Я познакомился с Юрой в Щуке, потому что мы учились вместе. [...] Но мы как бы не дружили... Меня исключили из Щуки из-за участия в съемках и за то, что я не пошел извиняться так как нарушил правило). [...]
В Щуку я ходил на самостоятельные показы смотреть дипломные работы студентов - все это было близко мне по духу. И мы с Юрой пересекались на этих показах-спектаклях. Юра там играл, а я смотрел. Уже тогда он считался очень перспективным актером. К тому же у него еще было дарование художника. А также замечательный юмор, деликатность в обращении. То есть это был как бы образ артиста начала XX века - мхатовской школы, с интеллигентными манерами и веселыми шутками... [...]
А когда я начал снимать свою дипломную работу "Спокойный день в конце войны", то совершенно естественно обратился к своим однокашникам по Щуке - Сереже Артамонову, Вале Смирнитскому, Саше Пороховщикову... И конечно, к Юре Богатыреву - хотя с ним мы не учились вместе, но это была одна компания. Тогда-то Юра и попал к нам на съемочную площадку в первый раз.
У него была очень маленькая роль. У других, правда, еще меньше, но там были хоть какие-то слова. Но у него была замечательная фактура - белоголовый, голубоглазый, с русой щетиной... Потрясающая фактура уже тогда была...
Потом я начал готовиться к "Своему среди чужих...". Вместе с Эдиком Володарским мы написали сценарий. И конечно, уже тогда в нем была роль для Юры. Но... я ушел в армию, и все отложилось на год с лишним.
Когда я вернулся, у меня столько накопилось энергии и жажды работы, что мы тут же включились и стали всех пробовать... Но на роль Шилова я никого не пробовал, кроме Юры.
Его физическая форма вызывала у всех уважение. Если меня группа называла "лось номер один", потому что я очень много бегал, занимался спортом, то его - "лось номер два". Он был совершенно фантастической выносливости. Его огромные руки все называли "верхние ноги" - они были с гигантскими кистями и толстыми, мощными пальцами. Вообще Господь одарил его совершенно невероятной фактурой. [...]
Помню, спросил его: "А верхом ты ездишь?" - "Никогда не ездил..." - "Ну и как ты?" - "Я научусь".
И он сделал это просто в считанные дни, и виртуозно, - сел на коня и тут же поехал.
Однажды я испытал шок, когда мы должны были снимать сцены, где он сжимает кулак. Я увидел, как он абсолютно по-женски сжал кулак, прижав большой палец к ладони, и был совершенно потрясен. Я спросил:
- Юра, ты что? Ну-ка, ну-ка, сожми кулак. Ты что, никогда не дрался?
Он подтверждает:- Да, никогда...
Я понял, что он действительно никогда не дрался. И пришел в ужас, потому что в картине ему предстояло играть много чего - там были и бои, и пот, и кровь, и все такое мужское...
Мы начали репетировать сцену драки - и он все сделал потрясающе, абсолютно точно.
Это была восхитительная, но тяжелая работа. [...]
Когда мы закончили картину, я еще раз убедился, что, выбрав Юру, был прав. Я просто не представлял себе, где еще можно было бы найти такое свежее лицо и такие гигантские актерские возможности, как у него...
С этого началась наша серьезная совместная работа. Дальше уже все писалось как бы для Юры...
Мы уже настолько сблизились, настолько уже не могли друг без друга существовать в творчестве, что я предложил: "Юра, там тебе играть совершенно, абсолютно нечего [в фильме ,,Раба любви"] Но пускай твой образ будет все время с нами - некий мифический возлюбленный Ольги Вознесенской на обложке журналов. Пусть он все время фигурирует в картине". И он согласился присутствовать в фильме как фотоартист...
Это был наш "мостик" к следующей картине - "Неоконченная пьеса для механического пианино", где для Юры уже просто писалась роль. И сумасшедшее удовольствие была эта работа. [...]
...Юра очень тонкий артист, тончайший. И что самое главное - у него были абсолютно потрясающие интуиция и вкус. Он точно чувствовал тонкость юмора.
