Когда я сочинил первый вариант нашего первого с Зархи сценария и привез его в Болшево, Зархи, ни слова не говоря, забрал рукопись и ушел в свою комнату. Через два часа вернулся и так же, слова не сказав, обнял меня и расцеловал. И - честное слово, не вру - прослезился. - Есть! - объявил он сквозь слезы. - Сценарий есть! Меньше всего - у меня есть основания так говорить - слезы свидетельствовали о том, что сочиненное Зархи понравилось. Потом по сценарию начались уже не слезные, а кровавые разборки. А тронул Александра Григорьевича сам факт свершения некоего этапа кинематографического процесса. Так умиляются рождению ребенка. [...]
Я люблю рассматривать хранящиеся у меня фотографии, особенно рабочие моменты съемок. Очень разными на них выглядят режиссеры. Некоторые снимки больше похожи на картинку-загадку "угадай, где режиссер" - нужно потрудиться, чтобы найти его, спрятавшегося где-то позади оператора. Но таких снимков и режиссеров мало. Чаще всего режиссер занят одним из не свойственных ему дел - глядит в глазок камеры, возносится с ней на стреле, играет перед ней за актера. Зархи предстает на моих фотографиях во всех этих ипостасях, и даже кажется, что одновременно. [...]
Помимо двух состоявшихся фильмов у нас был один неснятый. Сценарий назывался красиво: "Бронзовый лев святого Марка". Так вышло, что, в отличие от других сценариев, где мы вместе все подробно обговаривали, этот я писал в одиночестве, на свой вкус, страх и риск. Поэтому неудивительно, с каким трепетом Зархи ждал результата. Сценарий, принесенный на студию, он взять отказался, объясняя это тем, что боится остаться с ним один на один, и назначил публичное чтение у себя на дому.
Чувствуя себя героем Булгакова, я со сценарием заявился на "Аэропорт". Но действительность превзошла литературные ассоциации: в гостиной было прибрано чище обычного, горел камин, было притушено освещение, торшер придвинут к столику, где стояли стакан чая, пепельница и подсвечник с зажженной свечой. Зархи был тих и торжествен, в пиджаке и при галстуке, а в качестве публики пришла и села в кресло верный советчик Любовь Александровна.
- Ну что ж, - сказала она, когда я закончил чтение, и Зархи устремил на нее тревожно вопрошающий взгляд, - я всегда знала, что Володечка - интеллигентный молодой человек. И сценарий получился очень интеллигентный.
С таким комплиментом Любовь Александровна, улыбнувшись, ушла, оставив нас вдвоем при камине и свечах.
Мне самому сценарий нравился, я писал его легко и по творческой части был в нем уверен. Как совершенно был уверен в том, что история любви ассистента Саши и переводчицы Джулии, встретившихся на съемках совместного фильма, совершенно непроходима в те 70-е годы. О чем в первую очередь и сказал Александру Григорьевичу.
- Чушь! - вскричал Зархи и взволнованно забегал по комнате. - Чушь и трусость! Мы сочинили, - это "мы" означало, что сценарий он признал своим, - мы сочинили светлую историю о чистом юноше, без грязи и пошлости, такая история проходима всегда! Какой худсовет? Худсовет - это я! Я завтра же звоню Ермашу! Камшалову!..
Забегая вперед, скажу, что ни у Ермаша, ни у Камшалова светлая история не вызвала ответных светлых эмоций. Но как было мне, интеллигентному, молодому, но уже умудренному человеку, объяснить это Александру Григорьевичу тогда? Исповедуя свою религию кино, он свято верил, как верят все верующие люди, что она всесильна, если только верна.
Сценарий сгинул в кабинетах Госкино, и из всего, что с ним связано, я, наверное, лучше всего запомнил это чтение при свечах. Может, только для того, чтобы состоялось это - по здравому смыслу лишнее - лицедейство, его стоило написать. Виноват, Александр Григорьевич, сочинить.
Без лишнего жизнь вообще много скучней.[...]
ВАЛУЦКИЙ В. Религия кино // ИК. 1997. N 12.
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=145
Док. 627046
Перв. публик.: 25.05.97
Последн. ред.: 25.05.10
Число обращений: 0
Валуцкий Владимир Иванович
|
