Московский государственный институт международных отношений
(МГИМО (У))

ЭВОЛЮЦИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
РОССИЙСКОЙ ЭЛИТЫ О СИСТЕМЕ
МЕЖДУНАРОДНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

(доклад профессора А.И.Подберезкина
на конференции в Университете Бен-Гуриона
Иерусалим 23–25 мая 2009 г.)

Иерусалим – 2010

Эволюция представлений российской элиты
о системе международной безопасности

Из этого принципиального положения Президента России следует, как минимум, несколько выводов. На мой взгляд, не менее принципиальных потому, что инициатива Д.Медведева не является рядовой инициативой. Она имеет стратегический – системный и долгосрочный – характер. Кроме того она отражает результат, своего рода завершение этапа переоценки российской элитой целей и приоритетов внешней политики страны. Подобная переоценка в современных международных реалиях принципиально важна. Мир стремительно меняется и стоящая перед Россией задача модернизационного рывка зависит во многом, как справедливо подчеркивает академик Ан.Торкунов, `от `адекватной оценки современной ситуации`² российской элитой. Прежде всего в области международной и европейской безопасности, которые определяют не только реальность угроз, но и степень и качество международного сотрудничества, т.е. во многом предопределяют те условия, в которых будет происходить модернизационный рывок России в XXI веке.

Новые международные реалии

Эти слова мудрого политика могут коротко охарактеризовать не только его отношение к роли России в мире и обеспечению безопасности, но и подход российской элиты к этим проблемам: Россия стремится не только не забывать свою цивилизационную, в т.ч. европейскую общность и совместно решать имеющиеся проблемы, но и справедливо полагает, что она остается и будет оставаться великой страной, на которой лежит особая ответственность за обеспечение международной и европейской безопасности.

Ответы на вопросы о новой роли России в XXI веке и отношении к этой проблеме российской элиты можно получать только при анализе двух ведущих тенденций: эволюции мировой политической системы, влияния на этот процесс глобализации, в т.ч. европейской интеграции, а также процесса эволюции взглядов самой российской элиты на проблемы европейской безопасности, которые за последние десятилетия претерпели радикальные изменения.

В связи с первой тенденцией эволюции системы международных отношений отчетливо просматриваются как минимум, два крайних, диаметрально противоположных, сценария возможного развития событий⁴, которые сегодня объективно существуют, по мнению российской элиты, в мире⁵.

`Первый, пессимистический и трагический сценарий – это продолжение ныне преобладающей модели глобализации, получивший название неолиберальной. Данная модель осуществляется в интересах и под руководством ТНК и западной цивилизации, направленность ее на реализацию однополярного мира, она ведет к углублению пропасти между богатыми и бедными странами. Итогом осуществления этой модели станет унификация по западному образцу и иерархизация мирового сообщества, на вершине которой – североамериканская цивилизация, с тенденцией подавления и ликвидации цивилизационного (незападного) и культурного разнообразия, являющегося гарантом сохранения и источником саморазвития глобального сообщества`.

Этот сценарий или модель многим в российской элите представляется неизбежным, однако у российской элиты есть справедливые возражения: однополярный мир неизбежно порождает ответную реакцию остального мира, который будет отчаянно защищать цивилизационное разнообразие. Подавить это сопротивление можно только военной силой, возрождая тоталитаризм и неоколониализм в глобальных масштабах, что абсолютно неприемлемо для абсолютного большинства стран и народов. Это неизбежно поставит под угрозу международную безопасность, более того, возможно приведут к новой мировой войне, вероятность которой не исключил Д.Медведев, выступая в мае 2010 года в газете `Известия`.

Альтернатива этому сценарию есть. Суть её в постепенной смене модели глобализации на гуманистическую модель, реализуемую в интересах и под контролем `глобального гражданского общества`. Эта альтернативная модель может быть реализована лишь на принципах диалога и партнерства стран и цивилизаций в совместном решении острейших глобальных проблем XXI в. – экологической, демографической, технологической, экономической и социокультурной. В этом заинтересованы не только отстающие и бедные страны и цивилизации, но и авангардные: `и богатые, и бедные – все в одной лодке`. Только на этом пути возможно построение геополитической системы постиндустриального общества`. Именно эта модель и легла в основу инициативы Д.Медведева о создании новой архитектуры европейской безопасности.

При этом российская элита вполне трезво оценивает нынешнее место России в мире, которая по основным показателям серьезно отстает от группы развитых стран, а тем более США. В российском обществе, следует признать существует определенный парадокс в оценке действительности, который для многих на Западе выглядит как противоречие. С одной стороны, российская элита и все общество признает огромный потенциал России, а, с другой, – его слабую современную реализацию. Отсюда – разница между амбициями и действительностью. Эта оценка реальной реализации потенциала в первом десятилетии XXI века строится на сопоставлении и сравнении важнейших критериев, среди которых регулярно используются: доля Российского ВВП в мировом ВВП (чуть более 3%), душевой ВВП (около 12 тыс. долл. США), доля в экспорте наукоемкой технологии (0,3%) и др. Это видно из публикуемых официальных данных⁶, сведения о которых широко используются не только в российской печати и исследователями, но и руководителями страны.

Основные показатели международных сопоставлений ВВП
отдельных стран мира за 2009 г.

Как видно отставание России по страновому и душевому ВВП очень существенно. Эта обеспокоенность стала причиной того, что в начале десятилетия стали стремительно появляться концепции и стратегии опережающего развития, декларировавшие, например `удвоение ВВП страны` в качестве главной стратегической задачи. Эти документы, включая и выступления В.Путина в первой половине нынешнего десятилетия, ориентированы на экстенсивный рост российской экономики.

Примерно со второй половины первого десятилетия, особенно после 2007 года, в российской элите стала звучать озабоченность качественными параметрами развития экономики и общества, особенно теми, которые определяют качество человеческого потенциала⁷. Эта тема стала центральной в ходе избирательной кампании Д.Медведева и первые два года его президентства (2008–2010). Можно сказать, что российская элита в числе основных своих приоритетов в этот период сформулировала социальные и технологические (инновационные), в том числе и в международной области и сфере безопасности. Принятые в 2005–2010 годах многочисленные концепции и стратегии, в которых были сформулированы угрозы безопасности страны, отчетливо определяли в качестве приоритета опережающее технологическое и инновационное развитие, чему в немалой степени обязана `обеспечить благоприятные условия` внешняя политика, а также политика в области обороны и безопасности⁸.

Так, среди таких международных сопоставлений со второй половины десятилетия особое место стали занимать уже не количественные, а качественные сопоставления и сравнения критериев, определяющих индекс развития человеческого потенциала – душевой ВВП, образование, здравоохранение, продолжительность жизни. Так, неблагоприятные демографические тенденции в последние 20 лет, которые стали известны еще в начале 90-х гг., но которые долгое время рассматривались как `естественные`, привели к принятию специальной программы `Демография` (2007 год) и комплексу социальных программ в области строительства жилья, образования и здравоохранения, получивших название `Приоритетные национальные проекты`⁹. На реализацию этих проектов были выделены огромные суммы, а курировать их было поручено специально выделенному первому заместителю Председателя Правительства РФ и будущему Президенту России Д.Медведеву. Произошла переориентация не только внутренней, но и внешней политики, что, однако, не всегда было замечено на Западе.

Состояние дел в социально-экономических областях, внимание к ним элиты, объективно понизило интерес к вопросам национальной и международной безопасности, в том числе и с точки зрения выделения национальных ресурсов. Можно сказать что во второй половине первого десятилетия социальные критерии стали в центре общественного внимания, а критерии, определяющие военную мощь – отошли на второй план. Такие показатели, как `пользователи Интернетом`, `численность студентов`, `продолжительность жизни` стали наиболее обсуждаемыми в российской элите. Как следствие, – именно в этих областях в 2007–2010 годах наблюдался определенный прогресс¹⁰, который свидетельствует о потенциальных возможностях российской экономики и общества.

Число пользователей сети Интернет на 100 человек населения
(на конец года)

Начала меняться и тенденция сокращения численности населения. Если в 2000–2006 годах численность населения России сокращалась ежегодно на 500–800 тыс. человек, то после принятия программ правительства, она уменьшилась до 100–120 тыс., а в 2009 году даже составила небольшой прирост (по предварительным оценкам)¹¹.

Компоненты изменения численности населения

Таким образом именно в 2007–2010 годы социальные критерии в сопоставлении России и развитых стран стали занимать ведущее значение в анализах российских политиков и ученых. Некоторые из них привели к тому, что для их исправления были разработаны специальные федеральные программы, выделены крупные средства, рассчитанные на долгосрочную перспективу, что в целом говорит о смене приоритетов в области национальной безопасности в пользу социальных приоритетов. Это особенно видно на проводимой военной реформе, где социальные критерии сегодня играют ведущую роль.

За последние 25 лет произошли таким образом, серьезные, даже радикальные, изменения в мировой политике и расстановке сил в мире, что позволяет говорить о том, что международные отношения в XXI веке стала качественно иными, нежели во второй половине XX века. Этот бурный процесс изменений отнюдь не завершен. Более того, можно говорить о том, что через 10–15 лет результаты происходящих сегодня изменений приведут к созданию совершенно новой конфигурации в расстановке мировых сил. Соответственно неизбежно появление новых центров силы, новых угроз, вызовов, а, как следствие, и новых коалиций государств.

В этой связи особое внимание привлекают процессы, проходящие на европейском континенте, особенно в связи с подписанием в декабре 2007 года Лиссабонского Договора. Его ратификация 27 странами-участниками к концу 2009 года и вступление в силу означает, что фактически появился новый субъект международных отношениях – конфедерация европейских государств. Но это же означает (в связи с взятыми странами-участниками обязательствами), что была создана новая военно-политическая коалиция государств, в которую не входят не только США, но и ряд европейских стран.

Понятие, что такая коалиция еще делает только первые шаги и у нее нет пока ни собственных институтов военной силы, ни единой военной политики. Но уже сейчас можно видеть, что возросло влияние, например, Европарламента, который, хотя и находится на промежуточной стадии своего развития от сугубо декларативного института к полноценному политическому субъекту, но обсуждал в марте 2010 года таки специальные вопросы, как европейская оборонная стратегия и размещение элементов ПРО США в Европе¹².

Серьезные, даже принципиальные изменения во взглядах на международную и европейскую безопасность произошли и в российской элите¹³. Прежде всего следует оговориться, что за последние десятилетие изменилась сама российская элита, ее идеология, степень адекватности восприятия международных и внутриполитических реалий. Она прошла мучительную для себя и страны эволюцию идеологии с конца 80-х годов – от идеалистического представления о международной безопасности, даже эйфории, к прагматизму, осознанию национальных интересов и вполне адекватному восприятию действительности. Эта дистанция огромной протяженности была пройдена за 25 лет, но особенно быстро за последнее десятилетие. Сегодня мы видим совершенно другую российскую элиту, чем в конце 80-х годов, чьё восприятие международных реалий еще далеко не идеально, но уже вполне соответствует реальной действительности: она трезво оценивает ситуацию и опирается в своем анализе на национальные интересы, а не мифы.

Более того, сегодня мы уже можем говорить, во-первых, о вполне консолидированном подходе российской элиты к внешней политике и видение ею долгосрочной внешнеполитической стратегии России, получивших не так давно эпитет `умной` внешней политики.

Во-вторых, о реальных внешнеполитических результатах, даже успехах, которые неизбежно следуют за последовательной реализацией такой стратегии¹⁴. К таким безусловным успехам российская элита относят позицию России в ходе осетино-грузинского конфликта в 2009 году, подписанные российско-американского договора об СНВ-3 в апреле 2010 года, позицию России в отношении событий в Киргизии в апреле 2009 года, российско-польских отношений, но, главное, соглашений с Украиной, достигнутых в марте–апреле 2010 года.

Применительно к вопросам международной и европейской безопасности, таким образом, мы можем говорить о двух параллельных процессах, которые в последние 20 лет стремительно развивались. К сожалению, не всегда в одном направлении. Первый процесс – хаотизации международных отношений, отхода от старой системы, получившей название `Вестфальской`, но не оформившейся в новую систему международных отношений, где соблазн использования военной силы стал сильнее, чем он был до 90-х годов. В рамках этого процесса и одновременно с ним развивался интеграционный процесс в Европе, который 2010 году фактически превратил Европу в Конфедерацию 27 государств, связанную военно-политическими обязательствами, т.е. в военно-политическую коалицию.

Второй процесс происходил в эти же годы на постсоветском пространстве. Он означал эволюцию во взглядах (не только российской элиты, но и элит постсоветских государств) от посткоммунистических до национально-демократических, от эйфории в отношении США и Европы времен М.Горбачева, до трезвой оценки роли и места своих стран в мире и в Европе. Эта эволюция – результат, попыток элиты адаптироваться к новым международным реалиям, учитывая собственные национальные интересы. В этом процессе эволюции огромная роль принадлежит Европе и Евросоюзу, которые рассматриваются постсоветскими элитами не только как партнеры, но и как будущие союзники и члены общего политического и экономического пространства.

Таким образом формирование позиции России относительно проблем безопасности происходило у вполне повзрослевшей, опытной и прагматичной российской элиты, которая прошла сложный период политического и идеологического взросления, неудач, даже поражений и кризисов за последние 25 лет. И Россия, и ее элита к концу первого десятилетия XXI века стали другими. Россия, даже не смотря на кризис, вернула полный суверенитет и независимость во внешней политике, а элита – избавилась от эйфории неоправданных надежд и идеализации международных отношений, которые ей были свойственны в период М.Горбачева и Б.Ельцина. Естественно и закономерно, что изменился и подход российской элиты к проблемам международной и европейской безопасности. Причем на диаметрально противоположный: от блокового подхода середины 80-х годов – к отказу от национальных интересов и потере суверенитета периода 90-х, а затем – к политикам выстраивания системы европейской безопасности совместно с бывшими противниками в первом десятилетии XXI века.

Российская элита в начале XXI века:
подход к проблемам безопасности

За последние 20–25 лет, как уже говорилось, эволюция взглядов российской элиты на проблемы международной безопасности прошла значительный путь. Причем в разные периоды менялся как доминирующей взгляд внутри самой элиты, так и число и влияние его сторонников. В целом можно условно выделить следующие этапы:

I этап: 1987–1995 годы. Период `романтизма` во внешней и оборотной политике, когда отказ от противостояния и `холодной войны` рассматривался правящей элитой в качестве главного вектора внешней политики. В период правления М.Горбачева основным `теоретическим` постулатом выступала концепция `нового мышления` (которая, впрочем так никогда и не была сформулирована внятно до конца). Этот этап характеризовался отказом от таких основополагающих понятий как `национальный интерес` (этот термин вообще исчез из политического лексикона на время), `стратегический паритет`, защита интересов СССР и России за рубежом.

Сторонники этого подхода, прежде всего министры иностранных дел СССР Э.Шеварнадзе и России – А.Козырев, проводили политику `уступок` по всем азимутам, которая в итоге привела к частичной потере суверенитета России и ее позиций в мире. Применительно к Европе внешнеполитические интересы России носили абстрактно-подчиненный, даже романтический характер, когда изначально предполагалось, что `всё, что делает Запад, – хорошо для России`.

В этот период у правящей элиты, определявшей внешнеполитический курс России, была влиятельная оппозиция, которую условно можно разделить на два лагеря – коммунистов и националистов. Причем оба эти лагеря, даже с учетом влиятельного сегмента неполитизированной административной элиты, составляли большинство российской элиты. По вопросам внешней политики оппозицию поддерживала даже значительная часть правящей элиты и бюрократии, включая МИД, силовые структуры. Относительная и абсолютная слабость неолибералов объясняет, почему их влияние продержалось так недолго во внешней политике.

II этап: 1995–1999 годы. Этот этап характеризуется избавлением российской правящей элиты от внешнеполитических иллюзий. `Протрезвляющими аргументами`, которые воздействовали на элиту в эти годы, были такие факторы, как: политика расширения НАТО на восток, фактическая поддержка чеченских сепаратистов, антироссийская активность Запада на постсоветском пространстве и целый `букет` действий США и НАТО, игнорирующих интересы России.

В этот же период начинаются процесс консолидации российской элиты по внешнеполитическим вопросам. Примечательно, что уже на президентских выборах 1996 года практически отсутствовала критика Б.Ельцина по вопросам внешней политики со стороны всех кандидатов.

Стал меняться и кадровый состав лиц, влияющих на формирование внешней политики: А.Козырева сменил Е.Примаков, а затем И.Иванов. Менялся и состав советников Б.Ельцина в Кремле, аппарате Белого Дома, из которых `уходили` старые кадры – идеологически ориентированные либеральные демократы.

В этот период политические взгляды российской элиты на европейскую безопасность становились все более прагматичными, а политика вынужденных и добровольных уступок постепенно сменилась на политику прагматизма и профессионализма.

