|
|
В фильмах всегда ровного, спокойного, улыбчивого Андрея Хржановского.....
Назад
|
В фильмах всегда ровного, спокойного, улыбчивого Андрея Хржановского.....
|
В фильмах всегда ровного, спокойного, улыбчивого Андрея Хржановского, источающего уютное обаяние старомосковского интеллигента, бушуют подлинные страсти. Нетрудно догадаться, что автор этих фильмов умеет любить: счастливое умение, которое по нынешним временам следует почитать талантом, создает то, без чего не бывает режиссуры - собственный художественный мир.
Труднее, однако, заметить, что А. Х. способен и к яростному неприятию - мертвенной канцелярии, откуда начинает бессмысленное странствие по миру тупоумный чиновник Козявин; того молчаливого персонажа с тонкими поджатыми губами и пергаментной кожей, под чьим узким лакированным ботинком гибнет волшебная "стеклянная гармоника"; и самого государя императора, в "пушкинской" трилогии режиссера напоминающего пустотелую фигуру на шарнирах; и чванных уродцев, торжественно проносящих по улицам и площадям огромные, заслоняющие небо портреты...
Отец режиссера - известный художник, ученик Малевича и Филонова, но сам А. Х. вспоминает о детстве: "Смотреть мне нравилось больше, чем рисовать". Его персонажи словно выпорхнули из недр заветного книжного шкафа, прямо с листов любимых репродукций, и расположились на экране вольно и причудливо, как пестрые птицы на ветках дерева.
Над городом Стеклянной гармоники в развевающихся полупрозрачных одеждах, усыпанных мелкими цветочками, парят в небесной лазури девушки Боттичелли; по улочкам задумчиво бродит мальчик в духе Пинтуриккьо; из окон домов, как из музейных рам, глазеют персонажи Арчимбольдо, "составленные" из плодов, стручков и листьев; по брусчатке мостовых, кривляясь и подпрыгивая, движутся в шутовском шествии герои Босха; вестником рока появляется безликий и бесстрастный персонаж Магритта - наглухо застегнутый, в котелке и долгополом пальто, до того напоминающий работника родимых "органов", что фильм запретили, вероятно, только из-за этой зловещей фигуры.
Утроба книжного шкафа неисчерпаема: вьется вереница все новых персонажей - забавных, трогательных, затейливых... Взметнулся радужный вихрь детских рисунков, посвященных Пушкину, а вот, рожденная знакомым летучим росчерком пера, шагнула на экран и сама фигурка поэта... Ярким пятном горит оранжевый апельсин, дольками которого он меланхолично лакомится, скользя средь шатров и балаганов ярмарки.
Лишь человек "книжной культуры" мог так любовно "оживить" на экране сами строчки пушкинских рукописей - завивающиеся в метельные кольца, стелющиеся по небу низкими облаками, претворенные то в кружевные волны прибоя, которые шаловливо трогает женская ножка, то в секущие струи дождя, потоком-потопом шумящего за окном уединенного жилища опального гения.
"Но строк печальных не смываю..." - есть в фильме и этот вздох Пушкина. Вот он примеряет смиренные личины перед визитом к Верховному цензору, а вот, бряцая на лире, пытается исполнить ему сладкоголосую оду... Созданная А. Х. на рубеже семидесятых-восьмидесятых трилогия иносказательно выражает комплексы, демонстрирует жалкие маски, попытки приспособиться к подлому времени и героический стоицизм поколения, которому режим предложил выбор меж конформизмом и медленным удушением. "Главный" автопортрет Пушкина здесь тот, где длинный скошенный козырек франтоватой шляпы почти под углом надвинут на глаза: поэт словно охраняет внутренний мир от злых ветров и суетных поветрий. Это - собрат по судьбе интеллигента времен "застоя". А. Х. давно хотел снять фильм о повлиявших на него "людях, событиях, произведениях искусства". Фрагмент за фрагментом, он и создает подобную бесконечную ленту, род то ли мемуаров, то ли интимного дневника. Оттого столь пестра ее ткань, вместо внешнего сюжета - вязь вольных ассоциаций, и, как во всяком дневнике, есть необязательные и неравноценные страницы...
Культура для него - не склад священных бюстиков. В ее садах нет табели о рангах, а вольные потоки лишь обогащают друг друга. В фильме Школа изящных искусств симфоническая музыка Шнитке мирно уживается с гитарными переборами Высоцкого, а лекция Лотмана - с клоунадой Полунина... То, что "не соединилось" бы в ином фильме, соседствует здесь легко и весело, как атрибуты мастерской художника, создающие обаятельный мир артистичного "беспорядка". Шуршит и потрескивает магнитофонная пленка, с которой Окуджава поет про любовь незадачливого Ваньки Морозова, шалят и щебечут беззаботные натурщицы, собираются шумные застолья единомышленников, под взрывы хохота рассказывается "политический" анекдот. Глина словно сама скручивается в затейливые спирали, и певуче изгибаются линии на холстах, вторя очертаниям гибких тел подруг. "Родня по вдохновенью" - назвал Пушкин негласный союз тех, кого волнует "единый пламень". На шумный, многоголосый пир созывает А. Х. "счастливцев праздных" и их персонажей... В шутовской тоге патриция, средь озорных натурщиц восседает здесь Юло Соостер, светится взгляд музыканта Олега Кагана, мелькает острый профиль поэта, на миг осененный светлой печалью, Феллини прижимает к уютной груди глазастую Джельсомину, некстати начинающую стучать в свой клоунский барабанчик, притулился в уголке покинувший цирковой фургон Лев с седой бородой, грустными глазами и доброй улыбкой - дух и хранитель застолья...
Ковалов О.[Андрей Хржановский] // Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. 3. СПб, 2001
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=1011
Док. 627872
Перв. публик.: 04.06.01
Последн. ред.: 04.06.10
Число обращений: 0
Хржановский Андрей Юрьевич
|
|
|
|
|
