Он не был ансамблевым исполнителем, то есть, конечно, мог играть вместе с другими, но немножко по-своему, со сдвигом, индивидуальным акцентом. У Евстигнеева был уникальный джазовый талант. Джаз - это не дующий в унисон коллектив и не свора одиночек, а оттяжка равных, где каждому дано и поддержать другого, и повыкрутасничать, и через эффектный выпендреж выйти на основную тему. [...]
После Семнадцати мгновений весны сын металлиста и фрезеровщицы Евстигнеев переиграл еще много мужей науки, вплоть до профессора Преображенского из булгаковского "Собачьего сердца". "Скользящая", с ленцой и куражом, совсем не русская актерская техника нашла тут удобное объяснение - народ давно привык к тому, что все умники немножко с приветом. С другой стороны, Михаил Швейцер, набирая Золотого теленка по типажному принципу, не случайно взял его играть Корейко, подпольного миллионера с "ветчинным рылом". Внешне Евстигнеев оставался стопроцентным "совком", но при этом владел индивидуальной синкопой, смещением ритмической опоры. Может быть, оттого ему так хорошо и смачно удавались роли блатных с их сленгом, ходочкой и понтами. Советские интеллектуалы увидели в джазе прежде всего символ раскрепощения. Народ попроще всегда тайно восхищался уголовниками, ушедшими от системы на вольные и опасные хлеба. "Я эту тайгу не сажал и пилять ее не буду" - за героями Евстигнеева то и дело выглядывал какой-то скрытый урка со своим ритмом, драйвом, подходцем, готовый "по фене ботать и нигде не работать". [...]
Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещен стали культовым фильмом во многом благодаря Евстигнееву. Культовое кино всегда получается, когда за произнесенным смыслом есть что-то иное - помимо или извне. Евстигнеев делал бюрократа Дынина как бы немножко в стороне от основного сюжета - в изящной манере истинного лабуха, которому все равно куда, в филармонию или в кабак. Думаю, по той же причине ему до конца не давались ни откровенное комикование (крутые парни не фиглярствуют), ни большие "умные" роли, требующие проживания и проработки. В полочном дебюте Петра Тодоровского Никогда он сыграл директора завода Алексина, сухаря, мизантропа и самодура - по-настоящему герой раскрывался только в финале, когда, явившись на рабочую свадьбу, выстукивал по столу какую-то самбу или босанову, не замечая, как собутыльники стыдливо отворачиваются и прячут глаза. Через четверть века он точно так же, вилочкой по тарелочке, повторит явно фирменный трюк в эпизоде шахназаровского Мы из джаза И, право, этот эпизод стоит всего шахназаровского же Зимнего вечера в Гаграх - официального степ-реквиема по золотому веку.
С блеском исполняя короткие соло, в дуэтах он лучше всего раскрывался с понимающими партнерами - как вышло, например, с Юрием Никулиным в меланхоличном рэгтайме Старики-разбойники. Очевидцы вспоминают, что знаменитую сцену из Бега ("А ты азарт, Парамоша, азарт!..") Алов и Наумов снимали в двадцать с лишним дублей Евстигнеев-Корзухин всерьез вознамерился обыграть Ульянова-Чарноту. Так бывает - импровизация оказывается слишком хороша, чтобы стать результатом. Он и жил синкопами, женился, разводился, получал инфаркты. Говорят, на его поминках стоял хохот. Что тут удивительного. Когда нью-орлеанские диксиленды, идя за гробом, разыгрывались в полную силу, они уже не могли остановиться, отчего похороны превращались в буйное веселье."
ДОБРОТВОРСКИЙ С. Весь этот джаз // Коммерсант. 1996.
09.10.1996
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=305
Док. 626591
Перв. публик.: 09.10.96
Последн. ред.: 20.05.10
Число обращений: 0
Евстигнеев Евгений Александрович
|