III этап: 1999–2010 годы. Этот этап характеризуется постепенным переходом от прагматизма к системной внешней политике и политики безопасности, в основу которых положены долгосрочные политические концепции (Концепция внешней политики, Концепция (Стратегия) национальной безопасности, Военная доктрина России, Концепция информационной безопасности и др.), которые отражают:

– во-первых, взгляд российской элиты на национальные интересы и ценности как основы внешней политики;

– во-вторых, профессиональный подход российской элиты к этим проблемам. Надо сказать, что развал государственных институтов в 90-ые годы привел к тому, что некоторые органы и министерства фактически перестали выполнять свои функции. Это в наименьшей степени сказалось на МИДе и других внешнеполитических органах, хотя, неизбежно, и отразилось на эффективности их работы;

– в-третьих, долгосрочный и системный характер внешнеполитических акций и инициатив. МИД, в частности, перестал лихорадочно заниматься `поиском новых инициатив`, либо рефлексивной реакцией на действия других стран, что говорит в пользу предсказуемости внешней политики России;

– в-четвертых, Россия сменила в конечном итоге один вектор своей внешней политики в пользу США и Европы на многовекторность, `вернулась` в те регионы мира, где было сильно традиционно ее влияние (Куба), и даже новые регионы (Венесуэла, Боливия);

– в-пятых, в качестве особого внешнеполитического приоритета было обозначено постсоветское пространство и, прежде всего, отношения с Украиной, Белоруссией, Казахстаном, Азербайджаном, Арменией, другими бывшими республиками, в т.ч. и перестала снимать ответственность за региональные конфликты (Ю.Осетия, Абхазия, Приднестровье, Карабах и др.).

– в-шестых, в этот период стало более актуальным и значимым сотрудничество России с США и Евросоюзом, в таких областях, как международный терроризм, новые вызовы и угрозы, распространение ядерного оружия и новых технологий, борьба с наркотиками и отмыванием денег и ряда других направлений, которые объективно ведут к расширению сфер сотрудничества в области международной и европейской безопасности;

– в-седьмых, Россия и Евросоюз стали медленно, но неуклонно продвигаться по всему спектру сотрудничества между Западной и Восточной Европами, включая политические институты, энергетику, туризм, финансы и другие направления. Эти процессы, не смотря на все трудности, развиваются, втягивая в свою орбиту все новые и новые области сотрудничества.

В основе этого сотрудничества лежат общие ценности – демократия, международное право, социально ориентированная экономика, соблюдение фундаментальных прав человека, которые неизбежно воспринимаются с национальной спецификой, но не меняют общей значимости. Как признает бывший представитель России в Брюсселе, а ныне заместитель Министра юстиции В.Лихачев, `взяв старт с подписания Соглашения о стратегическом партнерстве и сотрудничестве в 1994 г., российско-ЕСовское взаимодействие получило сильный многовекторный импульс к развитию с учетом новых политико-правовых и социально-экономических реалий в 2005 году, когда на московском саммите РФ-ЕС были утверждены четыре `дорожные карты`. Они касались совместных планов Москвы и Брюсселя построить общие пространства в области экономики; внешней безопасности; свободы, безопасности и правосудия; науки, образования, включая культурные аспекты.

Запущенный пять лет назад проект был новым словом в европейской дипломатии. Политический по своему характеру, он опирался на нормативную базу партнерства РФ-ЕС, утверждал ориентиры для его совершенствования. Только число планируемых международно-правовых договоренностей сторон приближалось к 30. Содержащиеся в документах позиции имели прямой выход на различные юридически обязательные источники, разработанные ООН, ОБСЕ, Советом Европы, другими международными институтами. Это, несомненно, усиливало текст `дорожных карт` и придавало политический авторитет содержащимся в них положением. В целом появление таких специфических документов-целей для партнерства России и ЕС было воспринято позитивно`¹⁶.

Применительно к сформировавшемуся у современной российской элиты новому подходу к международной и европейской безопасности речь идет о следующих принципиальных моментах:

Во-первых, речь идет о создании именно новой архитектуры безопасности вообще и европейской безопасности, в частности, а не о модернизации прежней системы, основы которой были оформлены Хельсингским актом в 1975 году. С тех пор прошло 35 лет: и мир, и Европа радикально изменились, в результате чего радикально изменилось соотношение сил в мире, прежде всего в военной области. К наиболее важным изменениям следует отнести:

– Нет больше двух противостоящих идеологических и политических систем, а также военно-политических блоков – Организации Варшавского Договора и Североатлантического Союза, – но сохранился лишь один из них – НАТО. Более того, этот блок существенно изменился: и географически, и по количеству стран, и своей совокупный экономической и военной мощи.

– Нет противостоящих идеологических и экономических систем, которые не просто конкурировали, но и соперничали в глобальном масштабе. Нет и государственных структур, которые обеспечивали такое противостояние. Во всяком случае у бывших стран социалистического содружества.

– Нет проблемы прав человека. Во всяком случае в том масштабе, как она стояла или виделась в 70-ые годы.

То есть основные три группы проблем, стоявшие в 1975 году при подписании Заключительного Акта, сегодня выглядят принципиально иначе. Но система обеспечения европейской безопасности осталась прежней, той, которая была создана и позже дополнена для решения именно этих групп проблем. Как дипломатично отметил Д.Медведев, `… нынешняя система международной безопасности не идеальна … Именно поэтому появилась наша идея создания новой европейской конструкции безопасности – Договора о европейской безопасности`¹⁷.

Во-вторых, система безопасности по-Медведеву, должна опираться на международное право, а не политическую целесообразность, идеологические мотивы или экономические интересы. Сегодня это не так. Мы видим много примеров того, как в качестве обоснования для тех или иных действий используется не нормы права, а самые разные мотивы и аргументы, включая идеологические, даже частные. И здесь важное значение имеет целый комплекс договоренностей между Россией и Евросоюзом, который может и должен базироваться на нормах международного права. Так, в рамках только первого, экономического, направления, утвержденного в числе `четырех дорожных карт` на саммите России и Евросоюза в 2005 году, сложилась система из 16 отраслевых диалогов (инвестиции, энергодиалог, транспортное регулирование, промышленная политика и предпринимательство, космос, сельское хозяйство, финансовая и экономическая политика, госзакупки, рыболовство и др.

Вторая `дорожная карта` посвящена внешней безопасности и имеет свои специфические задачи – поддержание международного порядка, неделимой безопасности, уважение ООН и др. Как признает В.Лихачёв, `В ходе реализации документа ЕС и РФ неоднократно демонстрировали свою индивидуальную и кооперативную способность воздействовать на мировые процессы, добиваться оптимизации мироуправления. Наглядный пример их сотрудничество в сферах: борьбы с терроризмом (в соответствии с международными стандартами в области прав человека, беженским правом и гуманитарным правом, на плацдармах международных и региональных форумов, в частности, Контртеррористического комитета СБ ООН); нераспространение, экспортный контроль и разоружение, универсализация международных инструментов – ДНЯО, КЗХО, КБТО, ДВЗЯИ, укрепление всеобъемлющих гарантий МАГАТЭ, ядерное досье Северной Кореи и Ирана, поддержка конференции по разоружению в Женеве). Значение имеет диалог по вопросам безопасности и кризисного регулирования с целью реагирования на современные глобальные и региональные вызовы и основные угрозы. Важной вехой явилось задействование (по просьбе ЕС) российской вертолетной группы для обеспечения военной операции Евросоюза в Чаде и ЦАР в 2008-2009 г.г. В настоящее время налажено рабочее взаимодействие между российскими кораблями, действующими в Аденском заливе, и операцией ЕС `Аталанта` по борьбе с пиратством у берегов Сомали`¹⁸.

В-третьих, недопустимость конфликтов, использованные военной силы в качестве внешнеполитического инструмента. Сегодня европейская система безопасности это допускает, в том числе и за пределами Европы. В свое время бывший госсекретарь США К.Райс сказала, что `подобно тому, как действуют на шахматной доске фигуры сильные и слабые, так и в политике сверхдержава определяет и направляет поступки остальных государств. И сильному может противостоять только более сильный`¹⁹. Наверное, это признание, – нынешняя реальность, но должно ли влияние одной державы неизбежно переходить в использование военной силы? Из первого тезиса российского президента, определяющего приоритет международного права, вытекает, что нет: военная сила не должна применяться в одностороннем порядке. Она – как исключительная мера, – может быть лишь результатом коллективного решения, основанного на международном праве.

В-четвертых, новая архитектура европейской безопасности должна исключать доминирование любого государства или нескольких государств. Сегодня эта возможность есть у США, но завтра она может появиться и у других стран, например, Китая.

Наконец, в-пятых, не случайно Д.Медведев сказал слово `теперь`, обращаясь не только к международному сообществу, но и российской элите. Как мне представляется, он хотел подчеркнуть, что именно в конце первого десятилетия нового века наступило время переоценки сложившихся международных реалий не только периода `холодной войны`, но и последующих лет. И действительно: противостояние между Востоком и Западом закончилось, завершился (или почти завершился) переходный период в России и странах, которые были союзниками СССР, но система международной безопасности, сложившаяся после 2-ой Мировой войны осталась прежней. `Теперь` – означает отказ от концепции атлантизма, которая лежала в основе системы обеспечения безопасности Запада после Второй мировой войны.

Такое намерение России в целом соответствует и интересам Запада, который по большому счету не заинтересован в односторонних действиях. Как справедливо заметила бывший государственный госсекретарь США К.Райс, `Изоляция России не дает нам никакого выигрыша и не соответствует нашим интересам`²⁰. Но это слишком революционный отказ от стереотипов атлантизма, который вряд ли реален в ближайшие годы. Мы понимаем, что стабильную и надежную будущую систему безопасности нельзя выстраивать, исходя из тактических расчетов.

Подобный подход к совместным действиям по укреплению международной безопасности не только российской, но и западной элиты может быть единственно конструктивным. Надо признать, что в ряде стран Европы, особенно в новых членах Евросообщества, в последние годы возникла и иная точка зрения. Под различными `историческими` предлогами прежде всего 30-х и 40-х годов, предпринимаются сознательные и настойчивые попытки не столько поиска исторической истины, сколько пересмотра итогов Второй мировой войны, а значит и сложившейся после конференций в Ялте и Потсдаме международных реалий. В том числе известны попытки `приравнять` ответственность СССР и Германии, отождествить гитлеровский и сталинский режимы.

Использовать историю в качестве политического инструмента для пересмотра сложившихся международных реалий пытаются всегда, но в России очень болезненно и внимательно следят за этим процессом. Именно поэтому в мае 2009 года Президентом России была создана специальная Комиссия по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам Российской Федерации²¹, которая проделала большую работу историко-просветительского характера, подготовив и выпустив только за один год десятки теле– и радиопередач, книг, сотни статей и журналов²².

Следует подчеркнуть, что в России попытки пересмотра итогов 2-ой Мировой войны и сложившейся системы международной безопасности непосредственно связывают с инициативой Д.Медведева о совместной модернизации системы международной безопасности, создании ее новой архитектуры. Отказывая в поддержке этой инициативы Д.Медведева, но одновременно инспирируя кампания по пересмотру итогов войны и сложившейся системы безопасности, Запад ставит себя в двусмысленную позицию, которую можно истолковать как намерения предпринять односторонние действия по замене одной системы безопасности на другую²³.

На европейскую безопасность гипотетически могут оказать воздействие и другие государства, в т.ч. и расположению на Ближнем и Среднем Востоке. Современные технологии, в т.е. ядерные и ракетные, не исключают такой возможности в ближайшем будущем.

Эта часть инициативы России – внешняя, но для понимания позиции российской элиты нужно ясно представлять себе ее нынешнюю мотивацию. Она, на мой взгляд, может быть изложена в следующих тезисах:

Радикально меняется вся система международных отношений и система безопасности в мире в сторону хаоса и нестабильности. Россия в этих условиях должна найти свое место. Как подчеркнул ректор МГИМО (У) Ан.Торкунов, `Глубокие и ускоряющиеся изменения в мировой политике после окончания `холодной войны` стали общепризнанным явлением современного политического процесса... Совершается, замена международной системы, появившейся в результате Вестфальского мира, на новую систему. Последняя, по признанию аналитиков, является гораздо более сложной, динамичной, неустойчивой и намного менее предсказуемой, чем существовавшая в годы `холодной войны`²⁴.

Хаос и непредсказуемость стали нормой, а в международных отношениях постоянно появляются новые факторы неопределенности и глубоких перемен: распадаются старые и появляются новые, подчас неожиданные взаимосвязи, – продолжает Ан.Торкунов, – возникают новые оси и узлы противоречий, меняются стратегические парадигмы. Формируется плотная транснациональная политическая и экономическая среда, в том числе усиливаются наднациональные структуры, механизмы и институты. Все чаще стирается грань между международной и внутренней политикой.

Сильное негативное воздействие на систему международной безопасности оказали события в Южной Осетии. Для российской элиты 8 августа 2008 года по своей значимости стало тем же, что для США 11 сентября. Она утратила последние иллюзии о позиции Запада и о системе безопасности в современном мире. Как неоднократно отмечал президент Д.А.Медведев, `существующая до 8 августа архитектура международной безопасности доказала свою слабость`. Более того, Д.Медведев считает, что `если бы у нас были действенные институты европейской безопасности, то, может быть, событий, которые произошли в августе 2008 года, удалось бы избежать`²⁵. Наверное это не наивность, а убеждение российского президента.

Акт агрессии Грузии против Южной Осетии и последующее принуждение агрессора к миру со стороны российских миротворцев вызвали кризис в системе международных отношений. С одной стороны, казалось, что демократические страны мира должны были поддержать стремление России спасти целый народ от геноцида, то с пониманием отнестись к ее позиции на самом деле сложилась ситуация, когда эти же силы фактически стали на сторону агрессора. Причем фактически в ультимативной форме. В действиях России они увидели лишь `имперские амбиции` и стремление `взять под контроль пространство бывшего СССР`.

Отношение российской элиты к нынешнему состоянию международной безопасности было подготовлено рядом конкурирующих концепций, которые пытались объяснить происходящих перемен. В первой половине 1990-х годов всеобщее внимание привлекла теория `столкновения цивилизаций`, предложенная С.Хантингтоном. Сегодня она переживает своеобразный ренессанс. С ее помощью пытаются объяснить мощный всплеск международного терроризма в начале XXI века, примером чему явились события в США, России, Пакистане, и Индии и других странах.

Широкое распространение в 90-ые годы получила концепция `однополярного мира`. И сегодня у нее немало сторонников. В известной мере ее поддерживают сторонники неолиберальных взглядов, предполагающие постепенное растворение национальных государств в `постнациональных` процессах и институтах. Одни исследователи с надеждой, другие – с острой тревогой говорят о гипотетическом становлении глобальной `либеральной империи` с центром в Соединенных Штатах.

Наконец, в происходящих изменениях подчас видят глубокую, но хаотическую реструктуризацию мировой политики, в которой до сих пор не обозначились сколько-нибудь устойчивые тренды развития.

Чаще всего перемены, происходящие в мировой системе, объясняют глобализацией. Этот термин прочно вошел в современный политический и научный лексикон. Скорее всего, – я согласен с Ан.Торкуновым, – речь идет о совокупности происходящих как параллельно, так и во взаимодействии друг с другом изменений, глубоко затрагивающих мировую экономику и политику. Одни из этих изменений проявились достаточно отчетливо, другие – только намечаются`²⁶.

Выбор сценария модернизации как
самоидентификация российской элиты

Следует понимать, что выбор цивилизационной модели и модели модернизации российской элитой во многом предопределен исторической, культурной и духовной традиций нации, ее специфическими геополитическими, климатическими и иными условиями. Игнорировать их, а тем более навязывать некие `идеальные`, абстрактные модели бессмысленно. И российская элита в своем большинстве сегодня достаточно хорошо это понимает (в отличие от начала 90-х годов), не зависимо от того, какой мировоззренческой или идеологической концепции она придерживается. Примером выделения такой российской специфики может быть ее обоснование профессором Г.Н.Смирновым (хотя существует множество и других обоснований и авторов, рассуждающих аналогичным образом)²⁹:

С точки зрения национальной, Россия – сложная этническая общность, в основе жизнеспособности которой лежит мощное мононациональное ядро великороссов, взаимодействующих на добровольной, равноправной основе с другими народами, которые выразили готовность жить в едином с этим славянским ядром государстве.

С точки зрения исторической, Россия – носитель славянского `культурно-исторического типа`, законный наследник двухтысячелетней цивилизации первохристианских апостольских общин, Киевской Руси, Московского царства, Российской империи, Советского Союза.

С точки зрения геополитической, Россия – стержень и главная опора европейского блока, противовес гегемонистским устремлениям США и атлантического большого пространства.

С точки зрения экономической, Россия – автономный хозяйственный организм, принципиально отличающийся по законам своей деятельности от западной модели `свободного рынка` и нуждающийся не в перестройке или шоковой терапии, но в эволюционном самобытном развитии, разработке собственной экономической модели.

С точки зрения мировоззренчески-идеологической, Россия - хранитель древней духовной традиции, фундаментальными ценностями которой являются соборность или коллективизм, державность или государственная самодостаточность и стремление к воплощению высших `небесных идеалов справедливости и братства в земной действительной`.

