на ваш взгляд, связаны изменения самой семантики этого понятия? [...]
Григорий Чхартишвили. Действительно, слово "проект" сейчас используется по всякому случаю. Но восемь лет назад, когда я придумал Б. Акунина, оно еще не было затасканным. И я употребил этот термин в его прямом смысле: нечто сконструированное, головное, то есть экзотичное для русской словесности, традиционно тяготеющей к исповедальности, вдохновенности, искробожности и т. п. Я вовсе не собирался покушаться на эту замечательную традицию (да и зачем?), но хотел ясно обозначить иную формулу моей книжной продукции. Речь шла о профессиональном, технологичном, тщательно выстроенном корпусе беллетристических текстов, связанных общей концепцией. А если эксперимент окажется удачным, то не только текстов, но и экранизаций, театральных постановок, мультимедиальных продуктов, etc., etc.
Эта идея меня увлекла своим масштабом, трудностью, многовариантностью. Отчасти это было вызвано новым социальным и ментальным укладом российской жизни, повсеместным переходом от дилетантизма к профессионализму. Отчасти - моим собственным устройством. Я человек не экстравертного склада, не люблю выворачивать себя наизнанку перед публикой, но в то же время я человек пишущий. Для меня естественно перерабатывать все занимающие меня темы в тексты. Написал на бумаге - и вроде как сам в проблеме разобрался. [...]
Л. А. Насколько я поняла, вы были склонны в значительной мере "отпускать" от себя свои романы и доверять их киносудьбу и киноинтерпретацию воле режиссера и продюсера. Изменил ли здесь что-нибудь ваш опыт с "Гамбитом" и "Советником"? Ведутся ли сейчас с вами переговоры об экранизации других ваших романов?
Г. Ч.: Да, я не отношусь к экранизациям как к зоне своей ответственности. Это не мои произведения, это продукт коллективной деятельности других творческих людей. Мне интересно наблюдать, что они сделали с моим сюжетом. А что до новых экранизаций, то их намечается целый каскад. Подписан договор на "Пелагию" - со студией "Централ партнершип", идут переговоры по "Шпионскому роману" и "Детской книге". Сделал я (в качестве сценариста) и большой неэкранизационный проект для студии "Амедиа".
Л. А. Есть ли у вас романы, которые вы не хотели бы видеть экранизированными? Какой из них вы считаете наиболее благоприятным для экранизации?
Г. Ч.: Знаете, лучше всего для экранизации подходят романы, которые не слишком удачно получились. Думаю, что могло бы выйти отличное кино из "Декоратора" или "Любовницы смерти". Или из исторической части "Внеклассного чтения". С трудом представляю себе киноверсию "Фантастики". [...]
Л. А. В начале романа "Внеклассное чтение" есть гомерически смешной пассаж об "излечении 17-летней студентки, безнадежно влюбленной в актера Меньшикова". По моему убеждению, Фандорин в исполнении актера Меньшикова может вызвать симпатию лишь у описанных вами пациенток. И если вы хоть отчасти с этим согласны, то каково ваше отношение к этому - ведь, насколько я знаю, именно вы настаивали на кандидатуре Меньшикова?
Г. Ч.: И правильно делал. Мне Меньшиков в роли Фандорина понравился. Он именно таков, каким должен быть по сценарию. Я не знаю другого актера, который лучше бы справился со столь скупо прописанной ролью.
Л. А. Не кажется ли вам финал фильма "Статский советник" в корне противоречащим основополагающим принципам характера Э.П.Ф. и всего фандоринского цикла? "Интересы России" и "интересы власти", "интересы страны" и "интересы государства" в России не просто разнились и разнятся - они всегда были разведены на противоположные края. И ваш, книжный, Фандорин служит именно общественному благу и интересам России, постоянно вступая в схватку за эти интересы с власть предержащими - в том его отличие от всех без исключения знаменитых предшественников по детективному жанру (Холмса, Люпена, Брауна, Пуаро, Марлоу, Мегрэ), которые боролись с частными душегубами, кровопийцами, шантажистами или разветвленными криминальными структурами. Насколько ценны лично для вас эти принципы? Ведь если вспомнить о вашей (публично высказанной) позиции по "делу Ходорковского", для вас понятие "позиция" смысла не утратило...
Г. Ч. Через некоторое время после того как книжки об Эрасте Фандорине стали набирать популярность, я сделал одно открытие, весьма меня заинтриговавшее. Обнаружилось, что мои романы разные читатели склонны понимать и интерпретировать очень по-разному, иногда совершенно неожиданным для меня образом. Условно говоря, каков человек - такова и интерпретация. Поэтому я умудрился прослыть одновременно государственником и разрушителем государственной идеи, богоискателем и богоглумителем, юдофилом и юдофобом, патриотом романовской России и оскорбителем светлой памяти Царя-мученика.
Точно так же по-разному воспринимают и моего героя, иногда очень отлично от авторского восприятия. Правда, Эраст Петрович дает для этого некоторые основания, поскольку он человек закрытый и психологическая подоплека его поступков не всегда понятна (даже мне самому). Ну вот у Никиты Михалкова, для которого первоначально я писал сценарий "СС", Фандорин - идеал благородного чиновника, который ни за что не уйдет со службы в трудный для отчизны час, потому что это будет эгоизмом и предательством. Я не считал нужным навязывать режиссеру, совершенно самостоятельной творческой личности, собственную трактовку кино-Фандорина.
