[...] Место действия нового фильма Балаяна - интернат для слепых, глухих и немых детей, но режиссер не стал снимать в реальном учебном заведении, а использовал для съемок живописно расположенный на берегу реки детский лагерь. За его пределы камера не выходит, создавая ощущение замкнутого и едва ли не самодостаточного пространства, в котором люди живут по особым законам. Оператор В. Вержбицкий точно понял режиссерский замысел, и созданный им визуальный образ подчеркивает отрешенность героев от большого мира, их погружение (иногда буквальное, как в сценах, где высокая трава словно поглощает людей) в таинственную природную среду.
[...] Школы для неполноценных детей, сумасшедшие дома, колонии строгого режима - излюбленный топос "черной волны" перестроечного кино, определявшего недобрую половину 90-х. Но тогда подобные знаковые объекты воспроизводили на экране с единственной целью - показать, что бывшее советское общество представляет собой Зону, где живут дефективные и сумасшедшие.
Балаян плывет против исчерпавшего себя кинотечения, хотя оценить это сможет лишь тот, кто хлебнул чернухи, то есть немногие: "черная волна", как известно, стала одной из причин катастрофического падения интереса к отечественному кино. Режиссер далек от того, чтобы сыграть на ущербности своих персонажей. Если он что и подчеркивает, то своеобычность, самоуглубленность и "компенсаторную" обостренность их восприятия. Эта обостренность в какой-то мере передается и зрителю, хотя звуковая тактика фильма не кажется до конца продуманной: пусть герои изъясняются жестовой или тактильной азбукой, закадровый голос переводчика мешает - куда уместнее, на мой взгляд, был бы субтитровый перевод.
Диспозиция картины определяется несколькими фигурами. Во-первых, это директриса интерната Зинаида в исполнении замечательной актрисы Ирины Купченко, чья уникальная способность воплощать идею жертвенной любви не оскудела с годами. Увы, сценарные да и режиссерские просчеты не позволяют актрисе в полной мере раскрыть характер. В ее героине слишком много недосказанного. Купченко словно не хватает места в фильме, чтобы реализовать очевидный психологический потенциал образа.
[...] Купченко такого небрежения актерской школой себе не позволяет - у нее училка как училка, сыгранная в лучших традициях российского кино: вспомните "А если это любовь?", "Доживем до понедельника" или "Чужие письма" (где именно она училку и играла). Тут и профессиональное лицемерие, и нажитая одиночеством стервозность, и неподдельное чувство долга, и женская слабина, и потаенное страдание, и множество других тончайших психологических состояний, которые трудно передать словами. Надо видеть, как играет Купченко, надо видеть ее особую неизменную в любой драматической коллизии повадку истинно дворянского благородства. Именно эта повадка - в основе образа, который, несмотря на явные драматургические пустоты и лакуны, выглядит завершенным благодаря актерскому присутствию Ирины Купченко. Не стоило, пожалуй, только карандаши в гневе ломать и руку молодому воспитателю целовать: чувства ненависти и любви можно было выразить тоньше, но это скорее претензии к режиссуре.
Воспитателя Сашу, в которого тайно влюблена героиня Купченко, играет театральный актер Андрей Кузичев. Чувство влечет его героя в город, вслед за возлюбленной практиканткой (О. Сутуловой), а долг велит остаться в интернате, где в нем нуждаются дети. Побеждает долг. Хотя можно сказать и так: одно чувство берет верх над другим.
[...] Практикантка - характер не вполне проработанный. Рустам Ибрагимбеков и Роман Балаян попытались то ли усложнить, то ли вывернуть наизнанку классическую советскую коллизию с педагогом-новатором и педагогом-консерватором, но не сделали ни то, ни другое и не уточнили актерскую задачу. Новаторствующая практикантка учит слепоглухонемых любви, за что ее изгоняет консервативная директриса - оно-то так, да не так, поскольку обе не без греха. Новаторша явно переступает грань между свободным воспитанием и совращением несовершеннолетних, нимало не озабоченная, что тема ее научной работы с этической точки зрения довольно скандальна. Но, как выясняется, праведный гнев, который обрушивает директриса на практикантку, обусловлен не только нравственными критериями, но и элементарной женской ревностью, а также материнским инстинктом. В конце фильма мы узнаем, что слепой Саша, над которым практикантка проводит свои эротические эксперименты - фактически ни от кого не прячась (зачем прятаться, когда она уверена в своих действиях) и потому легко попадая на глаза директрисе, - этот тоненький и весь ушедший в рост юноша - сын Зинаиды, ее пожизненная боль. Этот сюжетный поворот во многом объясняет выбор профессии и пафос, с которым Зинаида служит своему делу.
Практикантка в интернате - чужая. Она опасна, потому что легко может разрушить ту атмосферу любви и нежности, на создание которой положила жизнь директриса. И Зинаида устраняет эту опасность, больше того - берет грех на душу: обманом вынуждает Сашу остаться в интернате еще на месяц с вновь поступившим воспитанником, а сама увозит остальных детей отдыхать. [...]
Работает на человеческий объем фильма и другая - не актерская, а от естества идущая - органика, которую демонстрируют непрофессиональные исполнители: слепой Богдан Хижняк, сыгравший слепого парня, балерина Ольга Голица, ставшая на экране слепоглухонемой девушкой, Вадим Вовчук - летающий во сне и наяву мальчик Витя.
Погружаясь в художественный мир этой картины, ловишь себя на том, что количество значительных и не очень претензий к драматургии и режиссуре постепенно нарастает. Но вместе с тем идет и постоянное накопление образной энергии. За счет чего? Казалось бы, ясно: за счет актеров, которые доигрывают то, что не "доиграно" в авторском замысле. И можно было бы вполне удовлетвориться таким ответом, если бы не было определенной цельности в актерском ансамбле да и во всем эстетическом пространстве фильма. Давно известно: как только актеры (даже очень хорошие) начинают гулять по фильму сами по себе, он разваливается, а не складывается в целое. Значит, дело не просто в хороших актерах, а все-таки и в правильном кастинге, и в осмысленной, целенаправленной организации актерской игры, открытых эмоций, а следовательно - в режиссуре.
Похоже, вернувшись после долгого отсутствия на свою исконную территорию, Роман Балаян еще не успел освоиться. Многое он вынужден открывать заново, иногда теряя почву под ногами, иногда излишне настойчиво утверждаясь в ее прочности. Но главное, что заставляет с интересом ждать его следующую работу, - это не оскудевшее режиссерское мастерство, которое по-прежнему питает бескомпромиссно авторский, только Балаяну подвластный жизненный материал.