Вместе с тем, признавая эту специфику, российская элита не отрицает, а признает общеевропейскую общность, которая, по ее мнению, не противопоставляет особенностях России. В рамках этого доминирующего подхода есть свои частные и даже маргинальные взгляды, которые могут существенно отличаться. Таким образом следует признать, что в первом десятилетии XXI века Россия, ее элита, не выработала окончательной позиции в отношении своего пути развития, включая и такие принципиальные положения как, например, пути своей модернизации.

Надо признать, что этот процесс самоидентификации и выбора сценария модернизации в России очевидно затянулся. Еще в 2004 году я писал о том, что перед Российской элитой стоит выбор из трех вариантов модернизации: инерционного (продолжения политики до 2004 г), экстенсивно-ресурсного (попытку `удвоения` ВВП); интенсивно-технологического³⁰. В результате российская элита де-факто `выбрала` второй, экстенсивно-ресурсный вариант развития, которого придерживается вплоть до 2010 года, декларируя на словах необходимость перехода к инновационному сценарию развития. На самом же деле никакой выбор так и не состоялся, если под выбором понимать не выбор настроений в ту или иную пользу, а выбор решений и реальных действий.

Сегодня этот выбор выглядит следующим образом. Россия может выбрать условно `проамериканский вариант`, `прокитайский` или национально-ориентированный вариант модернизации. Примечательно, что речь не идет об иных вариантах или моделях – `исламском`, `сингапурском`, либо каком-либо еще, хотя некоторые из них выглядит для части российской элиты вполне привлекательно³¹.

У всех этих вариантов есть как свои сторонники, так и свои противники. И не только в российской элите. Так, бывший премьер-министр Югославии (2001–2002 гг.) М.Панич, выступа в конце апреля 2010 года в МГИМО (У) заявил: `России нужно углублять экономическое взаимодействие с соседями. Россия может вступить в Евросоюз, поскольку они заинтересованы друг в друге. Другим вариантом была бы тесная экономическая интеграция России и Китая`³². В любом случае у России сохраняется многовариантность развития и выбора модели модернизации. Графически это выглядит следующим образом.

При этом следует понимать, что выбор первого или второго варианта предполагает существенную потерю суверенитета, а, в конечном счете, и национальной идентичности, что в условиях глобализации вероятно приведет к размыванию и исчезновению нации.

Также важно понимать, что первой вариант модернизации предполагает ее осуществление теми способами, которые свойственны для США и Китая, условно-демократическими способами и инструментами, а второй – тоталитарными.

Если же попытаться проанализировать, какая часть российской элиты поддерживает тот или иной вариант, то окажется, что сторонников первого или второго варианта в России явное меньшинство. Даже сторонники КПРФ, которые любят ставить в пример КНР, по любому поводу, имеют в виду, что контроль КПК и государства в переходный период доказал свои очевидные преимущества, но отнюдь не склонны во всем, тем более в политике, следовать по китайскому фарватеру.

Значительно больше сторонников у второго, проамериканского варианта, но и они, даже среди неолибералов находятся в явном меньшинстве. Прежняя идеализация американской модели ушла далеко в прошлое.

Таким образом абсолютное большинство российской элиты является сторонниками третьего варианта модернизации и развития, который условно ассоциируется с `европейской` моделью. Естественно, с российской спецификой, которая отражает геополитические, исторические и прочие реалии. Этот выбор объясняется прежде всего идентификаций российской элиты с историей и культурой Европы, которая рассматриваются как неотъемлемая часть российской культуры и истории, а та, в свою очередь, как предмет национальной гордости. Любопытен в этой связи результат социологического опроса, проведенного в 2009 году³³. Так, на вопрос: Если Вы гордитесь Россией, чем это обусловлено? (Сумма ответов не равна 100%, так как по методике опроса можно было выбрать несколько вариантов. Данные приведены от количества респондентов испытывающих чувство гордости), россияне ответили следующим образом:

Примечательно, что среди результатов соцопросов обращает на себя внимание опрос о роли государственных деятелей России, где наивысшие баллы получили те личности, которые так или иначе связываются с борьбой за суверенитет России, сохранение её государственности³⁴.

Как Вы оцениваете роль следующих государственных деятелей и военачальников в судьбе России?

Национальная европейская специфика России имеет очень важную особенность – историческую память многих поколений о нашествии с Запада. Не случайно в числе величайших деятелей России под номером 1 был назван в 2009 году А.Невский, вся деятельность которого – как государственного деятеля, полководца, дипломата и сторонника православия – была связана с отражением агрессии Запада на Восток. Подчеркну – не одного или двух нападений, а движения Запада на Восток. Как пишут сегодня российские историки, `… каковы бы были (оценки и данные о сражении), политическое, морально-психологическое и дипломатическое значение победы не может быть поставлено под сомнение – в 1242 г. русские отстояли свою независимость и свои территории перед лицом агрессии с Запада, или, если воспользоваться словами современника Александра Невского, захватчикам не удалось … `подчинить славянский народ себе`³⁵.

Огромная популярность А.Невского в России может быть понята только тогда, когда примут восприятие этого политика как человека, отстоявшего национальную идентичность, государство и православие от агрессии Запада.

В этом же контексте следует рассматривать и другой исторический опыт России – нашествие армий Наполеона в 1812 году, объединившего под своими знаменами практически всю Европу в агрессии против России.

В XX веке нападение Германии на СССР также может рассматриваться как нападение `большой` Европы, ведь в войсках рейха, напавших на СССР в июне 1941 года, были румынские, венгерские, болгарские, австрийские, испанские и пр. дивизии.

Сложнее с выбором российской элиты межу тоталитарной и демократической формой модернизации и развития. Российский и мировой опыт нередко свидетельствуют в пользу тоталитарной формы политического правления в переходный период, даже в пользу диктатуры. Примечательно, что такой позиции сегодня придерживаются не только убежденные государственники, но и многие либералы, которые полагают, что только диктатура сможет справиться с тотальной коррупцией и всевластием чиновников.

Важно однако, что как тоталитарный метод модернизации, так и демократический не ставят под сомнение ни европейскую идентичность России, ни необходимость самого широкого сотрудничества со странами Евросоюза, ни необходимость находиться в единой системе безопасности. Во всяком случае до тех пор, пока в Европе с пониманием относятся к интересам безопасности России. Даже в период осетино-грузинского конфликта, когда критика России со стороны Запада резко усилилась, в России не появилось сторонников иной точки зрения, хотя позиция НАТО добавила трезвости и адекватности восприятия реалий российской элите.

Таким образом для абсолютного большинства российской элиты и общества более предпочтителен третий выбор, тем более, что он означает по сути дела сохранение традиции европейского выбора России, естественно, с присущей ей культурной, исторической и прочей спецификой, которую (специфику) не следует слишком преувеличивать.

При этом для элиты сохраняются не только варианты тоталитарной или демократической модернизации, но и широкий спектр промежуточных вариантов, а также переходы от одной модели (варианта) к другому в зависимости от обстоятельств, времени и результативности. Авторитарные, даже тоталитарные методы модернизации для России, сегодня вполне приемлемы для значительной части элиты, которая видит в них единственное средство борьбы с воровством и коррупцией, бесчинством чиновников и силовых структур.

Кроме того в пользу тоталитарных методов модернизации говорит опыт Чили, Китая, ряда других стран. На мой взгляд, тоталитарные методы – единственно эффективные способы модернизации России в условиях переходного периода. Более того я допускаю, что в переходные периоды возможен безболезненный переход от одного состояния в другое экономики, политической системы и общества только при диктатуре. Сегодня пытаются внедрить демократические процедуры, в т.ч. правовые нормы и правила в общество, которое не завершило период своей трансформации. В результате появляется множество представителей бюрократии и надзирающих органов, законов, правовых норм. Почему-то считается, что это способствует формированию демократического государства. На самом деле эти демократические атрибуты формируют аморфное, недееспособное, крайне неэффективное государство. Так, за последние годы добавилось огромное число новых чиновников и миллионы документов – нормативных актов, регламентов, предписаний и т.п. Стала ли Россия в результате демократичнее?

Диктатура в переходный период позволяет решить многие проблемы. Прежде всего `отсечь` от ресурсов значительную часть чиновников, принудить бизнес-элиту не вывозить деньги за рубеж, а создавать собственные производства, ограничить коррупцию, упростить процедуры управления страной и многое другое. При этом собственно общество, особенно его главная движущая сила – креативный класс, от такой формы управления не страдают: на процессы творческой деятельности, как ни странно, диктатура чаще влияет положительно, чем отрицательно. Примеры творчества А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова периода абсолютизма Николая I – лишь малая толика таких примеров. При советском тоталитаризме миллионными тиражами издавались `толстые` художественные журналы, тираж которых сегодня не дотягивает до нескольких тысяч.

Но у российской элиты нет общей точки зрения по этому вопросу. Наверное большинство этой элиты, включая Президента и премьера, а также правящую партию, придерживаются модели демократической модернизации в её самых разных формах – от `суверенной демократии` В.Суркова до `либеральной демократии имперского типа` Д.Медведева, осознанно выбрав в качестве образца `европейскую модель`. При этом мы полагаем, как заметил ректор МГИМО (У) Ан.Торкунов, что `Нужна не обязательно идеальная, но обязательно работающая, эффективная модель демократического государства. В поиске такой модели неизбежно могут случаться ложные шаги и ошибки. Однако в целом надо четко усвоить, что демократия не только постулирует плюрализм, но и сама, как модель общественного устройства, – плюралистична.

Действительно, научное и политическое сообщество уже сравнительно давно начало говорить о разнообразии не только цивилизационных, но и демократических моделей. Причем бессмысленно и вредно говорить о преимуществе одной мировоззренческой демократической или цивилизационной модели над другой. Нужно думать и говорить об организации их плодотворного взаимодействия, ибо, если и этого не делать, то будет их противостояние. Особенно в области таких вопросов как безопасность. Отстаивание преимуществ своей цивилизационной или демократической модели с помощью силы – нонсенс. Но это имеет место в сегодняшних международных отношениях, когда пытаются силовыми методами насадить `симпатичные режимы` или `внедрить прогрессивные формы управления`

Необходима дискуссия на самых разных уровнях, в т.ч. и на высшем, где бы обсуждались формы сотрудничества разных систем, мировоззрений и форм правления, изначально исходя из двух посылов: во-первых, что ни одна система ценностей, либо моделей государственного управления не может быть идеальной и единственно правильной, а, во-вторых, что преимущества одной системы над другой должны доказываться вне силовых категорий на основе норм международного права.

Однако сегодня эти дискуссии не удалось перевести в плоскость реального политического анализа, а тем более внешнеполитической практики. Именно поэтому мы сталкиваемся с серьезными проблемами при попытках адекватной интерпретации событий, происходящих в мире – от Северного Кавказа до Ближнего Востока или Центральной Азии. `Примитивный универсализм, – считает Ан.Торкунов, – подменяет собой желание реально понять другую культуру, выявить в ней как позитивное, так и опасное для неконфликтного сосуществования`³⁶. Более того, я полагаю, что такой `примитивный универсализм` на самом деле отражает стремление утвердить в качестве идеальной одну модель – либеральную. Это также неверно, как и пытаться с помощью такого универсализма утвердить китайскую или исламскую цивилизационные модели.

На самом деле в реальной политике всегда будут политические силы, которые будут стремиться это сделать в любом лагере – китайском, мусульманском или либеральном, ибо идеи мессианства стары как мир и лежат в основе любой идеологии. Важно, чтобы эти идеи не начинали приобретать агрессивные, насильственнее формы. И это правило должно лежать в основании, фундаменте любой системы международной или региональной безопасности.

Особо необходимо сказать о модном сегодня понятии `толерантность`, которое означает терпимое отношение к особенностям другой расы, цивилизации, религии. На мой взгляд, эта `терпимость` должна перейти в уважение и стремление понять и обогатить культуры, а не приспособиться к ним. И это тоже проблема международной безопасности. Суть ее заключается в том, чтобы сохранить систему национальных традиционных ценностей, которая бы не только `терпела` присутствие другой ценностной системы, но и взаимодействовала, обогащала её. В этом смысле уникален опыт России и русского народа, который на протяжении многих столетий не просто уживался, но и мирно сосуществовал с другими культурами. В России не было преследований ни по национальным, ни по религиозным признакам на всем протяжении ее истории. Национальные и религиозные меньшинства сохранили свою идентичность при князьях, царях, генсеках. Это – огромное достижение, которым не могут похвастаться другие государства и нации.

Отдельно – о демократии. Споры о ней в сегодняшней России имеют не столько научную, сколько политическую основу. Противники нынешнего режима занимают позицию, в соответствии с которой они заявляют об отсутствии демократии в России. Но это позиция, а не аргумент. Эти противники в качестве образца берут некую идеальную демократическую модель, которая не существует в природе. Более того, никогда и не существовала. Наконец, они объявляют о том, что несоответствие этой модели – угрожает международной безопасности. Отсюда следует `простой` логический вывод, чтобы укрепить международную и европейскую безопасность необходимо создать аналогичную, идеальную демократическую модель государства. Как подчеркнул Ан.Торкунов, `В России медленно, но неуклонно складывается собственная, национально-своеобразная модель демократии. Объективно, независимо от воли правителей или зарубежных советников, она возникает из соединения двух разнородных оснований. Во-первых, из принципов классической западной демократии. Во-вторых, из комплекса традиционных российских представлений о допустимых, с точки зрения общественной морали, соотношениях между свободой и порядком, вольностью и долгом, терпением и воздаянием, верностью и покровительством`³⁷.

К 2010 году, особенно в связи с празднованием 65-летия Победы, вновь обострилась дискуссия вокруг демократии, которая приобрела форму `борьбы со сталинизмом`. Некоторые СМИ и представители элиты даже расценили эту дискуссию как ` попытку вернуться к сталинизму`. В действительности же `сталинская история` не имеет ничего общего ни с политикой, ни с будущем демократии. Она свидетельствует только об одном: история России, история ее идеологических течений, – продолжается. Как справедливо заметил В.Данилов, – … `Это симптом возвращения исторической перспективы. Возвращение Сталина – на портретах и автобусах, в телесериалах и документальных фильмах-реконструкциях обозначает очень важную вещь: признание того, что конца истории удалось избежать. Известно, что крах СССР позволил идолу неолиберализма Фрэнсису Фукуяме написать оду на победу либеральной демократии. Связь истории с борьбой тоталитаризма и либеральной демократии восходит к постгегельянским идеям русского эмигранта Александра Кожева, для которого сталинский СССР как раз и означал `конец истории`. `Сегодня возвращение Сталина значит завершение дискурса о конце истории в любом режиме. Но отнюдь не означает, как считают либералы, сталинский реванш – то есть признание сталинизма как легальной альтернативы. `Конец истории` фиксировал тоталитарные режимы как форму политического изъятия из истории, но, одновременно, тем же самым жестом полагал счастливый хэппи-энд так же вне исторического процесса. Сталинизм формально оказывался тождественен либеральной демократии как вероятный конец истории и конец большой политики. Возращение Сталина означает, что либеральная демократия так же не снята с исторической повестки, а политика снова имеет возможность стать `большой`³⁸.

В этой связи отражает внимание доклад, сделанный в апреле 2010 года основоположником российской социологии В.Ядовым, посвященный современным социальным реалиям.

По его мнению, Россия интенсивно включена в мировой рынок и соответственно – в международные политические процессы, и поэтому воздействие внешних факторов сопоставимо по значимости с внутренними. `Я считаю, что „особый путь` России может быть таковым лишь в смысле определения её уникального положения в экономическом пространстве на рынке природных ресурсов. В пространстве мировой политики настоящее и будущее страны испытывает влияние множества принципиально непредсказуемых воздействий, хотя общий вектор движения в будущее определён со времён Петра Первого`. Профессору Ядову представляется адекватным термин `национальный стиль` трансформационных процессов, что предполагает комплекс национальных особенностей социальных институтов, культуры, менталитета и повседневных практик граждан страны – от разнорабочего на предприятии до президента. Например, он называет такие особенности нашего менталитета, как работа рывками и желание действовать не столько по закону, сколько по разумению.

`На политическом поприще данные массовых опросов не предсказывают радикальных перемен. Однако, судя по недавним действиям президента и правительства в направлении поддержки науки и образования, поправок к законодательству о выборах в Госдуму, перезагрузки взаимоотношений с США, возможны неожиданности и в области внутренней политики`³⁹, – говорит Ядов.

Это два равнозначных основополагающих начала нашей модели демократии. Они одинаково важны для россиян, и оба определяют наше политическое поведение. Мы видим, что традиционное, специфически российское не вымывается, не отмирает, а приспосабливается к заимствованному, обновляется вместе с ним, порождая тот синтез, который и определяет особенности нашей демократической модели. Российская модель демократии идейно восходит к тем же источникам, что и демократии в западном мире. По формам же воплощения эта модель близка японской, индийской или южнокорейской.

Главное отличие последних от классических образцов состоит в том, что они складывались в другое `историческое время` и, как следствие, исходили из других предпосылок и факторов. Это же можно сказать и о российской демократии.