Л. А. Пытались ли вы по этому поводу спорить с продюсером Михалковым? Если да - почему безуспешно?
Г. Ч. Пытался переубеждать. Не получилось. Очевидно, вышеприведенная позиция (назовем ее "самурайской") Никите Сергеевичу гораздо ближе, чем позиция конфуцианская, в которой личное нравственное чувство выше служебного долга. Тут еще штука в том, что я сам не на сто процентов уверен в правильности поступка книжного Фандорина.
Это очень непростая проблема, особенно в России: личность и государственная служба. Чем выше пост, тем труднее оставаться "благородным мужем", тем больше компромиссов вынуждено допускать нравственное чувство. Возьмем два типа поведения: Фандорин-1 (романный) и Фандорин-2 (киношный). Попробуем перенести их в современный ландшафт. Мне тут приходит в голову вот какая параллель. Фандорин-1 - это тип поведения Егора Гайдара. Фандорин-2 - Анатолия Чубайса. Сразу оговорюсь, что с первым я знаком шапочно, второго же и вовсе не знаю, поэтому именные привязки тут условны, а интерпретация тем более. Постсоветский Егор Тимурович Фандорин достиг административных вершин, провел важные для страны реформы и примерно с того момента, когда ельцинское президентство утратило харизматичность и свернуло в чеченскокоржаковские джунгли, отдалился от власти и больше наверх не возвращался, превратился в частное лицо. Лишь время от времени помогал власти практическим советом (как книжный Фандорин после отставки).
Ф-2, напротив, остался на службе и в результате был вынужден пойти на чертову уйму этически сомнительных компромиссов. В результате Ф-1 сохранил звание "благородного мужа", внутреннюю гармонию (предположительно) - и сделал значительно меньше для страны, чем мог бы. Ф-2 же свою репутацию здорово подмочил, насчет внутренней гармонии там тоже вряд ли благополучно, но зато сделал много полезного для России. В конце концов Ф-2 обречен на то, чтобы пасть жертвой окружающих его пожарских, а по достоинству его оценят лишь потомки (и то еще не факт).
Повторяю: я не навязываю вам свою оценку деятельности Гайдара и Чубайса, я просто беру две противоположные модели поведения, можете подставить другие имена. Какая из этих моделей правильнее? Не знаю. То есть я бы сам, безусловно, выбрал первую. А что если это эгоизм или, того хуже, малодушие?
Л. А. В одном телеинтервью вы сказали, что, по вашему мнению, Э. П. "все равно" уйдет на следующий день с государевой службы. Как об этом должны догадаться зрители - и должны ли?
Г. Ч. Пускай зрители думают сами. В этом и смысл киношной концовки (которую, правда, чудовищно подпортила финальная песня, после нее думать уже ни о чем не хочется). Я действительно не сомневаюсь, что Фандорин, каким его сыграл Олег Меньшиков, в Кремле не задержится. Слишком мало он похож на Чубайса, слишком уж "нежно себя несет", как выразился князь Пожарский. У меня от этого эпизода в исполнении Олега Евгеньевича осталось ощущение, что это был не более чем жертвенно-мазохистский порыв. Завтра или послезавтра новый генерал-губернатор и его окружение вызовут у Эраста Петровича непреодолимый приступ рвоты, и Фандорин столь же красиво, в романтически развевающемся белом шарфе удалится по Красной площади прочь, в изгнание.
Л. А. И все же, как вы понимаете, финал фильма (тем более фильма жанрового) работает по своим законам - законам "окончательного итога". И проблема тут не в "неуклюжести концовки" и не в том, что киношный Фандорин совершает иной выбор, нежели романный, предпочитая, по вашей формулировке, "самурайский" кодекс - "конфуцианскому".
Г. Ч. Насколько я понимаю, самурай служит не "общественному благу", а своему господину. И к тому должны быть два обязательных условия: во-первых, он беспрекословно, нерассуждающе уверен в непогрешимости хозяина; во-вторых, господин и его земля - не просто одно целое, они отождествлены между собой. Сколь я могу судить, самурай - с его этикой, психологией и идеологией - невозможен в России по самой истории российской государственной власти (причем по всей истории).
Л. А. Согласие на сотрудничество с властью - с этой, вами же выписанной властью - это не компромисс (пусть даже чертовски сомнительный) и не иное решение вопроса, оправданное правом авторов фильма на интерпретацию; это - полная перемена всех знаков, всех составляющих героя по фамилии Фандорин. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что с тем же успехом (и с той же оправданностью мотивов) в какой-нибудь экранизации Алеша Карамазов может пойти охранником на каторгу к Мите. Киношный и романный Фандорин - не "разные", они - антагонисты.
Г. Ч. Ну, считайте, что Никите Михалкову как художественному руководителю картины такой Фандорин ближе. Будет другой режиссер - будет другая трактовка. Я для того и делаю своего героя и ситуации, в которых он оказывается, немонохромными, чтобы у читателя была возможность что-то домыслить и достроить самому.
И разноликие Фандорины в разных экранизациях - это не случайность и не поиск идеального соответствия. Я сейчас придумал сценарий компьютерной игры "Нефритовые четки", где Фандорина вообще будет не видно - игра от первого лица. Фандорин - это сам игрок. Подбери себе Фандорина по вкусу. [...]
АРКУС Л. Подберите себе Фандорина по вкусу // Сеанс. 2005. N 23/24.