Он не мог играть "средне" - мол, это проходная сцена, и бог с ней...
Он не мог быть просто тупо органичным артистом. Ведь вот есть органичные артисты, которые очень хорошо произносят текст и все делают очень мило...
Но он не мог.
Он был по-настоящему театральным артистом - в самом прекрасном смысле этого слова. Поэтому все его реакции, все повороты характера его героя были удивительно крупны. Но эта крупность была не театральным нажимом, а выразительным мощным мазком. [...]
И в то же время он держал тонкость паузы. Вдруг - дрогнувший голос, вдруг - наполнившиеся слезами глаза... Это он делал просто ювелирно. И в этом отношении сегодня я не знаю такого актера. [...]
Ему совсем не мешала его "театральность"... [...]
После "Неоконченной пьесы для механического пианино" были "Несколько дней из жизни И. И. Обломова".
И все заранее знали - Штольца будет играть Юрий Богатырев. Хотя, по-моему, он хотел пробоваться и на роль Обломова. [...]
Мне кажется, что Юра очень очеловечил Штольца.
Он сделал из него не бездушную машину, а человека, который просто искренне не понимает, что такое русская душа. Он знает точно - то, что он предлагает, это правильно, это хорошо. И не может заглянуть за эту границу, дальше. И в этой незыблемой убежденности Штольца, что именно так хорошо, так правильно для Обломова, Юра достиг высокой убедительности. [...]
На площадке Юру ждали всегда. Вот шепчутся: "Идет, идет..." Когда он приходил - сразу занимал огромное количество места. Такой вкатывался необъятный шар.
Бывало, он капризничал... Бывало, ждал особого внимания... Но Юра был из тех артистов, которых нельзя жалеть. Юра даже требовал унижения. Бывало, обижался.
Но! Его нужно было жалеть и помогать ему - в жизни. Например, он страдал оттого, что его не узнают. Но на площадке он сразу лишался этой привилегии. Он мог долго искать решение сцены, но когда появлялся результат - все снималось мгновенно. То есть после всех этих скандалов, унижения, криков - "Стоп, снято!", получалось то, что надо.
Потому что Юра был человек творческий. Ему было важно понимать, что все его труды и все унижения - не просто так, они для того, чтобы достичь цели, желаемого результата.
В "Родне" у него была абсолютно характерная роль Стасика, в которой Юра просто купался. Она по объему не такая большая - но каждый раз все в группе ждали его с нетерпением... [...]
А потом, в 1987-м, я снимал "Очи черные", где он великолепно сыграл городского голову. Потом "Автостоп" - уже без него. Юра еще снялся в нашей совместной с итальянцами рекламе пасты "Барилла". И все...
Дальше у него пошли роли в картинах Ильи Авербаха, Виктора Титова...
И там он был снова совершенно неожиданный. Юра действительно обладал редкостной неузнаваемостью.
Он как-то мне жаловался:
- Вот сволочи, что за люди! Каждый день в кино снимаюсь, а вчера вот встал в очередь за туалетной бумагой (тогда это была тяжелая проблема) и рожей все крутил-крутил, ну никто не узнал, никто не пропустил... Простоял в очереди три с половиной часа! Ты можешь себе представить, какие мерзавцы?
И все это на полном серьезе.
Кстати говоря, его "неяркость" была его великим преимуществом - он был из тех актеров, которые могли быть любыми. Он был как бы стерт. Зато из него можно было делать что угодно.
Трудно найти другого такого актера, который мог бы играть и Шилова в вестерне, и Войницева в "Механическом пианино", и Штольца в "Обломове", а потом Ромашина в "Двух капитанах". Юра именно тем и потрясал. [...]
Юру трудно с кем-то сравнивать. По степени возрожденческой одаренности, блистательному артистизму, тонкому вкусу рядом с таким замечательным художником я сегодня никого не представляю себе...
МИХАЛКОВ Н. Юрий Богатырев // Боброва Н. Юрий Богатырев. Не такой, как все. М., 2001.
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=104