Даже отрешившись от эмоционального подхода, не допускающего `общий аршин`, можно констатировать, что укорененность в традиции как раз и обеспечивает российской демократии необходимую ей опору в национальном сознании, жизнеспособность в условиях именно нашей страны`⁴⁰.

В пользу этого, третьего, выбора российской элиты говорит очень многое. Среди важнейших аргументов можно привести следующие.

1. Выбор системы (архитектуры) безопасности это прежде всего цивилизационный выбор, выбор национальной идентичности. Во многом он предопределен культурной. Исторической и духовной традицией. Граждане России считают себя европейцами, а Россию – частью Европы. И, действительно, Россия – старейшее государство Европы, которое было сведено династическими связями ещё с XI века.

2. Выбор системы европейской безопасности для России рассматривается ее элитой как система безопасности от Ванкувера до Владивостока, т.е. географически это территория охватывает не только зону ответственности НАТО, но и Сибирь, и российский Дальний Восток.

3. Россия зависит очень сильно от внешней политики. Напомню, что Россия граничит не только со странами, но и всеми цивилизациями, оставаясь сама самобытной частью европейской цивилизации. Она вынуждена считаться с влиянием исламской и китайской цивилизаций, которые не только успешно отстаивают свои национальные традиции и систему ценностей, но и реально продвигают их на российскую территорию. В последнее время, например, в КНР открыто издаются работы, написанные влиятельными авторами, в которых утверждается, что страна должна активно, в том числе и с использованием армии и флота, обеспечивать свои экономические мировые ресурсы и их распределение. В 2009 году, например, бестселлером стала книга `Китай недоволен`, где прямо говорилось о том, что Пекин должен управлять мировыми ресурсами `на благо человечества`, а один из ее авторов уже писал о `нехватке жизненного пространства`⁴¹.

В целом же российскую политическую элиту не может не настораживать, что в отдельные периоды времени возникают в той или иной форме территориальные проблемы у всех приграничных с Россией государств.

Учитывая же огромную протяженность границ, периметр который составляет десятки тысяч километров, такое положение не может не вызвать беспокойства. Естественно, что это вносит свои трудности в текущую политическую жизнь, когда, например, возникает `вдруг` проблема использования шельфа Каспийского моря у Ирана.

4. Наконец, российская элита хорошо понимает, что какая бы риторика не присутствовала в США и странах Западной Европы, Россия остается глобальной державой, позицию которой нельзя не учитывать. Как справедливо сказала в свое время бывший госсекретарь США К.Райс, `игнорировать Россию не следует. Россия является влиятельной силой, без которой нельзя решать многие международные проблемы… Изоляция России не дает никакого выигрыша и не соответствует нашим интересам`⁴².

Конечно, в российской элите есть и другая точка зрения, а именно, что США и Запад в целом хотят изолировать Россию и даже лишить ее суверенитета и независимости. Но сторонники этого взгляда находятся в явном меньшинстве и начинают оказывать реальное влияние только в случае резкого обострения отношений или неудач во внутренней политике.

Идея о новой архитектуре европейской безопасности, предложенная Д.Медведевым, отнюдь не абстракция, а конкретный план, который он предложил в октябре на Конференции по мировой политике в Эвиане (Франция). Схематично его можно выразить следующим образом.

`План Медведева` представляет собой, во-первых, перенести процесс формирования военно-политических целей с блокового или национального уровня на уровень международного согласования, дискуссии с участием всех сторон потенциального конфликта. Во-вторых, исключать изначально использование военной силы в ее непосредственной прямой форме, оставив другие инструменты влияния, защиты и обеспечения национальных интересов. Это два принципиальных момента в отношении обеспечения международной и европейской безопасности, которые стали частью российской внешней политики до выдвижения Д.Медведевым своей идеи. Сама по себе идея – частный случай этой концепции. Не более того.

Инициатива Д.Медведева по созданию новой архитектуры
безопасности и юридически обязывающего Договора о европейской безопасности (ДЕБ)

Признание российским президентам самой возможности мировой войны многое значит ведь в последние годы политики, ученые и общественные деятели как-то избегали этой темы. Между тем мировая (глобальная) война, напомню, это война между военно-политическими коалициями, блоками, либо военными союзами, как минимум, нескольких государств. Таким образом существование блоков, коалиций является серьезной и опасной предпосылкой возможной мировой войны уже само по себе.

Другая сторона вопроса – то, что `существуют очень разные страны с очень разными интересами`. Это – аксиома международных отношений. Вопрос принципиальной важности как преодолеть, как согласовать эти интересы? Мирными, либо иными средствами? И здесь мы видим два принципиально разных подхода, которые вытекают как из отсутствия как общей стратегии, так и единого механизма, единых международно-правовых стандартов решения проблем международной безопасности. Это – главная практическая проблема, которую необходимо решить для укрепления международной безопасности.

В целом – открыть, либо скрыто – превалирует общая неудовлетворенность нынешним состоянием дел с международной и европейской безопасностью. Даже у тех политиков и ученых, которые полагают, что существующих переговорных площадок и институтов достаточно для решения вопросов безопасности. Действительно, сегодня в Европе сложилось вроде бы достаточно международных структур – европейский союз, НАТО, ОБСЕ, ОДКБ, СНГ и др., – которые предназначены для обеспечения международной безопасности исключительно тех государств, которые входят в эти структуры, а не защиты всех без исключения государств. То есть принцип неделимости безопасности отнюдь не универсален. Зато универсален, как считается, такой институт безопасности, как НАТО.

Вот почему прежде всего необходимо вернуться к сути, содержанию инициативы российского Президента, которая и предлагает не блоковый и невоенный механизм согласования различных интересов и различий между странами, в том числе (а, может быть, прежде всего) различий мировоззренческих и идеологически.

Сразу же оговорюсь, что выдвигая такой амбициозный проект Д.Медведев не преследовал цели немедленного получения результата. На мой взгляд, главная задача была обозначить наше видение современной концепции безопасности и дать старт переговорному процессу, начать дискуссию, в ходе которой стороны могли бы договориться по всем острым – старым и новым – проблемам. Вот почему обвинения в `абстрактности`, `нереалистичности` предложений не соответствуют действительности. Как и в любой области отношений между людьми, корпорациями, государствами следовало изначально обозначить, во-первых, интересующий предмет обсуждения, во-вторых, сформулировать свою позицию в качестве предложения, в-третьих, пригласить заинтересованные стороны к дискуссии.

Что и было сделано Д.Медведевым. Как заявил российский представитель при Европейском союзе 12 апреля 2010 года не конференции в Брюсселе `Новые вызовы партнерским отношениям ЕС и России`, `Мы не собираемся искусственно форсировать процесс – нужно набрать необходимую `критическую массу` политической воли. Но процесс должен быть инклюзивным, включать все международные факторы – как государства, так и организаций.

В основу положена идея подготовки нового, юридически обязывающего Договора о европейской безопасности (ДЕБ, учитывающего геополитические реалии сегодняшнего дня, который российский президент так и назвал `Договор о европейской безопасности`, подразумевая некий механизм укрепления безопасности. Он также сказал, что `мы просто должны найти площадку, где будет согласовываться совокупность самых разных проблем. Мы должны найти способ разрешить противоречия`⁴⁵.

Проблема `выбора площадки` для оптимальных дискуссий и переговоров по Договору о европейской безопасности – достаточно важная, даже самостоятельная тема. Сегодня у многих присутствует формальный подход, который говорит в пользу ОБСЕ, которая является на протяжении более 30 лет площадкой для разработки основных принципов и обязательств в области сотрудничества на всем североатлантическом пространстве. А состав членов – покрывает весь североатлантическом пространстве, а состав членов – покрывает весь спектр государств.

Казалось бы, такая площадка уже существует, но – следует также признать, – что сегодня ОБСЕ уже неспособна решить эту задачу по очевидной причине эгоизма отдельных стран в отношении этой организации, стремления использовать ее в национальных или блоковых целях. Кроме того, ОБСЕ не обладает правоспособностью, и поэтому ее возможности изначально заведомо ограничены. Полностью отдавать идею ДЕБ в ОБСЕ означало бы заранее, изначально ее похоронить, хотя следует признать, что само появление инициативы Медведева оживило эту организацию, ускорило `корруский процесс`, направленный на повышение эффективности ОБСЕ.

Особо следует остановиться на новых геополитических реалиях и угрозах `сегодняшнего дня`, тех, которые не существовали прежде вообще, либо не достигали масштаба угроз. Так, например, в XXI стало ясно, что распространение информационно-коммуникационных технологий превратилось в реальную угрозу международной безопасности. Соответственно, объективно возникает потребность не только в создании переговорной площадки и обсуждения этой проблемы, но и в `… дополнении мировой разоруженческой повестки дня в части контроля над наиболее опасными видами вооружений и военной деятельности аспектом ИКТ и Мирового процесса информатизации`⁴⁶.

Другими словами, Д.Медведев, российская элита в первом десятилетии нового века чувствует, что не хватает возможностей для согласования, совместного обсуждения различных проблем безопасности, что проистекает, видимо, от того, что это обсуждение и согласование проходит без России, учета её интересов и позиции. Кроме того, из этого признания президента следует, что Россию не всегда, как минимум, устраивают способы, с помощью которых решаются проблемы безопасности. Все вместе говорит в пользу того, что Д.Медведев не пытается преодолеть растущее игнорирование России и ее интересов. Не случайно он даже использует это слово `просто`, но и сделать понятие `безопасность` универсальным.

В соответствии с этим Дмитрий Медведев сформулировал 5 принципов, которые, могли бы стать фундаментом такого Договора о европейской безопасности (ДЕБ).

Первое. В договоре должно содержаться чёткое подтверждение базовых принципов безопасности и межгосударственных отношений на евроатлантическом пространстве. Это приверженность добросовестному выполнению международных обязательств; уважение суверенитета, территориальной целостности и политической независимости государств. Уважение всех других принципов, которые вытекают из Устава Организации Объединённых Наций, `из этого, без преувеличения, фундаментального документа`.

Данная формулировка не содержит никаких принципиально новых предложений. За исключением одного: подобные международные обязательства должны иметь универсальный характер, т.е. применяться всеми государствами по отношению ко всем государствам, а не носить избирательный характер. Не секрет, что в последние годы `политическая целесообразность` порой заменяла нормы права. Президент России добивается лишь подтверждения и актуализации принципов, содержащихся в уставе ООН, других документах, включая Заключительный Акт, подписанный в Хельсинки в 1975 году. Обращает на себя внимание также акцент, сделанный Д.Медведевым на политической независимости государства.

В последние годы именно этот, общепринятый в прошлом постулат, подвергается постоянной ревизии. Руководство США открыто пренебрегает этим принципом, навязывая миру свои представления о демократии, прогрессе, правах человека и – главное суверенитете. В ход идут: экономическое давление, политический шантаж, информационная агрессия и даже прямое военное вмешательство (Югославия, Ирак, Афганистан). Россия, де факто, предлагает коллективно осудить такую практику и исключить ее из арсенала международных отношений.

Второе. Следует ясно подтвердить недопустимость применения силы или угрозы её применения в международных отношениях. Существенно, что Договор должен дать гарантии единообразной трактовки и соблюдения этих принципов. Закрепить единство подходов к предупреждению и мирному урегулированию конфликтов на евроатлантическом пространстве тоже можно в самом Договоре. Упор следовало бы сделать на переговорных `развязках` – с учётом мнения сторон и при безусловном уважении к миротворческим механизмам. Может быть, нужно закрепить и сами эти процедуры, сам механизм урегулирования споров. Это было бы небесполезно.

В развитие этого принципа инициатива Д.Медведева предполагает переговоры руководителей не только государств, но и созданных на евроатлантическом пространстве международных институтов – Евросоюза, НАТО, ОБСЕ, ОДКБ и СНГ – для обсуждения механизмов обеспечения универсальной безопасности и формировании неделимого пространства безопасности. Сегодня эта проблема стала особенно актуальна после вступления в силу Лиссабонского договора, в соответствии с которым входящие в Евросоюз государства фактически взяли на себе обязательство о взаимопомощи, т.е. сформировали единое пространство безопасности, за пределами которого остались другие еврейские страны.

Данный принцип можно рассматривать как расшифровку и детализацию первого, с упором на создание конкретных переговорных механизмов. Разумеется, здесь подразумевается признание равных прав всех государств – потенциальных участников соглашения, независимо от их принадлежности к политическим союзам и военным блокам.

Третий принцип логически вытекает из второго: `это гарантии обеспечения равной безопасности. Именно равной безопасности, а не какой-то другой. И здесь нужно следовать трём `не`. А именно: не обеспечивать свою безопасность за счёт безопасности других. Не допускать (в рамках любых военных союзов и коалиций) действий, ослабляющих единство общего пространства безопасности. И, в-третьих, не позволять, чтобы развитие военных союзов осуществлялось в ущерб безопасности других участников договора`.

Сказанное имеет прямое отношение, например, к такому новому субъекту международных отношений, каким стал Евросоюз после вступления в силу Лиссабонского договора. Как справедливо заметил профессор МГИМО (У) М.Л.Энтин, `Политические и географические границы ЕС нестабильны. В любой момент они могут измениться. С ареалом своего жизненного пространства ЕС так до сих пор и не определился. Куда его может завести внешняя экспансия, остается только гадать. Решение о внешних границах расширения ни Брюсселем, ни столицами `двадцати семи` окончательно не принято. Одни государства хотели бы его продолжить, другие предпочли бы в какой-то момент остановиться. Одни исходят из того, что Союз слишком далеко зашел с интеграцией. Другим хочется ещё большего. Сигналы, подаваемые разными силами внутри ЕС, противоречивы`. И далее:

`Так, политика в отношении Балкан давно уже отнесена к разряду внутренней. Поглощение субрегиона является лишь вопросом времени. Оно начнется с Хорватии и не остановится, пока все балканские страны не окажутся внутри объединения. В апреле 2009 г., окончательно закрепляя указанный тренд, заявку на вступление подала Албания.

Но и на Молдавию, Украину, Белоруссию и даже Закавказье ЕС имеет свои виды. Во всяком случае, заигрывание с политическими элитами этих стран Брюссель интенсивно занимается. Мечты о перспективе членства искусно подпитывает. По Лиссабонскому договору любая из них может на него претендовать в случае, если будет удовлетворять политическим и экономическим критериям членства. Забота о достижении этих критериев прописана в политике соседства ЕС и восточного партнерства. Юридико-географическим критериям, будучи европейскими странами, они изначально соответствуют`⁴⁷.

Равенство прав всех участников соглашения должно воплотиться в равных гарантиях безопасности. Всеобщее признание этого постулата, по сути дела, означало бы постепенную демилитаризацию военно-политических союзов. Действующий устав НАТО предусматривает обязательство членов союза: агрессия в отношении любого из них рассматривается, как агрессия против всех. А если член НАТО сам спровоцирует ответные действия, которые будут квалифицированы им как агрессия? Представим себе, что могло бы произойти, если бы Грузия в момент своего нападения на Южную Осетию являлась членом НАТО?!

Четвёртое. В Договоре важно подтвердить, что ни одно государство и ни одна международная организация не могут иметь эксклюзивных прав на поддержание мира и стабильности в Европе. В полной мере это относится и к России.

Это, конечно, `камень`, брошенный в сторону США, ибо никакая другая страна и не претендует на подобную роль. В Европе размещены американские военные базы, ядерное оружие. США активно вмешиваются в каждую конфликтную ситуацию на континенте. Свежий пример – появление кораблей американского ВМФ у Черноморского побережья Кавказа во время осетино-грузинского конфликта.

Но у этого принципа есть и другая сторона: появление новых угроз и проблем в области безопасности требует конструктивного диалога всех заинтересованных сторон. Если у какой-то страны появляется соблазн и возможность `решить проблему` в одностороннем порядке, без консультаций, то это может привести к непредсказуемой реакции других государств. Таких потенциальных сценариев и вариантов реакции может быть множество. Предусмотреть все – невозможно, но возможно и необходимо договориться об отказе от односторонних действий в случае возникновения новой угрозы, предварительных консультациях, в которых могут принять участие все заинтересованные стороны.

Подобные обстоятельства могут возникать не только на европейском континенте, но и в других регионах мира, где могут пересекаться интересы европейских государств. Так, например, в 1956 году во время Суэцкого кризиса, на Ближнем Востоке столкнулись интересы СССР, Великобритании и Франции, которые не только привели к масштабному использованию военной силы, но и угрозе ядерной войны.

Сегодня такими потенциальными регионами может явиться уже не только Ближний, но и Средний Восток, Закавказье, Арктика, Средиземноморье, да и другие регионы, даже удаленные от Европы.

И, наконец, пятое: `целесообразно установить базовые параметры контроля над вооружениями и разумной достаточности в военном строительстве. А также новое качество взаимодействия, новые процедуры, новые механизмы взаимодействия по таким направлениям, как распространение ОМУ, наркотрафик и терроризм`.

