Зритель видел ее в олеографическом фильме "Человек-амфибия" и отметил красивую внешность - не более. В "Гамлете" Офелия - нежный и трогательный образ, светящийся чистотой и грустной прелестью.
Некоторую беспомощность актрисы, совсем еще юной и не накопившей опыта, постановщик превратил в краску характера, робкого и незащищенного. Любя Гамлета, покорная отцу, она склоняется, как былинка, перед каждым жизненным дуновением. И погибает в не знающем пощады столкновении жестокого Эльсинора и одинокого принца, поднявшего руку на трон и его устои. Как будто с полотен Боттичелли сошла Офелия - Вертинская. Чистые открытые глаза. Изнеженные линии. Бледность лица, напоминающего о душных покоях, забранных решетками комнатах. Хрупкость, хрупкость и хрупкость...
Впервые Офелия появляется в домашних покоях. Горбатая дуэнья с лютней обучает ее придворному танцу. Механично-жеманная, незатейливая мелодия (Шостакович использовал подлинную мелодию XVI века). Танцевальные движения изысканны и примитивны. Под "клюющие" звуки струн Офелия поочередно поднимает руки. Но они не взметаются свободно и вольно. Движения замедленны и тягостны, как в дурном сне. Невидимая тяжесть висит на бледных кистях, на тонких пальцах. [...]
[...]бедный, неразбуженный ум Офелии покорно склоняется перед пошлыми рассуждениями отца. Чистым пламенем горит ее любовь к Гамлету. В чувствах и мыслях она неизменно верна ему. И предает его, даже не в состоянии задуматься над тем, что она служит приманкой в руках людей, шпионящих за принцем.
Полоний легонько подталкивает ее в спину, выводя ее "на позицию", где ему и Клавдию будет удобно подслушивать. Происходит это в том уголке дворца, где ранее встретились Гамлет и Горацио. С другой стороны балюстрады - Гамлет, спиной к Офелии. На ее вопрос: "Здоровы ли вы, принц?" - следует троекратное "вполне, вполне, вполне" с мучительно повторяющейся автоматической интонацией. Косые лучи света падают сквозь витраж, внося ноту беспокойства и тревоги. [...]
Злосчастную роль сыграла Офелия в хитросплетениях дворцовых интриг. А образ ее овеян в фильме поэтической дымкой женственности и жертвенности. Сцены сумасшествия освобождены от налипших штампов. Они. не слащавы и не сентиментальны. Они очень серьезны, грустны и бесконечно трогательны.
Козинцев придумал потрясающую стену одевания Офелии в траур. Дуэньи вгоняют стройное девичье тело в корсет - страшное сооружение из кованых металлических полос. Ее "куют в железа". Юное существо заковано в клетку, как раньше его заковали в правила этикета, в беспрекословное подчинение авторитету отца. И девушку, дышавшую чистотой и весенней свежестью чувства, превратили в пособницу мерзкого заговора...
Теперь ее уж можно заковать и в бархат. В парадное черное платье с длиннейшим шлейфом, которое, как мы знаем, в Эльсиноре только внешний признак траура. Но Офелию Эльсинор так и не вымуштровал до конца. Горе властно охватило ее душу. Не менее властно, чем Гамлета после смерти его отца. И если сильный ум Гамлета едва снес потрясение, то бедную, слабую Офелию несчастье лишило рассудка. [...]
Бедная Офелия! В царственно-роскошном бархатном платье, с помутившимся взором и помутившимся разумом она бежит по дворцовым залам. По тем самым залам, где затянутая в рюмочку, с головоломной затейливой прической проходила холодно-неприступная дочь "самого" Полония, обезжизненная лживым воздухом дворца.
Еле поспевают за ней дуэньи, поддерживая тяжелый, торжественный шлейф. Офелия как будто рвется из душа?щих ее железных прутьев, из тяжких парадных покровов. Траурная вуаль не может скрыть безмерности, безграничности, невыносимости сердечной боли и смятения. Почему? За что? Она еще не лишилась разума. Но вот он рухнет, разбитый и поруганный. А черты лица остаются прекрасными, неискаженными. И сейчас, накануне катастрофы, все поэтическое, нежное, жаждущее любви, что таилось в сердце, выступило незамутненным наружу.
Вот она очутилась у балюстрады. У злосчастной балюстрады, где Гамлет казнил ее в меру совершенного ею поступка, но не в меру безграничной ее любви. И последний огонек разума гаснет под тяжким дыханием воспоминаний. [...]
Офелия поднимается по лесенке, силясь освободиться от оков бархата и железа. Бархат и железо - роскошь и духовное рабство - погубили ее.
Вновь она появляется во дворце уже после мятежа Лаэрта. В большом зале, набитом вооруженными людьми, из боковой двери на возвышение со ступеньками выходит Офелия. В грубой холщовой сорочке, но в тысячу раз прекраснее, чем в бархате и с изысканной прической. Соскочила вся искусственная мишура и светская холодность. Безумие не сделало ее ни отталкивающей, ни жалкой. Не вынесши страданий, мозг "забыл" о них, "забыл" обо всем реально существующем. Лицо стало детски-открытым и удивительно ясным. Ясность полного неведения: так можно назвать ее безумие.
Сейчас она живет в фантастическом, вымышленном мире. Хворостинки превращаются в цветы. Она дарит их солдатам, называя розмарином, анютиными глазками, ромашкой.
Сокрушенно, с немым благоговением смотрят загрубелые, очерствевшие, безжалостные в своем деле солдаты на странную девушку. Она царит над этим сборищем. Ее звенящий голосок щемяще покоен и как-то простонародно-рассудителен, дружески простодушен. Она уговаривает солдат петь припев: "Скок в яму, скок до дна".
С песенкой: "О Робин, родной мой!" - Офелия поднимается по лестнице. "Робин", вероятно, не отец, смерть которого она оплакивает, а любимый, суровый принц. Последний раз доносится ее девичий голосок. Потом она мелькнет в струях воды. Как только рухнет воображаемый мир цветов и песен, рухнет и ее жизнь. [...]
В исполнении неопытной Вертинской, вдохновленной большим художником, нет ни одной неверной, ни одной тусклой, неточной ноты. Образ - прозрачен и незамутнен. И игра прозрачна и незамутнена. Трагически-прозрачна, как речка, на дне которой Офелия лежит мертвой.
Ни сложности Гамлета, ни светлого интеллекта, ни мук человека, ставящего перед собой неслыханной трудности задачи. Ни мудрости его, ни масштабов, ни метаний, ни отважной борьбы. Только сердце, открытое любви.
Строй насилия над человеком враждебен и мысли и чувству. И рядом с миропотрясающей трагедией Гамлета терзает воображение гибель девочки с беспомощным, крохотным умом и трепещущим, большим сердцем.. [...]
ДОБИН Е. Гамлет и Офелия // Гамлет. Фильм Козинцева. Л.-М.: Искусство, 1967
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=159
