Из обсуждения фильма "Эйфория" в клубе "Сине Фантом".
Иван Вырыпаев: Я, наверное, сейчас скажу странную вещь, но это жанровая картина. Я убежден в этом. Я хочу, чтоб вы поняли, что я имею в виду. Это очень важная мысль. Хотя 95 процентов уверены, что это авторская картина, я как режиссер, считаю, что это жанровое кино. У него есть жанр. Мы пытались пойти в сторону трагедии, но это невозможно при сегодняшнем мироощущении. Какой-то немецкий журналист спросил меня - почему они там гибнут в конце? Я подумал так серьезно, и ответ только один был: по закону жанра и метафизики, а вовсе не потому, что их муж застрелил. Это жанровая история. Она снята отстраненно. Она не про них, а про нас. Она не про героев, а про наше восприятие этих героев.
Я не мастер жанра, нет! Ведь это не назовешь абсолютной удачей, это попытка, путь пока что.
Кинематограф - это такое огромное пространство, которое делится на несколько частей: технический процесс, сообщество киноманов, критики, конкуренция внутри. Еще это, в конце концов, просто просмотр...
Может быть, это ошибка или самоувренность такая, но у меня нет шансов обращать внимание на контекст. Есть много людей, которые говорят про фильм: "Ну что ты делаешь? Невозможно так делать! Это дерево мы видели у Тарковского, а эта лодка - Джармуш. Ну что же, ты не знаешь, как снимаются фильмы?". Но я решил не обращать внимания на контекст с самого начала, совсем. И в театре, и в кино. Может быть это ошибка, но я по-другому не могу. Если бы я хотел назвать свой фильм "Сталкер" и точно бы это понимал, меня бы не остановило то, что такой фильм уже есть. Я перестал думать о контексте. Мне надоело. Постмодернизм мне противен, а избежать его нельзя. Это моя попытка сбежать из него с маленькой тележкой, поэтому я и говорю, что это жанр. Я не в кино. Я вообще не в кино. Я не собираюсь снимать фильмы по чужим сценариям, делать карьеру кинорежиссера.
Постмодернистское структурирование, оно крутится-крутится и смалывает самих нас. Знаете, как колесо сдулось на велосипеде, сначала оно жрет камеру, а потом начинает гнить, и это уже смертельно опасно для того, кто едет - он может разбиться и умереть. Первый мотив, который меня побудил снять фильм, - должен же быть кинематограф, когда здесь и сейчас, именно животом, в зале происходит энергетический обмен, по-настоящему. Не от сюжета и темы, что я там что-то умное говорю! Это уже превратилось в: "А, я понял, то, что он сейчас хотел сказать - это очень трагично, это очень трагичная мысль!". Я хотел, чтобы он не успел это произнести, а уже стало трагично. Это важно и в драматургии. Какое-то прямое высказывание. Речь идет о нео-неовозрождении. Это очень громкие слова, очень глупо об этом говорить, очень наивно, я понимаю. Получилось? Нет, наверное. Но попытка к этому есть. А другого выхода я для себя не вижу. Сегодня нужно, подкладывая руку под себя, под свою собственную задницу, приподнимать себя. У меня есть в пьесе такая фраза "Я могу любить так, что небеса разверзнутся и земля уйдет из-под ног". Но сейчас XXI век, а я такую фразу написал - это просто означает быть побитым камнями. Но есть такая возможность для этой фразы! При этом я человек довольно циничный, присуще мне это прекрасное качество. Но другого выхода нет! Это игра в игру, игра в игре - стирает нас, как ту шину, и просто не хочется упасть на огромной скорости.
Я совершенно не верю в искусство натурализма, и любой актер сегодня в любой ситуации, играющий правдоподобно деревенского жителя, это само по себе фальшиво, в любом случае. Неореализм прошел, и невозможно нам, и не нужно воссоздавать жизнь деревни на сцене. Но ведь и актер театра Шекспира, когда он играл Цезаря или Клеопатру, он выходил не в тоге. Он выходил со шпагой и был одет как во времена Шекспира. Все видели, что это времена Шекспира. Возможно ли это в кино? Ведь кино приучает нас к тому, что это должно быть похожим на жизнь. В кино сюжетного, линейного плана это невозможно, это будет непонятно что такое. Но если рассматривать это как когда играют тему, и само изображение, монтаж и все остальное действуют как тема, тогда это наиболее честный способ разговора. Потому что если бы я играл в то, что я изображаю деревню - тогда можно было сказать: как же она так долго бегала, а кеды у нее чистые. Если такой вопрос возникает, значит? это моя вина где-то или мой просчет. Я надеюсь, что он не должен возникать. Но я могу признаться, что они там есть, я их вижу. Но я бы хотел, чтобы его не было, потому что это уже другой способ восприятия.
Фильм не на экране, а между экраном и зрителем. Когда мы читаем книжку, там нет иллюстраций, какой там Раскольников. Мы его описываем - он у каждого свой. Вот вам эмоциональное предложение! В эмоции заложена мысль. Дальше идет реакция человека. Они привыкли к тому, что "раз уж я сел сюда, значит, ведите меня, ведите, занимайтесь моим вниманием, повторяйте жизнь в мельчайших ее подробностях. Ногти обязательно черным мажьте, чтобы я верил! Обманывайте меня до конца! Я не хочу трудиться сам! Не хочу быть в себе! Не хочу заниматься собой!" И как только он чувствует, что ему сейчас придется заниматься собой, это невыносимо просто. Жанра трагедии, к сожалению, не существует. Это просто попытка потрогать это. Это невозможно сегодня. Этот жанр исчез вместе с Шекспиром и с Мольером. Исчезло религиозное сознание. Трагедия возможна только в очень гармоничном и благополучном обществе. Как минимум, елизаветинские времена - это не очень благополучное общество, но оно полно религиозного сознания. Это моя попытка. Если есть что-то личное в этом фильме, то только это.
Клуб "Сине Фантом": обсуждение фильма "Эйфория" Ивана Вырыпаева. 2006. 4 окт. http://cinefantom.ru/?p=285
Док. 627767
Перв. публик.: 03.06.06
Последн. ред.: 03.06.10
Число обращений: 0
Вырыпаев Иван Александрович
|