Речь здесь идет о выработке целого пакета соглашений по контролю за ядерными и обычными вооружениями в Европе. Старые соглашения (например, Договор об обычных вооруженных силах в Европе) после распада СССР полностью утратили смысл и перестали быть рычагом стабилизации военно-политической обстановки.

Со своей стороны Россия предпринимает все возможное для того, чтобы ее действия по обеспечению безопасности не рассматривались на Западе в качестве угрозы. Так, по мнению большинства западных экспертов, хотя расширение активности НАТО и Евросоюза на постсоветском пространстве и рассматривается в новой военной доктрине России⁴⁸ как главная угроза, ` … достаточно очевидно, что Россия не собирается наращивать свой военный потенциал на западных границах`⁴⁹.

Пришло время искать новые походы к контролю над вооружениями в мире и особенно в Европе. Это признают уже и здравомыслящие европейцы.

Предложенная Россией идея построения новой системы европейской безопасности носит концептуальный и долгосрочный характер и устремлена в будущее. Повторю, никто в России и не надеяться, что Договор удастся подписать в краткосрочной перспективе. История дипломатии однако учит, что не сделав первого шага, невозможно сделать последующие шаги к намеченной цели. Мало вероятно, чтобы все государства немедленно отказались от своих взглядов на роль военной силы и соответствующих институтов, признали универсальность принципов безопасности и норм международного права.

На мой взгляд, общий смысл выступления Дмитрия Медведева можно кратко резюмировать так: Россия не согласна с моделью однополярного мира и произволом какой-то одной сверхдержавы или групп стран. Мы предлагаем изменить этот порочный международный порядок переговорным путем, через поиск компромисса и согласия с участием всех заинтересованных государств, международных и общественных институтов.

Последовавшие события в 2009 году в Южной Осетии, разгоревшиеся в августе, только укрепили уверенность, что такой договор крайне необходим. Российский проект нового соглашения быстро разошелся по миру. Его направили во все страны – члены ОБСЕ, а также главам государств СНГ. С общим каркасом документа могли ознакомиться все страны.

14 пунктов соглашения предполагают закрепление на евроатлантическом пространстве принципов неделимой и равной безопасности, ненанесения ущерба безопасности друг другу. Любые меры безопасности участника или группы участников договора осуществляются исключительно с учетом интересов безопасности остальных членов соглашения.

При этом никто, в рамках Договора, не должен своими действиями затрагивать коллег, а также обязуется не поддерживать таких действий и не участвовать в них. Это касается не только непосредственно действий против участника соглашения, но и предоставления своей территории и использования территории другого участника в целях подготовки или осуществления вооруженного нападения против одного или нескольких участников договора.

Более того, участники Договора имеют право заранее запрашивать по дипломатическим каналам информацию относительно принимаемых другим участником существенных мер законодательного, административного или организационного характера, которая, по их мнению, затрагивает их безопасность.

Проект Договора предусматривает несколько уровней механизма решения споров. Самый простой – консультации участников Договора. Другие два варианта – конференция членов соглашения и чрезвычайная конференция. Участник Договора, по мнению которого существует нарушение или угроза нарушения его положений, может направить предложение о проведении консультаций, может пригласить партнера или группу партнеров на консультации.

Эхо кавказского столкновения в августе прошлого года отчетливо звучит в 7 статье документа. `Без ущерба для положений статьи 8 настоящего Договора Участник вправе рассматривать вооруженное нападение на другого Участника как вооруженное нападение на него самого, – гласит проект. – В порядке осуществления права на самооборону в соответствии со статьей 51 Устава Организации Объединенных Наций он вправе предоставить Участнику, на которого совершено вооруженное нападение, с его согласия, необходимую помощь, включая военную, до тех пор, пока Совет Безопасности Организации Объединенных Наций не примет мер, необходимых для поддержания международного мира и безопасности`.

В 8 пункте документа, в свою очередь, говорится о созыве чрезвычайной конференции членов договора в случае подобных агрессий с участием как непосредственно сторон конфликта, так и третьих членов соглашения. `Чрезвычайная Конференция Участников является правомочной, если в ней участвуют не менее четырех пятых Участников настоящего Договора, – записано в проекте документа. – Решения Чрезвычайной Конференции Участников принимаются единогласно и являются обязательными. В случае если вооруженное нападение совершено Участником настоящего Договора, либо от него исходит угроза такого нападения, голос этого Участника не включается в общее число голосов Участников при принятии решения`⁵⁰.

Идеологические аспекты европейской безопасности: за и против

Неудача попыток построения `однополярного мира`, `триумфальное настроение правых` завело, – как пишет американский исследователь И.Валлерстайн, – мир в тупик`<sup>53</sup>. Но у этого была и еще одна причина – губительное высокомерие Запада, его элиты, которая искренне считала, что ей удалось построить `идеальный мир`, в основе которого лежат `подлинные ценности`. Когда так считают, то подобное высокомерие не только не отражает реальности, но и, как показывает история, бывает строго наказано. Сегодня это `высокомерие Запада` мешает решать реальные проблемы, ибо исключает до сих пор новые политические концептуальные подходы, выходящие за рамки этой философии.

Огромное, даже чрезмерно огромное значение в создании эффективной системы европейской безопасности имеют идеологические аспекты, которые во многом предопределяют внешнюю политику и позицию стран Евросоюза. Эти аспекты традиционно играли большую роль в отношениях между Западом и Востоком в Европе, начиная с раннего средневековья, заложив определенную традицию негативного отношения друг к другу. Причем во многом эта традиция, на мой взгляд, имеет субъективный характер: как только возникала общая для Европы реальная угроза, будь то наполеоновская Франция или гитлеровская Германия, сразу становилось очевидным, что идеологические противоречия легко преодолимы, а у России и остальной Европы больше общих интересов, чем противоречий. Может быть и сегодня опасения тех кто в российской элите полагает, что `идеологический конфликт РФ с восточными европейцами, где у России безусловно справедливая позиция, будет перенесена на весь комплекс отношений ЕС–РФ`⁵⁴, – напрасны?

Это особенно наглядно видно из истории Второй мировой войны, когда очевидная угроза порабощения остальной Европы гитлеровской Германией стала катализатором в развитии отношений СССР и с другими европейскими государствами. Так, уже через месяц с небольшим после нападения Германии, было подписано `Соглашение между правительствами СССР и Великобритании о совместных действиях в борьбе против Германий`, которое положило начало формированию антигитлеровской коалиции. `Хотят как отмечают российские критики, – во время переговоров и не были ликвидированы расхождения между СНГ и Англией по ряду вопросов, но принятое соглашение имело важное значение в образовании будущего союза государств …`⁵⁵.

Представляется целесообразным более подробно остановиться на всем наборе аргументов, высказанных противниками инициативы российского президента, а также на позиции представителей разных частей российской элиты по этому поводу, которые в целом выступили достаточно консолидировано, поддержав Д.А.Медведева.

Сразу подчеркну, что в отличие от начала 90-х годов, когда позиции различных идеологических течений и элит резко, иногда даже радикально отличались друг от друга, отношение к инициативе президента России в целом у российской элиты положительное. Так, если либералы начала 90-х годов просто принимали позицию США и НАТО без всяких оговорок, а коммунисты и националисты – также безоговорочно отрицали, то в первое десятилетия XXI века можно говорить о вполне консолидированной внешнеполитической позиции российской элиты по вопросам международной и особенно европейской безопасности. Эта позиция выражается в стремлении не просто наладить конструктивное сотрудничество с Евросоюзом, но и стать частью системы общеевропейской безопасности. Конечно, в России не могут не видеть, что после выступления в силу Лиссабонского договора Евросоюз фактически превратился не только в экономический союз, даже конфедерацию, но и в военно-политическую коалицию. Вот почему часть российской элиты с тревогой, даже опасением, следит за этой эволюцией Евросоюза. Как пишется в одной из статей `Фонда стратегической культуры`, `На Западе немало пишут сейчас о том, что Лиссабонский договор усиливает антидемократический и антисоциальный характер Евросоюза, передавая почти все права национальных государств, включая право на объявление войны, органам ЕС и регламентируя чуть ли не все сферы жизни европейцев. В России не слышно даже отголосков этой дискуссии, хотя изменения в Европе не в последнюю очередь касаются как раз России. Достаточно заглянуть в документы рабочих групп, занимавшихся шлифовкой Лиссабонского договора, чтобы понять это окончательно.

Наиболее частая аргументация `еврооптимистов` - необходимость единой политики перед лицом внешних вызовов, которыми называют нарастающий потенциал России и Китая`⁵⁶.

Тех, кого в российской элите не настораживают такие моменты, все равно вынуждены признать, что `Вступление в силу Лиссабонского договора откроет перед ЕС также принципиально новые возможности в усилении внешней политики и внешнеэкономической деятельности силовым компонентом. Создание европейской армии он, правда, не предусматривает, но формировать на его базе современные мобильные военные формирования, прекрасно подготовленные и оснащенные военной техникой, для использования в любых регионах планеты станет намного проще. К тому же у государств-членов появится возможность продвигать в рамках ЕС структурированное сотрудничество. Это означает, что те из них, которые могут и желают идти по пути военной интеграции гораздо дальше, чем сейчас, смогут это делать беспрепятственно`⁵⁷.

Пока что констатируем, что в целом реакция на эти инициативы Д.Медведева на Западе была отрицательной, хотя и в разной степени. И аргументы эти были сплошь и рядом идеологизированы. Складывается впечатление, что у Запада в отношении инициативы Д.Медведева идеология заменила политику. Аргументы противников инициативы Д.Медведева хорошо систематизировал и сформулировал руководитель российско-китайских программ Центра европейских реформ Бобо Ло⁵⁸. Его изложение позиции Запада очень удобно для того, чтобы систематизировать и формализовать как позицию критиков, так и оппонировать им с российской позиции. Как мы увидим, превалирование идеологических аспектов в такой позиции очевидно. Так, по мнению критиков:

– `… предложении российского президента Дмитрия Медведева создать новую архитектуру европейской безопасности резко разделило Запад на два лагеря. Критики отвергают эту инициативу, усматривая в ней очевидную попытку поссорить западные государства. Более благосклонные аналитики видят в ней искреннее стремление сформулировать концепцию безопасности XXI века`.

Россия, как и всякая другая держава, естественно, использует противоречия между другими странами. Для этого и существует дипломатия. Но делать стратегическую ставку на такие противоречия внутри Евросоюза, либо между Европой и США, сегодня было бы наивно. Никто в России этого и не делает. Более того, сама идея новой архитектуры европейской безопасности, предложенная Д.Медведевым, делает уровень двусторонних отношений между государствами менее важным, чем общая международно-правовая база, обязательная для всех государств. Тем самым и использование противоречий между другими государствами даже тактически становится менее перспективным.

Официальная система взглядов на вопросы безопасности и угрозы изложена в новой военной доктрине Российской Федерации, утвержденной Президентом в 2010 году. Там, в частности, говорится, что, `… Мировое развитие на современном этапе характеризуется ослаблением идеологической конфронтации, снижением уровня экономического, политического и военного влияния одних государств (групп государств) и союзов и ростом влияния других государств, претендующих на всеобъемлющее доминирование, многополярностью и глобализацией разнообразных процессов …

… несмотря на снижение вероятности развязывания против Российской Федерации крупномасштабной войны с применением обычных средств поражения и ядерного оружия, на ряде направлений военные опасности Российской Федерации усиливаются.

Основные внешние военные опасности:

– стремление наделить силовой потенциал Организации Североатлантического договора (НАТО) глобальными функциями, реализуемыми в нарушение норм международного права, приблизить военную инфраструктуру стран – членов НАТО к границам Российской Федерации, в том числе путем расширения блока;

– попытки дестабилизировать обстановку в отдельных государствах и регионах и подорвать стратегическую стабильность;

– развертывание (наращивание) воинских контингентов иностранных государств (групп государств) на территориях сопредельных с Российской Федерацией и ее союзниками государств, а также в прилегающих акваториях;

– создание и развертывание систем стратегической противоракетной обороны, подрывающих глобальную стабильность и нарушающих сложившееся соотношение сил в ракетно-ядерной сфере, а также милитаризация космического пространства, развертывание стратегических неядерных систем высокоточного оружия;

– территориальные претензии к Российской Федерации и ее союзникам, вмешательство в их внутренние дела;

– распространение оружия массового поражения, ракет и ракетных технологий, увеличение количества государств, обладающих ядерным оружием;

– нарушение отдельными государствами международных договоренностей, а также несоблюдение ранее заключенных международных договоров в области ограничения и сокращения вооружений;

– применение военной силы на территориях сопредельных с Российской Федерацией государств в нарушение Устава ОНН и других норм международного права;

– наличие (возникновение) очагов и эскалация вооруженных конфликтов на территориях сопредельных с Российской Федерацией и ее союзниками государств;

– распространение международного терроризма;

Возникновение очагов межнациональной (межконфессиональной) напряженности, деятельность международных вооруженных радикальных группировок в районах, прилегающих к государственной границе Российской Федерации и границам ее союзников, а также наличие территориальных противоречий, рост сепаратизма и насильственного (религиозного) экстремизма в отдельных регионах мира`⁵⁹.

– Следующая мысль Бобо Ло: `Иногда на Западе и Востоке считают, что после окончания холодной войны Россия почувствовала, что оказалась на периферии. В 90-ые годы в ней царил политический хаос и социально-экономический кризис, а ее внешнеполитическое влияние резко уменьшилось; в результате, в международной жизни она могла претендовать самое большее на роль младшего партнера. Позднее, когда при Путине экономическая ситуация в России улучшилась, к ней стали относиться как к более влиятельному, но весьма неуклюжему и подчас враждебному государству. Короткая война с Грузией в августе 2008 г. ознаменовала сразу два момента: пик пресловутого возрождения страны и отчуждение между Россией и Европой`.

Действительно, правление либералов в 90-ые годы привело к глубокому социально-экономическому кризису. Прав Бобо Ло и другие критики и в том, что в результате этого кризиса `влияние нашей страны резко уменьшилось`. Но дальше с его логикой нельзя согласиться: признается, что в результате улучшения ситуации в России она стала `весьма неуклюжей` и `даже враждебным` государством, т.е. связь прямая: слабая, кризисная Россия – удобная для европейских партнеров, а окрепшая – `неуклюжая` и `враждебная`. Может быть именно в этом дело? Часто правящей европейской элите нужна слабая и не способная влиять ни на что Россия, но возникает вопрос: насколько дальновидна такая политика, ведь страны Евросоюза и Россия находятся на одном континенте и связаны миллионами нитей. Ослабление одной из европейских составляющих – будь то Запад или Восток, – как показывает история, неизбежно отражается на безопасности другой половины.

Что, кстати, признается в нынешнем Евросоюзе. Как справедливо полагает Р.Коэн в своей статье в `TheNewYorkTimes` от 9 марта 2010 года `Чтобы Лиссабонский договор стал не клочком бумаги, а Ван Ромпей – не просто декоративной фигурой, Евросоюзу необходимо выработать четкую стратегию по отношению к Китаю, России, ближневосточному мирному процессу, Афганистану, энергетической безопасности – и это лишь пять проблем, по которым у него отсутствует единая позиция. Кроме того, теперь даже Франция осознала, что соперничество между ЕС и НАТО в ситуации, когда Западу необходима сплоченность для того, чтобы хотя бы удержать свои позиции – это нелепость и идиотизм. Таким образом, европейцам необходимо как следует поработать и над координацией своей военной стратегии`⁶⁰.

И, конечно, никак нельзя согласиться с термином `пресловутое возрождение страны`. Это возрождение, пусть медленное, непоследовательное, но происходит. И не видеть, и не учитывать этот процесс нельзя, оставаясь реальным политиком. Это возрождение абсолютное: Россия превратилась из страны должника в страну – кредитора, восстановила свой ВВП, свои институты власти и т.п. И это возрождение относительное: Россия становится центром силы, который признают среди других центров в прошлом однополярном мире. Как пишет, например, американский ученый И.Валлерстайн, `… на мировую сцену выходят такие игроки, как Россия, Китай, Индия, Иран …`⁶¹. Заметьте, кстати, порядок перечисления этих стран.

– Другая сентенция Бобо Ло: `Параллельно с этими процессами происходил еще один: ЕС и НАТО практически полностью отождествились с Европой той эпохи, которая наступила после холодной войны. В прошлом Россия была частью Европы за счет того, что она, с одной стороны, `типичная европейская христианская цивилизация`, а с другой, входила в число великих европейских держав: Россия, Франция, Германия и Великобритания. За последние 20 лет процесс европейской интеграции ускорился, и Россия отстала; теперь она оказалась аутсайдером еще в большей степени, чем страны вроде Турции (которая уже более полувека входит в состав НАТО)`.

Может быть Россия и отстала за последние 20 лет, но ни географически, ни культурно, ни духовно она не перестала быть частью Европы. И граждане нашей страны не перестали себя иденцифицировать себя европейцами. Не перестала Россия быть и великой державой. Во всех смыслах этого слова, включая и экономический (ВВП сопоставим с ВВП Англии, Франции и Германии), а тем более культурный, образовательный, научный.

