[...] Какой длинный язык он показал всем своим поклонникам, назвавшись Акуниным, а потом разъяснив: мол, по-японски "акуна" значит "очень нехороший человек". Вся Москва едет с книжками на эскалаторе, вперилась в текст, а на обложках книжек - "сволочь", "сволочь", "сволочь". [...] вся проза Бориса Акунина - горячий осознанный вызов русской литературе больших идей [...].
О том (или почти о том) написал Григорий Чхартишвили в давней своей, предваряющей появление Акунина, статье: "Похвала равнодушию, или Приятные рассуждения о будущем литературы". Она была напечатана в 1997 году в четвертом номере журнала "Знамя" - за два года до первого бестселлера Чхартишвили "Писатель и самоубийство". [...] Тезис: серьезная роль серьезной литературы возможна только в больном обществе, а коли литература отодвигается в сторону-сторонку - это означает, что общество осовременилось, модернизировалось. Не расстраиваться надо по этому поводу писателям, а радоваться и учиться развлекать публику. [...] Перейдем к антитезису, к "Писателю и самоубийству". Не называемая, но подспудная тема этой книжки: уж коли Вы такой серьезный-рассерьезный писатель, то должны знать, что играете со смертью, что она вовсе от Вас недалеко; так что будьте к этой встрече - готовы. [...]
Надобно признать все же, что детективы Б. Акунина не совсем детективы, или совсем не детективы. [...] Детектив всегда имеет (да и имел) дело с актуальностью. Акунин же пишет об умершей актуальности. [...] Он - автор странноватых кукольных трагикомедий про то, чего никогда не было, да и быть не могло. Он развлекается, как принц Флоризель из книг Стивенсона. От души веселит себя и своих знакомых. [...]
Б. Акунин сознательно, идейно делает себя развлекателем, массовиком-затейником. В этом - его мудрость. [...]
Акунинская идеология порою выпирает настойчиво, словно агитация и пропаганда. Припомним лучшие романы Акунина: "Азазель" - разоблачение "улучшателей" человеческого рода, позитивистов, воспитателей, ученым языком говоря - формирователей социогенных навыков. Отсюда берет начало одна из главных тем Б. Акунина, которой он посвящает все свои "варьяции", - неприязнь к "логическому парадизу", уверенность в том, что непредсказуемость жизни вообще и российской жизни в частности одолеет любые математические расчеты. Стоит только в тексте у Б. Акунина появиться деятелю, делателю, работнику, пытающемуся внести рассудочную стройность в симфонию бытия, как опытный читатель настораживается: это или несчастный безумец, или опасный преступник. "Турецкий гамбит" - неожиданно узнаваемый литературный портрет Ильи Эренбурга, европейского, отважного журналиста-западника на службе у восточного тирана, азиатскими методами пытающегося европеизировать свою страну. В тот момент, когда французский журналист Эвре на спор пишет очерк о своих "рыжих сапогах", намек делается очевиден. Самый знаменитый герой Ильи Эренбурга - Хулио Хуренито - погиб в 1919 году из-за своих рыжих сапог в Киеве. А когда становится понятен этот намек, делается внятен и вопрос Б. Акунина. Не то же ли самое служить Сталину во имя европеизации России, что и служить Абдул-Гамиду во имя европеизации Турции? [...] Наконец, "Левиафан" - роман, в котором прокручивается тема гибели империи. Покуда - британской империи... Впрочем, вся фандоринская серия - сплошной рассказ об "империи с подкрученными усами", дескать, эх, хорошо было бы, если бы... Впрочем, мало ли что было бы хорошо... Вон, Дороти Сейерс в Англии... Знай себе занималась своими учеными делами - археологией да классической филологией. Данте переводила. А в свободное от основной работы время пописывала детективы, главный герой которых, контуженный на Первой мировой войне лорд, среди многих своих дилетантских занятий (коллекционер, библиофил, филолог) - еще и детектив... Почему бы, кажется, и Григорию Чхартишвили, занимаясь своей японистикой и переводя Мисиму том за томом, так, между делом, а пропо, не выпускать к тому же и томики про любителей-сыщиков. Но нет, не получается... Не срабатывает. Между делом, да без претензий - это не для нас. Что-то у нас не так и не то. Из-за этого "не так и не то" - акунинская завороженность революцией. Тут уж вы со мной не спорьте. Псевдоним Григория Чхартишвили - Б. Акунин - не только милая шутка, подсунутая дорогому читателю: прочти книжечку, дружок, на обложечке - ругань, но ты ее не заметишь. Здесь также не только намек понимающему читателю, мол, заполняю лакуну: будь в России не революционер Бакунин, а веселый беллетрист Б. Акунин, может, и не рвануло бы эдак. Нет, здесь - серьезный, почтительный поклон, знак уважения великому русскому революционеру, Михаилу Бакунину. "Кукольность" б. акунинской прозы почти исчезает, когда он принимается рассказывать о разрушителях, будь то киллер Ахимасс, либерал Гюстав Эвре или террорист Грин. Ничего тут не поделаешь: революционер Грин у автора выходит много симпатичнее жандармов. Сама-то мысль "Статского советника" проста до неприличия и сформулирована давным-давно: все, мол, революции организуются карьеристами из жандармерии. Бескорыстные отважные фанатики бросаются в огонь, в гибель за справедливое общество, а циничная расчетливая сволочь по их трупам топает к власти. Это - идеологическая сторона "Статского советника", эмоциональная - другая... Хотя, впрочем, и идеология довольно амбивалентна. Это ведь только по внешности осуждение полицейской провокации, по сути же - ее оправдание. "Злом зло уничтожается", - странный афоризм, правда? И чем собственно отличается Фандорин, отправляющий на смерть от рук революционеров неприятного ему жандарма, от того же самого жандарма, тем ведь и занимавшегося?
[...] "Кто разрушил серьезную литературу? Кто ее убил?" - задает вопрос Чхартишвили, и сам же себе отвечает: "Перестроечная публицистика". "Благодаря вам, критики, массы поняли, что Проскурин - это плохо, а Платонов - хорошо, и не стали читать ни первого, ни второго. Из-за вас, редакторы, читатель избавился от комплекса неполноценности, восполнил пробелы в образовании и получил индульгенцию от дальнейшего чтения". Все так, но после этой очистительной или разрушительной работы осталась масса неутилизованных вещей, неких неустоявшихся, облакоподобных представлений. Ну, скажем: революция - плохо, но революционеры бывают хорошие. Или: были такие провокаторы (вроде бы Азеф? или Судейкин? или Дегаев?), они работали на полицию и на террористов, а на самом деле карьеру лепили. Или: вот если бы не ксенофобия в Российской империи, то до сих пор бы стояла... Они не то чтобы неверны, эти представления, но они слишком общи, именно что облакоподобны. И с ними можно работать, как и с приблизительными представлениями о том, что было в России - раньше. Это - глина, из которой можно вылепить все что угодно. Так Юлиан Семенов из приблизительных представлений о третьем рейхе, смешанных с опытом жизни в тоталитарной стране, вылепил мир добродушных, интеллигентных злодеев в красивых мундирах.
ЕЛИСЕЕВ Н. Море по колено // Сеанс. 2005. N 23/24.
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=20
Док. 626008
Перв. публик.: 14.05.05
Последн. ред.: 14.05.10
Число обращений: 0
Акунин Борис (Чхартишвили Григорий Шалвович)
|