Россия не может стать аутсайдером, даже если кому-то это очень и захочется, хотя, безусловно, несчастья и неурядицы последних 20 лет, конечно, повлияли на ее восприятие в мире и Европе.

Неправильно говорить и о том, что Россия отстала от интеграционных процессов за последние 20 лет. Напомню, что до конца 80-х годов Россия практически в них не участвовала, более того противопоставляла им `социалистическую интеграцию` в рамках Организации Варшавского Договора (ОВД) и Совета Экономической взаимопомощи (СЭВ). Развитие отношений СССР развивалось на двусторонней основе, из которой исключалось полностью военное, политическое, финансовое и гуманитарное сотрудничество. Сегодня, как справедливо признает бывший Посол России в Брюсселе В.Лихачёв, наступила `эпоха `дорожных карт`, когда в область практического сотрудничества переведены целые направления в отношениях России и стран Евросоюза: от сотрудничества в области миграции до сотрудничества в области гражданского, уголовного и торгового права.

В рамках переговоров по второму соглашению представители Евросоюза поднимают вопрос о присоединении Российской Федерации, как члена Гаагской конференции по международному частному праву, к ряду Гаагских конвенций, в частности, о гражданско-правовых аспектах международного похищения детей (1980 г. и 1996 г.). РФ изучает этот вопрос, она признает значение гаагского правового массива. Но при этом мы видим, что данные конвенции относятся к сфере семейного права, тематика которого не входит в диалог по третьей `дорожной карте`. Надо быть просто объективным.

Наконец, `дорожная карта` по формированию общего пространства науки и образования, включая культурные аспекты. В ее основе богатый интеллектуальный, духовно-исторический капитал, тесное переплетение на протяжении нескольких веков культур, знаний и традиций. Все это способствует движению РФ и ЕС по пути интеграции, созданию реально новых, инновационных по сути, инструментов и принципов. За эти годы стороны продвинулись по пути формирования на базе Болонского процесса европейского пространства высшего образования. Разворачивается сотрудничество в рамках запущенной в 2008 г. программы ТЕМПУС – IV. Динамично продвигается сотрудничество в сфере образования по линии открытого в Москве (2005 г.) Европейского учебного института при российском университете МГИМО (У) МИД России. Разрабатывается, с учетом накопленного опыта, Проект программы действий России и Евросоюза по сотрудничеству в сфере культуры.

– Следующий `аргумент`Бобо Ло: `Медведев впервые заговорил об этой инициативе в июне 2008 г., перед конфликтом с Грузией. Ее главной целью было ограничить влияние Америки в Евразии. Медведев подчеркивал, что `атлантизм как единственный принцип исторически изжил себя`; утверждал, что нынешняя европейская архитектура несет `на себе отпечаток идеологии, унаследованной от прошлого`; говорил, что НАТО `никак не может обрести новый смысл своего существования`. И главное: Москва призывала провести европейский саммит, посвященный разработке новой хартии по образцу Хельсинской. На всякий случай, Медведев пояснил: `Важно, правда, чтобы все государства – абсолютно все государства Европы – участвовали в нём в своем национальном качестве, оставив блоковые и иные групповые соображения за дверью`.

Совершенно неверно связывать инициативу Д.Медведева с какими-то частными, пусть и важными, событиями. Отношения России с ЕС имеют принципиальное значение, что отражается в официальных доктринальных, долгосрочных документах. Так, в Концепции внешней политики Российской Федерации, утвержденной Указом В.В.Путина еще в июне 2000 года, по этому поводу говорится: `… Российская Федерация видит в ЕС одного из своих важнейших политических и экономических партнеров и будет стремиться к развитию с ним интенсивного, устойчивого и долгосрочного сотрудничества, лишенного конъюнктурных колебаний.

Характер отношений с ЕС определяется рамками Соглашения о партнерстве и сотрудничестве, учреждающего партнерство между Российской Федерацией, с одной стороны, и Европейскими сообществами и их государствами-членами, с другой стороны, от 24 июня 1994 г., которое еще не заработало в полную силу. Конкретные проблемы, прежде всего проблема адекватного учета интересов российской стороны в процессе расширения и реформирования ЕС, будут решаться на основе одобренной в 1999 году Стратегии развития отношений Российской Федерации с Европейским союзом. Предметом особого внимании должно стать формирующееся военно-политическое измерение ЕС (подч. А.П.)`⁶².

Действительно, можно согласиться с критиками в том, что Россия считает, что атлантизм как принцип себя изжил, или, точнее, – почти изжил себя. И не только в представлении российской элиты, которая хотела бы стать частью европейской, но и в реалиях самого атлантизма. Напомню, что атлантизм (точнее – североатлантизм) возник как принцип после 2-ой мировой войны для обороны североатлантического региона, во-первых, и противоборства с СССР и его союзниками как носителей коммунистической идеологии, во-вторых.

Этот принцип, может быть, и был актуален до конца 80-х годов, когда в Европе противостояли две огромные военные группировки, готовые к полномасштабным действиям на всем континенте и даже в мире. Присутствие США, как считалось, ставит перед СССР преграду для нападения на Европу. Но за последние два десятилетия эта военная угроза исчезла: произошло радикальное, в несколько раз, сокращение Вооруженных Сил России, они были выведены из всех европейских государств, а наступательный потенциал – ликвидирован. Соответственно и отпала необходимость американского военного присутствия, да и принципа `антлантизма` как военной составляющей политики Европы и США. Вместо `силовых` принципов обеспечения безопасности настало время `правовых`. И Россия уже сегодня положила эти принципы в основу своей политики безопасности. Так, в принятом еще в марте 1992 года законе `О безопасности` (который включил некоторые дополнения в 1993, 2002, 2005, 2006 и 2007 годах), прямо говорится (Статья N 5):

`Принципы обеспечения безопасности.

Основными принципами обеспечения безопасности являются:

– законность;

– соблюдение баланса жизненно важных интересов личности, общества и государства;

– взаимная ответственность личности, общества и государства по обеспечению безопасности;

– интеграция с международными системами безопасности`⁶³.

Более того, за последние 20 лет мы отчетливо наблюдали два противоречивых процесса. С одной, российской, стороны, – сокращение вооруженных сил и вооружений, уничтожение всей инфраструктуры в Восточной Европе и ее существенно ослабление на европейской части бывшего СССР. С другой стороны, – усиление военной мощи НАТО, продвижение блока на восток, развитие инфраструктуры.

Кроме того, за последние десятилетия НАТО распространил зону своей ответственности далеко за пределы обозначенного региона (превратившись из региональной организации, разрешенной Уставом ООН, в глобальную), а, во-вторых, хотя и исчезли идеологические противники – государства, противостоявшие НАТО в 1949 году, но появляются новые аргументы в пользу глобализации действий и сферы ответственности НАТО.

Утверждения о том, что блоки способны обеспечить мир и безопасность опровергаются реальными событиями. После того как в Европе остался один военно-политический союз НАТО, количество войн и конфликтов отнюдь не сократилось, даже увеличилось. И эта мысль разделяется Д.Медведевым, который недвусмысленно сказал: `События 90-х годов в Европе, на ближнем Востоке, на Кавказе … показывают: никакой блок свои задачи таким образом решить не может и безопасность, к сожалению, поддержать на должном уровне не может`⁶⁴.

Блоковая идеология себя исчерпала, так как исчезло блоковая противостоящая идеология и военно-политическая коалиция, поэтому формирование новой архитектуры безопасности предстоит делать самостоятельно суверенным государством (всем, как подчеркнул Д.Медведев) на основе международного права. Что, естественно, противоречит принципу атлантизма. Это можно организационно сделать только на международной конференции, где участвуют, во-первых, все европейские государства в своем суверенном качестве, а, во-вторых, когда изначальной нет блоковой составляющей.

Особую группу возражений против инициативы Д.Медведева, Бобо Ло объединяет под названием `Трещины и разломы`.Его аргументы таковы:

`Кремль стремится использовать внутренние разногласия западного альянса – как между США и Европой, так и между европейскими государствами. В первый раз Медведев выдвинул свое предложение сразу после бухарестского саммита НАТО в мае 2008 г. В ходе этого саммита у членов альянса возникли серьезные разногласия по поводу того, следует ли давать Грузии и Украине статус стран, готовящихся вступить в НАТО. В итоге им пообещали членство в неопределенном будущем, без указания сроков и без плана по подготовки к вступлению`.

Действительно, такие разногласия у стран Запада есть. И как показали дальнейшие события те, кто противился вступлению Украины и Грузии в НАТО, были абсолютно правы, а те, кто спешил их принять, – нет. Это, так сказать, внешние факторы, которые в действительности не зависят от России. Евросоюз расширился, включив в себя большое количество государств с самой разной экономикой, уровнем жизни, историей, традицией. Расширился и НАТО. Это – объективно и неизбежно ведет к росту противоречий, причем таких, которые (по пессимистическим оценкам некоторых экспертов) могут даже взорвать НАТО и Евросоюз изнутри. Но в истории НАТО, и в истории ЕЭС были такие периоды и прежде. В этом смысле любые действия, даже если бы СССР или Россия этого очень хотели, вели бы скорее к консолидации коалиции, а не ее развалу.

Это – объективные разногласия между европейскими государствами, которые отражают разные позиции, в т.ч. и по отношению к России. Но такие же разногласия существуют в НАТО и по вопросам, где Россия вообще не присутствует. Думаю, что не смотря на развитие интеграционных процессов в Европе и глобализации вообще, суверенные правительства и нации будут развивать там, где это возможно, свои специфические национальные черты и особенности. И это, конечно, никоим образом не зависит от России.

Более того, я полагаю, что по мере интеграции России и Евросоюза у России могут и даже неизбежно будут возникать противоречия и разногласия с другими странами за пределами Европы. Это совершенно естественный процесс, который возникает всякий раз, когда та или иная страна приобретает черты некой более крупной общности.

– Следующая мысль Бобо Ло: `Инициатива Медведева стала естественной реакцией на замешательство в Европе. Бухарестский саммит выявил трещины в политике западного альянса в отношении России. Некоторые государства-участники – особенно Германия и Франция – считали, что Запад слишком отдаляется от России и что расширение НАТО на ближайшее время достигло своих естественных пределов. Именно на эту `прагматическую` часть альянса были рассчитаны первоначальные предложения Медведева, столь откровенно ориентированные на Европу. Политика администрации Буша в отношении России и стран бывшего СССР вызывала в Европе беспокойство, на котором и пытался сыграть Медведев. В более широком смысле, он старался использовать пусть даже подспудные антиамериканские настроения в некоторых европейских государствах и их желание стабилизировать отношения между Европой и Москвой`.

Действительно, Россия не скрывает своего желания `стабилизировать, – как говорит Бобо Ло, – отношения между Европой и Москвой`. Более того, не просто стабилизировать, но и развивать их по всем направлениям. Поэтому любая угроза рассматривается в Москве серьезно – будь то угроза, исходящая от США или новых членов Евросоюза. В этой связи уместно процитировать мысль бывшего премьера Австралии Пола Китинга, который следующим образом оценивал политику США того периода: `… следовательно позаботиться о рациональном сосуществовании с Россией в рамках имеющихся международных институтов … С человеческой точки зрения было еще важнее пригласить 140-миллионное население России, изрядно потрепанное в ХХ столетии, в сообщество процветающих наций.

Вместо этого Соединенные Штаты повели себя так, как это делали другие страны-победители на протяжении всей истории: они беззастенчиво использовали свое выгодное положение, окружив Россию военным щитом и обращаясь с ней как с потенциальным противником, а их сателлиты из Западной и Центральной Европы еще больше настраивали Америку против Москвы`⁶⁵.

– Интересны аргументы Бобо Ло в отношении деталей инициативы Д.Медведева: Когда Медведев впервые высказал свое предложение (в Берлине, в июне 2008 г.) Европа практически не отреагировала. Его проект привлек внимание, только когда российский президент представил его более разработанную версию на конференции по вопросам мировой политики, проходившей в Эвиане в октябре 2008 г. К тому моменту (как раз после войны с Грузией) отношения России с Западом – особенно с США – были хуже, чем когда-либо за минувшие двадцать лет.

Между заявлением Медведева в Эвиане и его берлинским обращением была большая разница: внимание с Европы переключилось на евроатлантическую сферу. Медведев порицал Вашингтон за предполагаемое участие в грузинском конфликте и осуждал американскую однополярность в целом, но теперь он понимал, что США нельзя исключить из новой архитектуры безопасности…

Но по существу эвианская речь осталась маловразумительной и не содержала практически ничего нового. Соблюдение международного права, государственный суверенитет и территориальная целостность; недопустимость силовых методов воздействия; принцип `равной` и неделимой безопасности; жесткая критика НАТО и его безудержной экспансии – все эти заявления Кремль и министерство иностранных дел не раз делали еще в годы правления Ельцина`.

К сожалению, критики Д.Медведева не видят главного в его инициативе – системного подхода к формированию архитектуры европейской безопасности. В системном подходе важны именно принципы, которых можно не придерживаться (и не придерживаешь). Именно США в последние годы, да и ряд их сателлитов, не нуждались в принципах – приоритете международного права, уважении государственного суверенитета и признании территориальной целостности, недопустимости применения военной силы. Эти принципы, как и вся система, не только нарушались, но и под разными предлогами, – их девальвировали. В последние 20 лет отчетливо присматривается стратегия `размывания` и отказа от этих принципов: нормы международного право пытались сделать обязательными не для всех, `исключив` из числа стран, их соблюдающих, например, США. То же самое – и в отношении принципов суверенитета и территориальной целостности, которые, как оказывается, не являются абсолютными, и в некоторых случаях просто нарушаются.

Именно системность принципов, которые должны быть положены в основу новой архитектуры безопасности, не устраивает критиков инициативы Д.Медведева. Ведь в этом случае им придется признать их универсальность и обязательность для всех, не делая исключений для государств, которые уже систематически, неоднократно их нарушали. Более того, не признают, например, такой принцип, как `равная безопасность` вообще.

Впрочем, критику Д.Медведева за абстрактность, неконкретность его инициативы, Бобо Ло и его сторонники все-таки признают, что `… единственным принципиальным новшеством стал новый тип договора – по образцу Хельсинского, – призванный `на долгие годы в юридически обязывающей форме – обеспечить наши общие гарантии безопасности`. Но значимость даже этого пункта еще не доказана. Идея договора `Хельсинки-2` стоит в ряду прочих грандиозных, но по сути пустых проектов вроде `мирового многополярного порядка XXI века`, оси Москва-Пекин-Нью-Дели и БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай). Она не опиралась на современную концепцию международной безопасности. Вместо этого Медведев подчеркивал важность военных вопросов. Мнение, что международная безопасность – это военно-политическая проблематика, отражает культуру более чем трехсотлетней давности; тогда `мягкая сила` и `мягкая безопасность` (в политической и гуманитарной сфере) считались скорее декоративной, нежели основополагающей составляющей.

Конечно в основе международной безопасности лежит много факторов, среди которых по-прежнему военные факторы являются определяющими. Военная сила, как инструмент внешней политики, – исключительная прерогатива суверенных государств и коалиций. Говорить о безопасности, игнорируя фактор военной мощи (как `культуру трехстолетней давности`) – наивно. Только государства вырабатывают основы военной доктрины и осуществляют планы военного строительства. Только государства способна мобилизовать все национальные ресурсы. И только государства способны принять решения об использовании этих ресурсов в своих внешнеполитических целях.

Конечно в XX и XXI веках к числу внешнеполитических инструментов добавились новые, в т.ч. `мягкая сила`, которые в мирное время способны играть выдающуюся роль. Но отнюдь не заменять военную силу и не обеспечивать военную и международную безопасность. `Мягкая сила`, как и любые иные ресурсы нации, выполняют вполне определенные функции, которые им отводятся государством и обществом. Но отнюдь не решающие, если речь идет о суверенных государствах. Там же, где суверенитет ослаб, или символичен, действительно военная сила вообще не требуется. Впрочем, сила (включая `меткую`) вообще.

Надо сказать, что российская элита в последние годы очень болезненно относится к попыткам размыть суверенитет России с помощью `мягкой силы`. Эта болезненность проявилась в том числе и в таких концепциях Администрации Президента России, как `суверенная демократия`, но ещё больше – в мерах, предпринятых государством по отношению к усилению контроля над институтами гражданского общества в России. Особенно теми, которые используются иностранными государствами или в интересах иностранных государств.

– По мнению Бобо Ло и критиков Д.Медведева сегодня у Москвы происходит смена приоритетов: `развитие медведевской инициативы раскрывает также чувствительность Москвы к изменениям внутри– и внешнеполитических обстоятельств. Относительное единодушие Европы по поводу Грузии, влияние мирового финансового кризиса и – с недавнего времени – возрождение США с приходом Барака Обамы – радикально изменили внешнеполитический контекст деятельности России. Откровенно враждебный по отношению к Америке и НАТО тон больше неэффективен. Это, собственно, было очевидно еще на встрече в Эвиане, когда французский президент Николя Саркози подчеркнул, что любое соглашение по безопасности `от Ванкувера до Владивостока` должно основываться, прежде всего, на НАТО, и призвал Россию к более тесному взаимодействию с уже существующими институтами и механизмами, такими, как Совет Россия-НАТО и Европейская политика безопасности и обороны ЕС.

Сейчас Москва явно стремится сгладить острые углы своей инициативы по безопасности. Когда отношения с США и НАТО начали улучшаться, Кремлю невыгодно омрачать этот процесс`.

– Изменилась не внешнеполитическая стратегия, а стало очевидно, что провалилась внешнеполитическая стратегия республиканцев. И не только по отношению к Европе или Ближнему Востоку, но и по отношению к России. Произошла `перезагрузка`. Причем по инициативе всех сторон, а не только России. В том числе стала более понятной и позиция Москвы в отношении грузино-осетинского конфликта. И ошибки Запада и США.

Проблема именно в этом: Запад был вынужден признать, что стратегия `однополярного` мира бесперспективна, что США не все могут в этом мире, а Европа имеет не только схожие, но и отличные от США интересы. Произошла прежде всего корректировка внешнеполитического курса США, а не России.

Российская элита в этих условиях не просто готова признать эти изменения, но и приветствует их. Было бы глупо и непрактично делать вид, что происходящие в США и Европе изменения по отношению к России, не имеют значения. Впрочем, как и преувеличивать это значение: российская элита в первое десятилетии отчетливо сознает, что развитие сотрудничества с США и Европой закономерный и естественный процесс, который в интересах безопасности страны.

Далее Бобо Ло делает весьма примечательное признание в пользу Росси: `Сейчас модно обвинять западные правительства (в первую очередь, США) в разрушении евроатлантической безопасности. Их ругают за то, что России постоянно утирают нос: особенно это заметно на примере экспансии НАТО на Восток с целью включить в себя большинство стран Центральной и Восточной Европы. В последние несколько лет Запад поддерживал цветные революции в Грузии и Украине; разрабатывал проекты по противоракетной обороне США в Польше и Чехии; безуспешно пытался сбалансировать российские амбиции в постсоветском пространстве – всё это вызвало сильное негодование Москвы. Нынешнюю европейскую архитектуру безопасности, сосредоточенную вокруг НАТО и ОБСЕ, критикуют за то, что она не только не смягчила противоречия, но и довела их до критической точки.

При поверхностном подходе может показаться, что у россиян есть оправдания: нынешняя архитектура безопасности неэффективна во многих отношениях. Она не препятствует войнам; служит плодородной почвой для развития враждебных отношений, – а западные державы используют это в национальных или коллективных (т.е. НАТО) интересах. Однако не следует забывать о том, что характер таких международных организаций зависит от того, какие страны входят в их состав. При всех достижениях многосторонней дипломатии со времен Второй мировой войны, в международных отношениях господствуют великие державы, а не многосторонние институты`.

И я бы выделил особо итог, черту, которая резюмирует размышления по этому вопросу: `Сама постановка вопроса от оправданиях России – абсурд. Россия в ХХ веке сделала для Европы, ее безопасности больше, чем любая другая страна. И в первую, и во Вторую мировую войну, а тем более после того как в инициативном порядке прекратила военное противостояние, распустила ОВД`.

Это весьма примечательное признание, особенно, в связи с тем, что в международных отношениях `господствуют великие державы, а не международные институты`.

Именно эту ситуацию и предлагает исправить Д.Медведев, заменив эгоизм великих держав, участием всех государств и приоритетом норм международного права.

Не случайно Бобо Ло делает не столько прагматический, сколько пессимистический вывод: `Великие державы не всегда придерживаются международного права; они могут и не уважать суверенитет и территориальную целостность других государств; они будут иногда применять силу во внешнеполитических отношениях; они будут обеспечивать себе безопасность за счет других; они будут преследовать свои государственные интересы так, как сочтут нужным, невзирая на приоритеты и чувства других. Никакая архитектура в мире не изменит такого положения дел` (подч. А.П.).

И в этом выводе простая суть всей критики Д.Медведева: новая архитектура безопасности нереальна. Следует признать, что по-прежнему международная безопасность будет основываться на отрицании норм международного права, эгоизме великих держав, готовности использовать военную силу. То есть критики инициативы Д.Медведева не верят, что ситуацию можно изменить и предлагают приспособиться к реалиям, а не менять их: `Вместо того чтобы искать и без того очевидные недостатки нынешней системы безопасности, нам следует установить, можно ли ее исправить – хотя бы в перспективе. Может ли НАТО больше учитывать российские интересы? Как превратить ОБСЕ в более эффективный институт? Можно ли разрешить патовую ситуацию с ДОВСЕ (Договором об обычных вооруженных силах в Европе)? Повысится ли уровень европейской безопасности благодаря созданной при поддержке Москвы Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ)? И выйдет ли Хельсинская хартия на уровень XXI века благодаря новому паневропейскому договору?`

То есть речь идет о сохранении нынешней системы безопасности в нетронутом виде, адаптировав ее и институты к современности, без коренных изменений. Другими словами, критики Д.Медведева говорят о том, что `итак всё хорошо`, признавая, что издержки – войны, конфликты, угрозы суверенитету и т.д. – неизбежны и к ним нужно приспособиться.

Говоря о современном состоянии проблемы, Бобо Ло и те, кого он представляет, характеризуют ее следующим образом: `Российские инициативы часто критикуют за невнятность. Причина невнятности, видимо, в следующем: Москва гораздо лучше понимает, что ей не нравится, чем то, какой должна быть альтернативная архитектура. Другое возможное объяснение состоит в том, что медведевское предложение попало в неожиданный контекст: мировой финансовый кризис и, главное, потепление в отношениях России и США.

Администрация Обамы не только говорила о `перезагрузке` американско-российских отношений, но и нашла новые пути взаимодействия с Москвой в тех областях, где роль России представляется важной: контроль над стратегическими вооружениями, иранский ядерный вопрос и Афганистан. В то же время, США практически свели на нет те проблемы, которые раньше служили причиной огромных конфликтов, как, например, расширение НАТО и противоракетная оборона. Благодаря действиям новой администрации изменился психологический климат, а Москва – хоть и с осторожностью – начала осознавать возможность взаимодействия с Вашингтоном по таким вопросам, в которых они оба живо заинтересованы и где она может сыграть реальную роль. Ввиду перспективы возобновить сотрудничество с США в сфере безопасности, померкли грандиозные планы по внесению системных изменений в международную архитектуру безопасности`.

Это, конечно же, не так. Инициатива Д.Медведеваа носит, как уже говорилось, не только системный характер, но она представляет собой более общее видение картины мира, в том числе и международной безопасности, места России в мире, даже политической философии современной российской элиты, которая хочет быть `вписанной` в политическую философию развитых государств, найти в ней свое место. Для неё проблемы идентификации – решены.

Но здесь есть и одна важная особенность, которую отметил Бобо Ло: `Обобщая, можно сказать, что Вашингтон снова заинтересовался Москвой, а это вернуло российское стратегическое мышление к старым американоцентристским традициям. Пусть больше половины российского экспорта и иностранных инвестиций приходится на Евросоюз, для руководства России главным игровым полем остаются отношения с США, так как это самая сильная страна в мире, несмотря даже на то, что перед ее властями стоят такие проблемы, каких ни разу не бывало за два прошедшие десятилетия. Можно сказать, что для России грубая сила важнее географического положения, экономического взаимодействия и культурной близости` (подч. А.П.).

С этим утверждением, конечно, нельзя согласиться. Инициатива Д.Медведева направлена как раз в противоположном направлении. Как подчеркнул российский президент, необходимо `… создавать такие механизмы, которые будут работать во внеблоковом режиме`⁶⁶, т.е. невоенные, договорные, согласительные, любые иные не силовые, а цивилизованные механизмы защиты национальных интересов.

`Пока российско-американские отношения строятся вокруг конкретных приоритетов, в них практически нет места концепциям и схемам, особенно если Вашингтон, как сейчас, не будет проявлять к ним интереса (подч. А.П.). Но как только двусторонние отношения испортятся, проект европейского/евроатлантического договора о безопасности получит новый импульс`.

Вопрос в том, до какой степени испортятся, а также, неизбежно ли это ухудшение отношений? Вряд ли можно строить долгосрочную внешнеполитическую стратегию, ожидая такого поворота событий. Наоборот, Москва не хочет не только ухудшения отношений, но и предлагает создать механизм, способный предотвратить такое ухудшение. Россия полагает, что стабильные отношения с Евросоюзом – обязательное условие реализации всей внешней политики страны.

Международная безопасность и мировой кризис

Мировой кризис вновь заставил говорить о `возвращении государств с их национальными интересами в мировую политику`, об `отсутствии доверия` стран друг к другу и даже об `отдалении Великобритании все дальше от ЕСовских дел` (лидер консерваторов до его избрания премьером Д.Кэмерон даже дал понять, что он `предпочтет вообще не видеть Европу, не общаться с Европой, и не слышать слова `Европа`).<sup>69</sup>. По мнению экспертов, американцы стремятся децентрализировать и распотрошить экономические ресурсы Европейского Союза до безопасного для себя уровня. Для этого используется традиционный `антибрюссельский` инструментарий – Великобритания и страны `новой` Европы. Кстати, в греческом вопросе им это где-то удалось. Лондон настоял на более широком участии в финансовой помощи Греции МВФ. Кредит Греции на две трети будет предоставлен странами еврозоны и на одну треть - Международным валютным фондом.

Национальный эгоизм в любой форме не является лучшим способом противодействия кризису в условиях глобализации, но именно он возобладал на какое-то время. Так в Германии, например, было принято два пакета антикризисных мер, рассчитанных на период 2009–2010 годов, чья общая стоимость составила 132 млрд. евро (1,5% ВВП). В Первом пакете предусматривалось фондирование Немецкого банка развития, покрытие его рисков и поддержка отечественного бизнеса (15 млрд. евро), повышение необлагаемого налогами вычета (до 1200 евро), введение 25% допустимого уровня снижения балансовой стоимости активов сроком на 2 года, финансирование инфраструктурных проектов (3 млрд. евро), увеличение финансирования федеральных и земельных программ, увеличение суммы необлагаемого налога, снижение отчислений на государственное медицинское страхование, а также целый пакет мер по поддержке научных и технологических отечественных проектов, включая автомобильные двигатели и Интернет⁷⁰. Все они носили отчетливый характер поддержки национальной экономики.

Тем не менее существует и другой подход, сторонники которого полагают, что совместные действия – более перспективная модель поведения в условиях кризиса. Особенной в области безопасности. Более того, в России в целом пришли к консолидированному мнению о необходимости совершенствования международных институтов, а, если надо, то и создания новых механизмов сотрудничества и обеспечения безопасности. Эту позицию элиты хорошо сформулировал академик Ан.Торкнов, противопоставив её альтернативной позиции обеспечения безопасности: `В Москве с интересом следят за успехами интеграционного проекта Евросоюза. Он представляется очень перспективным. В его рамках значительное число европейских государств объединяет свои усилия для преодоления общих проблем и решения общих задач. Созданные в странах ЕС условия экономического процветания и социального мира показывают, что это получается у них достаточно успешно. Лиссабонский договор позволит ЕС действовать еще более эффективно...

Россия предлагает более реалистичное в обозримой перспективе и более демократичное видение `Большой Европы`. В соответствии с ним Российская Федерация, Европейский Союз, все третьи европейские страны должны совместными усилиями создавать мир, в котором хотели бы жить. Важно, чтобы он строился на равноправной основе и в нем уютно чувствовали себя все страны и народы.

В краткосрочной и среднесрочной перспективе речи о том, чтобы оставшиеся вне ЕС европейские страны влились в него, не идет. К этому никто не готов. Евросоюз сам этого не выдержит. Вхождение ЕС в `Большую Европу` также не актуально. С одной стороны, ЕС уже находится в `Большой Европе`. С другой – `Большая Европа` пока, скорее, надежда на лучшее будущее, чем реальность.

Но до этого лучшего будущего надо еще дожить в мире и спокойствии. Поэтому Россия стремится в согласии с другими странами реформировать основы обеспечения безопасности в Европе. Если для этого требуется перезаключить ранее подписанные договоры или подписать новые, то этим следует поскорее заняться`⁷¹.

Мировой кризис продемонстрировал, что необходимо новый уровень международного сотрудничества, который может представлять собой систему мер в области безопасности в таких областях, как:

– финансовая область и международная торговая;

– использование ресурсов;

– создание единой инфраструктуры транспорта и связи;

– совместных действий против международного терроризма;

– контроля над критически важными технологиями и распространением оружия массового уничтожения (ОМУ);

– но, главное, формирование общих рамок международного права и поведения государств в мире, что неизбежно потребует сотрудничества в поиске общих ценностей и разработке общих принципов, т.е. сотрудничества дажена идеологическом уровне, уровня понимания глобальных угроз, общих для безопасности национальных государств.

Применительно к Европе и Евросоюзу эти настроения российской элиты нашли выражение в проекте специальной Программы, разработанной и предложенной МИДом России Президенту Российской Федерации в 2010 году. Этот проект документа получил название `Программа эффективного использования на системной основе внешнеполитических факторов в целях долгосрочного развития Российской Федерации⁷².

Последнее обстоятельство важно еще и потому, что в конце первого десятилетия нашего века стало ясно, что европейской системе ценностей всё более откровенно противопоставляются иные цивилизационные системы ценностей – прежде всего исламская и китайская, которые будут обеспечивать экономические и иные интересы стоящих за этими идеологиями государств. Так, в это время очевидно наблюдался всплеск китайского национализма, который уже не скрывал своих международных амбиций. Как отмечает российский исследователь А.Лукин, `… этот секрет … полностью раскрылся после недавних публикаций нескольких официальных военных аналитиков, где высказывались те же мысли. Так, в сразу же приобретшей большую популярность книге `Китайская мечта` профессор Университета национальной обороны (входит в систему Минобороны КНР) старший полковник Лю Минфу считает, что в XXI столетии Китай должен стать первой державой мира. В противном случае усилиями США, борьба (а может быть, и война) за лидерство с которыми неизбежна, он будет отброшен на обочину мирового развития. Перечисляя все утверждает, что причина американской враждебности – не идеология, а геополитика. И `даже если Китай станет более капиталистическим, чем Соединенные Штаты, они все равно будут полны решимости его сдерживать`. По мнению Лю, борьба Пекина и Вашингтона – это соревнование за мировое лидерство, и `чтобы спасти себя, спасти мир, Китай должен готовиться стать его кормчим`. `Если Китай не поставит себе целью превзойти по военной мощи США и Россию, то он обречет себя на судьбу третьеразрядной военной державы`, – пишет Лю Минфу и призывает: `Превратите несколько мешков с деньгами в патронташи`⁷³.

Предполагаются и другие процессы, которые объективно свидетельствуют об утрате Евросоюзом своих позиций. Прежде всего в финансовой области, где `борьба за оздоровление государственных финансов, которую органы Евросоюза вели последние 15 лет после подписания Маастрихтского договора, пошла насмарку. Чтобы вернуть государственный долг на докризисный уровень, странам Европейского союза потребуется еще 15 лет. Насколько это будет актуально в 2025 г. И как к тому времени будет выглядеть мировая экономика, сказать трудно. Нарастание госдолга опасно по нескольким причинам`⁷⁴.

Но не только. В целом доля Европейского союза в мировой экономике уменьшилась с начала века с 25% до 21% в 2008 году, но, главное, имеет устойчивую тенденцию к дальнейшему снижению.

Доля отдельных регионов в мировом ВВП в 1980–2014 гг. %⁷⁵

Источники: WorldEconomicOutlook, IMF

Эти тенденции говорят о том, что в период 2010–2020 годов произойдет решительное изменение в соотношении сил в мире. И отнюдь не в пользу США и Евросоюза. Естественно, что вслед за этим произойдет изменение и в соотношении политических и военных сил. В новый конфигурации мировых центров силы неизбежно встанет вопрос о создании новых военно-политических союзов и коалиций как представителей `совокупной военно-политической мощи` идеологии и близкой цивилизации.

Если к тому времени не будет создана эффективная система международной безопасности или существенно улучшилась существующая, в том числе и институты, которые ее обеспечивают, то новые центры силы потребуют очередного передела мира, ресурсов и сфер влияния.

Очевидно, что новые центры силы и вероятные военные коалиции будут во многом ориентироваться на свои идеологии. Мало иметь экономическую и даже военную мощь. Необходима идея и даже идеологическое лидерство, которые смогли бы сконцентрировать и направить ресурсы на достижение поставленной цели.

Именно поэтому необходимо, во-первых, внимательно следить не только за политическими и экономическими, но и идеологическими изменениями, которые неизбежно и динамично будут происходить в 2011–2020 годах в новых центрах силы, а, во-вторых, прилагать все усилия к тому, чтобы попытаться избежать нового противостояния военно-политических коалиций. Альтернативой такому блоковому строительству может стать новая концепция международной безопасности и идея новой архитектуры европейской безопасности.

В России все отчетливее начинают понимать необходимость долгосрочного стратегического планирования, в т.ч. и в области безопасности. Это объясняет новый концептуальный подход России. Как сказал один из старейших представителей российской элиты Ю.Лужков, `Если у социализма и было системное преимущество перед капитализмом, то оно, наверное, состояло именно в системе долгосрочного планирования…`⁷⁶. Но, на мой взгляд, необходимо и стратегическое планирование в области международной и европейской безопасности. Мы должны уже сегодня не только прогнозировать развитие мировой экономики, но и ее последствия для системы международной безопасности. Опыт 2-ой Мировой войны в Европе, на мой взгляд, показал, что старые дипломатические методы, двусторонние переговоры, секретные договоренности и ответные действия против агрессора – малоэффективны⁷⁷. И, наоборот, если бы европейская политика в 30-ые годы прошлого века были более дальновидны и смогли бы договориться о системе коллективной безопасности (а именно к этому сегодня призывает все европейские страны Д.Медведев), то войны и десятков миллионов жертв можно было бы избежать.

Таким образом у новой системы европейской безопасности может быть несколько точек опоры:

– во-первых, международное право и обязательства государств следовать его нормам, а не концентрироваться на `политической целесообразности` и `национальных интересах;

– во-вторых, организация, способная объединить все европейские государства от Ванкувера до Владивостока, стать площадкой для согласования интересов всех государств и диалога для принятия совместных решений;

– в-третьих, общие идеологические и цивилизационные ценности, правила и нормы, учитывающие национальную специфику, по объединяющие европейцев;

– в-четвертых, общее экономическое, таможенное, финансовое пространство, которое не ограничивается рамками Евросоюза;

– в-пятых, общие стратегии научного, культурного и образовательного развития европейских государств. Именно эти области будут определять лицо цивилизации, экономики и общества в XXI веке.

Надо сказать, что если внимательно проанализировать эти процессы, то обнаруживается, что по всем направлениям они развиваются. И развиваются вполне позитивно. Даже не смотря на временные трудности, вызванные кризисом или иными причинами. И эти процессы вызывают нормальное, естественное опасения у Запада.

Но и у России есть свои спасения⁷⁸. Прежде всего в отношении постсоветского пространства. Так, наибольшее недоверие со стороны Москвы может вызывать цель создания сети зон свободной торговли (ЗСТ) между Европейским союзом и странами-партнерами, провозглашенная в платформе `Экономическая интеграция и конвергенция с политиками ЕС`. В принципе, согласно многосторонней системе требований в рамках договоренностей ГАТТ/ВТО, переход к свободной торговле должен, – как справедливо считает И.В.Болгова, – стимулировать торговлю между данными странами и не создавать дополнительных барьеров для третьих стран. Региональные соглашения призваны дополнять принципы формирования многосторонней торговой системы в рамках ВТО, а не противопоставляться ей. Также, такие соглашения члены ВТО должны заключать лишь с другими странами-членами, тогда как со странами-нечленами – лишь в порядке исключения, хотя на практике соблюдение этого требования неоднозначно.

Таким образом просматривается избирательный интерес ЕС к странам на постсоветском пространстве.

Место Белоруссии в этом процессе пока не определено. Существуют дополнительные трудности, связанные с вступлением страны в ВТО, отсутствие четкого перечня отраслей, которые могут быть подвергнуты либерализации торгового обмена. Между тем у России в целом есть основания для опасений, исходя из опыта таможенного союза с Белоруссией. Как признает российский эксперт из ВШЭ А.И.Суздальцев, `…таможенная зона в рамках Союзного государства России и Белоруссии продемонстрировала свою неэффективность. Структура зоны и ее договорная база способствовали односторонней выгоде белорусской стороны, что в итоге привело к остановке экономической интеграции между Минском и Москвой`⁷⁹.

В долгосрочном плане Евросоюз намеревается создать `Экономическое сообщество соседства` (`NeighbourhoodEconomicCommunity`), которое должно обеспечить условия для участия постсоветских стран в едином европейском рынке.

Адаптация государствами-партнерами европейских норм и стандартов заложена в основание и другой тематической платформы `Энергетическая безопасность`, задачами которой являются развитие транспортной инфраструктуры и диверсификация поставок энергоносителей. Реализация этой платформы осложняется в первую очередь тем, что единый энергетический рынок ЕС находится только на стадии становления, и перспективы его развития зависят от исхода внутриевропейской борьбы в сфере либерализации рынков газа и электричества в ЕС.

В энергетической платформе `Восточного партнерства` заложен ряд противоречий на двустороннем уровне. Так, Европейский союз напрямую увязывает заключение с Арменией `Меморандума о взаимопонимании по энергетическим вопросам` с закрытием Медзаморской АЭС. При этом от Украины в обмен на подписание такого же `Меморандума` не требуется закрыть атомные электростанции, хотя там стоят реакторы того же типа, что и на Армянской АЭС⁸⁰. В качестве причины для закрытия Медзаморской АЭС европейские эксперты приводят сейсмическую опасность региона. Критики позиции ЕС в этом вопросе указывают на тот факт, что Спитакское землетрясение 1988 г. станция пережила с достаточным запасом прочности; кроме того, не ясно, где Армения возьмёт до 40% электроэнергии, которую обеспечивает нынешняя АЭС, если она будет закрыта.

Как написал известный российский эксперт, профессор МГИМО (У) Игорь Томберг, `В Копенгагене в апреле 2010 года Д. Медведев напомнил о российской инициативе по совершенствованию международной правовой базы энергетического сотрудничества, включая новую версию Энергетической хартии`⁸¹. Эта инициатива имеет под собой самое серьезное основание. Энергетика сегодня стала не только объектом политики, но и предметом серьезных спекуляций, которые во многом определяют состояние экономики, фондовых и валютных рынков. Россия, может быть, больше, чем любая другая страна заинтересована в стабильности и защищенности этого рынка надежными международно-правовыми механизмами. Как подчеркивалось ведущими энергетиками мира весной 2010 года, `Мы глубоко озабочены тем, что мировой энергетический рынок сегодня не защищён от спекулятивности, нестабильности и системных рисков, способных нанести серьёзный ущерб мировому экономическому развитию. Развитие мировой энергетики по-прежнему сдерживается геополитическим соперничеством и политическими противоречиями глобального масштаба. Эти противоречия не могут быть устранены ни отдельными странами, ни в рамках двухсторонних отношений`⁸².

Особенно явно зависимость России от состояния мирового энергетического рынка проявилась в период кризиса 2008–2010 годов, когда цена на углеводороды во многом, если ни в главном определяла доходы российского бюджета. Подсчитано, что увеличение стоимости барреля нефти на один доллар дает приблизительно увеличение дохода российской казне на 1 млрд. долл. в год. Но волатильность такова, что, например, весной 2010 года цена на баррель менялась в течение одной – двух недель на 15–20 долл. Причем факторы, влияющие на цену, могут быть самые неожиданные – от активизации вулкана и аварии на нефтяной платформы до информации рейтинговых агентств о состоянии бюджета Португалии.

Вопросы энергетической политики прямо связаны с проблемами международной и европейской безопасности, более того, являются их следствием. Дело в том, что страны-импортеры и страны-экспортеры взаимодействуют сегодня в рамках биполярной модели, нацелены на достижение разных, а, порой, прямо противоположных стратегических целей. Поэтому вопрос принципиальной важности заключается в достижение политического, стратегического компромисса и баланса интересов, следствием которого стало бы уже обеспечение энергетической безопасности, включая главные проблемы: транзит, ценообразование, инвестирование.

20 апреля 2009 г., во время своего визита в Финляндию, Президент России поднял вопрос о необходимости радикального совершенствования правовой основы мировой торговли энергетическими ресурсами. Речь шла о том, чтобы совместно с `восьмеркой`, `двадцаткой`, Евросоюзом, СНГ, ШОС и другими международными и региональными организациями выработать универсальный, юридически обязывающий документ. При этом Россия призвала к тому, чтобы участниками договоренности стали как все основные страны-производители, так и страны – транзитеры и потребители энергоресурсов.

Именно об этом российское руководство говорит начиная с саммита `Большой восьмерки` 2006 года. И этой же проблеме посвящен `Концептуальный подход к новой правовой базе международного сотрудничества в сфере энергетики`, который претендует на то, чтобы заменить `Энергетическую Хартию` или войти в нее составной частью.

Напомню, что Договор к этой Хартии Россия так и не ратифицировала, не желая допустить ущемления своих интересов, т.е. Хартия не соответствует национальным интересам России. И прежде всего потому, что ключевые проблемы энергобезопасности – транзит, ценообразование, международное регулирование, инвестиции, т.е. все то, что затрагивает интересы производителей, остается вне ее ответственности. В области энергетики наблюдается то же, что и в области безопасности – изменение реалий не затронуло существующих механизмов, более того, делает сотрудничество и взаимодействие неравноправным. Как и в случае с проблемой европейской безопасности, необходим фактически тот же комплекс мер и те же принципы: совместных действий, международного права, диалога всех заинтересованных сторон (в случае с энергобезопасностью, – экспортеров, транзитеров, импортеров). Соответственно, как и в случае с евробезопасностью, нужен и новый механизм сотрудничества, учитывающий интересы всех сторон и преобладание норм международного права. Суть новой концепции: распространить ответственность за `глобальную энергетическую безопасность` как на поставщиков, так и на потребителей и транзитеров энергоресурсов. Вытекающее отсюда требование к Европе: в обмен на безопасные поставки газа, во-первых, обеспечить безопасность спроса, под которой понимается прозрачный и предсказуемый сбыт, а во-вторых, открыть и гарантировать недискриминационный доступ к международным энергетическим рынкам⁸³.

Также как и в области европейской безопасности не удалось продвинуть российский `Концептуальный подход к новой правовой базе международного сотрудничества в сфере энергетики` как альтернативу Энергетической хартии. Это значит, что на европейском углеводородном рынке отсутствуют единые правила игры, которые бы устраивали и производителя, и потребителя, и транзитера. Другими словами Россия предлагает выработать единые юридические правила игры, но большая Европа эти предложения фактически игнорирует.

Как и в случае с европейской безопасностью, Россия в области энергобезопасности прямо заинтересована в предсказуемых и долгосрочных отношениях с европейскими государствами. И понятно почему: сегодня рынок цен на нефть и газ в основном формирует потребитель, т.е. европейские государства. Но Россия уже инвестирует огромные средства в строительство новых и модернизацию старых трубопроводов. Вопрос в том, не напрасны ли эти инвестиции? Окупятся ли они. Ответить на него можно только в случае обладания долгосрочными (стратегическими) контрактами и эффективными международными механизмами их обеспечения.

`К сожалению, – справедливо отмечает И.Тамберг, – стремление российского руководства создать прочную юридическую международную базу энергетической стратегии страны не находят поддержки не только в западных СМИ, но и в российских и даже в экспертном сообществе. Без широкой поддержки, разъяснительной работы, пропаганды, наконец, российских предложений в этой сфере проблема так и будет озвучиваться лишь высшим руководством без особого отклика в стране и за рубежом`⁸⁴. Очевидна прямая аналогия с усилиями России в области евробезопасности последних лет. И хронологически, и политически, и методологически Россия придерживается строго создания механизма диалога для участия всех партнеров, международно-правовой и политической базы такого диалога. Европа –игнорирует.

Подытоживая, можно сослаться на старую формировку современного внешнеполитического курса России, из которого вытекает и наше видение системы европейской безопасности, сформулированного Ан.Торкуновым: `Внешнеполитический курс РФ далек от идеалистических представлений. В частности, он свободен от иллюзий относительно подлинного характера отношений с Западом, в которых сотрудничество в одних областях – там, где интересы совпадают, – сочетается с соперничеством и конкуренцией. Последняя, впрочем, типична далеко не только для отношений России и ее западных партнеров. Взаимоотношения на мировой арене в целом характеризуются острой конкуренцией за рынки, инвестиции, экономическое и политическое влияние. В итоге, место России в мировой системе определяется и будет определяться ее способностью преодолеть нынешнюю слабость, модернизировать общество, политическую систему, экономику и вооруженные силы`⁸⁵.

Действительно, история дипломатии учат, что справедливые договоры не выпрашивают, бесконечно убеждая в их объективной необходимости. Справедливые и эффективные международные договоры заключаются лишь в том случае, когда все стороны в них заинтересованы не только по объективным соображениям, но и по соображениям вполне субъективным, определяемым соотношением сил в мире и отношением элит. Сегодня, справедливые объективно договоренности, предлагаемые Россией, не встречают поддержки не потому, что они плохи или необъективны, а потому что Россия, ее позиции слабы. Слабы в технологической, энергетической, экономической и социальной областях. Там, где они относительно сильны (как, например, в области стратегических ядерных вооружений), – соглашения с трудом, но достигаются: пример тому СНВ-3.

Отсюда следует с неизбежностью и другой вывод: заключение всеобъемлющих договоров о европейской безопасности, в которых прежде всего нуждаются слабые (как Россия), и которые ограничивают произвол сильных, – невозможно пока обе стороны не станут занимать `позицию силы`, которая в сегодняшних международных отношениях означает, не позицию слабости`.

Что же должна делать внешняя политика в этих условиях? Каковы ее приоритеты? На мой взгляд, ответ очевиден: во-первых, содействовать укреплению позиций России в социально-экономической и научно-технической областях, т.е. формировать условия для опережающего развития, а, во-вторых, развивать международное сотрудничество по всем азимутам, укрепляя российские позиции в мире везде, где это возможно. Эту стратегию ректор МГИМО (У) Ан.Торкунов описал следующим образом:

`В свете этого внешняя политика России должна быть нацелена на содействие решению общенациональных задач. К их числу относятся повышение конкурентоспособности нашей экономики, кардинальное увеличение ВВП, дальнейшая интеграция России в мировую хозяйственную систему. В качестве приоритетов внешней политики названы защита национальных экономических интересов, повышение инвестиционной привлекательности России, противодействие дискриминации на внешних рынках`.

И такая позиция отражает настроение большинства российской элиты, которая не хочет слишком активной внешней политики, особенно сопряженной с экономическими затратами. Элита желает, чтобы с ней считались в мире, не игнорировали открыто ее интересы, не заявляли публично о недостатках. Не более того. Других амбиций сегодня нет. И так все понимают, что основная внешнеполитическая проблема России это сама Россия, эффективность ее власти, элиты.

Отсюда во многом и стремление расширить круг внешнеполитических партнеров России. Вплоть до непопулярных режимов в Латинской Америке. Как справедливо отметил Ан.Торкунов, – `К ключевым элементам внешнеполитической линии относится положение о многовекторном характере российской внешней политики. По сути дела, речь идет о том, что Россия должна выстраивать конструктивные отношения со всеми теми государствами, которые представляют для России интерес, решая в каждом конкретном случае конкретные важные для России проблемы. Ключевыми элементами внешнеполитической стратегии России стали прагматическое восприятие внешнего мира и национальных интересов страны с точки зрения ее безопасности; адекватное представление о необходимости коренного пересмотра архитектуры международной безопасности; геоэкономическая ориентация и замена `однополярной` стратегии многовекторной. Актуальной задачей сегодня является полное претворение в жизнь обновленных стратегических установок с тем, чтобы в максимальной мере использовать открывающиеся международно-правовые возможности в интересах России`⁸⁶.

Эта позиция России объективно уменьшает ее слишком большую зависимость от Европы – и как политического, и как экономического партнера. `Разные вектора` позволяют не только диверсифицировать экспорт и импорт, но и продемонстрировать европейским странам глобальный характер внешнеполитических интересов российской элиты, которая не собирается ставить себя в зависимость от позиции и настроений Европы.

Надо сказать, что для этого у российской элиты есть определенные основания. И прежде всего объективное ослабление позиций европейских стран в мире, экономика которых постепенно уступает первенство не только Японии, но и Индии и Китаю. Огромные перспективы развития взаимоотношений у России и со странами Юго-Восточной Азии. Здесь у нее есть большие геополитические и транспортные преимущества наряд европейскими странами.

На мой взгляд, эти обстоятельства следует учитывать в европейских столицах, где необходимо радикально пересмотреть политику по отношению к России и совместимости российско-европейским проблема. В силу процессов, которые в ближайшие два десятилетия изменят геополитическую картину мира, объективные тенденции сближения Восточной и Западной Европы неизбежно станут общепризнанными, даже неизбежным. И чем раньше правительства стран Евросоюза это поймут, тем это будет лучше и выгоднее для всех стран Европы. Всех без исключения.

Пока же в европейской элите господствуют настроения, которые бывший премьер-министр Австралии Пол Китинг назвал `губительным высокомерием Запада`⁸⁷. И это высокомерие мешает лидерам Евросоюза понять, что мир стремительно меняется и наряду с США, Евросоюзом и Японией на мировую арену выходят новые глобальные игроки и даже региональные лидеры. Как справедливо отметил американский исследователь И.Валлерстайн, `Мы имеем дело еще не с полной анархией, но с массовым геополитическим беспорядком …`⁸⁸. И у Европы, и у России в этом геополитическом беспорядке гораздо больше совпадающих интересов безопасности, чем противоречий.

Док. 626428
Перв. публик.: 19.05.10
Последн. ред.: 20.05.10
Число обращений: 0