В романе "Поднятая целина" М.А. Шолохов создал лирический эпос природы. Если вычленить из текста произведения все природоописания, то получится самостоятельный роман - цельная монолитная эпическая картина жизни природы, развёрнутая во времени и пространстве, картина, о которой проникновенно сказал Н.М. Федь: "Порою кажется, что таинственная связь Шолохова с окружающим миром выходит за пределы земного и преходящего". Но долгое время даже эта особенность романа воспринималась упрощённо, в рамках идеологических схем. В книге А.А. Журавлёвой и А.Н. Ковалёвой "Михаил Шолохов", например, отмечалось, что шолоховские пейзажи написаны с исключительной силой и мастерством, и в качестве примера анализировалось символическое значение главного природного образа романа: "если в первой книге выделяется образ поднятой целины, символизирующей начало новой жизни на Дону, то во второй книге неоднократно изображается цветущая плодородная степь, символизирующая расцвет новой жизни, радость созидательного труда". Справедливое утверждение о том, что "пейзаж у Шолохова в каждом отдельном случае несёт определённую смысловую нагрузку, помогает раскрытию психологии героев" ничем не подтверждалось.
Новый этап в осмыслении природного мира "Поднятой целины" пришёлся на 1992-1995-ые годы. А.И. Хватов в докладе на Шолоховских чтениях-1995 (Ростов-на-Дону) "Мастерство на пределе художественных возможностей литературы" сказал: "В неисчислимости своих проявлений живёт природа в "Поднятой целине", как бы напоминая, что она - бесценный дар. Она обладает языком ... и этот язык внятен художнику, который поставил природу среди людей как кормилицу, воплощённую красоту и мудрую вещунью, которая о многом догадывается и напоминает людям о самом главном в жизни и предостерегает от неверных шагов... А самое главное - говорит: перед человечностью надо держать ответ и её законом надлежит взвешивать и оценивать помыслы и поступки людей". Выделенные исследователем черты - кормилица, воплощённая красота и мудрая вещунья - являются основополагающими в шолоховской философии природы, которая имеет много общего с идеями русского космизма, с теорией ноосферы В.И. Вернадского. Русские космисты считали, что ноосфера - это новый структурный уровень развития земной природы, представляющий собой самоорганизацию, протекающую по объективным законам, характеризующуюся состоянием фундаментальных природных равновесий и высокой духовностью. Устойчивой связи с фундаментальными равновесиями пока не существует, человечество, освоившее самые изощрённые способы борьбы с духовностью, постоянно нарушает эту связь. Н.Д. Котовчихина констатирует: в "Поднятой целине" "на фоне гармонично существующего мира живой природы нелепо, дисгармонично, гротескно-фарсово выглядят старания неграмотных, ничего не умеющих, не знающих законов бытия людей сломать это бытие и перестроить его на свой лад". И потому, говоря словами Н.М. Федя, "Философский накал пейзажей Шолохова адекватен трагическому состоянию мира".
В романе М.А. Шолохова общество изображено в момент нарушения природного равновесия, оно находится в состоянии предельной "некосмичности" (разрушены традиционные формы казачьего бытования на земле, преданы забвению многовековые обычаи, человеческая жизнь обесценена), но писатель пытается найти те созидательные начала, которые, вопреки всему, продолжают существовать в народной среде, отчуждаемой от земли. Потому цельный эпический мир "Поднятой целины" включает человека и землю, на которой он живёт, бескрайнюю степь и безымянную речку, величественное небо и гордое солнце, животных, птиц, растения, и в этом, заявленном в поистине планетарном масштабе, единении человека и природы художественно воплотилось и то, что в своё время А.Н. Афанасьев назвал "поэтическими воззрениями славян на природу", и идея беспредельности человеческого бытия, и нерасчленимое единство шолоховского мировидения и мироведения.
Невозможно не согласиться с С.Г. Семёновой, утверждающей, что описания природы в "Поднятой целине" - это авторское пространство текста, свидетельствующее об глубинной онтологической интуиции писателя: "Авторская медитация над природой, над переходами её состояний, действием в ней стихий и населяющих её существ, над повторяющимся оборотом её явлений и тварей даёт другой, не социально-исторический отсчёт времени (с лихорадкой будней, захватившей и Гремячий Лог), а циклический и вечный, такой, который выводит к натуральному, экзистенциальному сюжету человеческой жизни, рождающейся, расцветающей, борющейся, умирающей и вместе вечной - в роде и народе".
Онтологический подтекст "Поднятой целины" организуется системой природных символов, радикально преобразующих действительность, гармонизирующих окружающий хаос. Центральным символом, мирообразующим, группирующим вокруг себя остальные, является земля. А.М. Минакова пишет: "земля предстаёт у Шолохова и как природная стихия, составляющая основу природного космоса, фундамент бытия народа и человека; с этим связана её функции в природном круговороте крестьянского бытия и быта, а следовательно, - в земледельческой культуре. Земля предстаёт и как воплощение мировой координаты в соотношении пространства и времени, как доминанта в художественной картине мира, она также воплощается и как символ человеческого бытия".
Акцентирование эпитета в метафорическом названии романа (о смысле названия см. соответствующую статью) позволяет выделить концептуальное ядро первой книги романа: земля - это пашня, требующая самоотверженной любви и неустанной заботы, в ней заключается преобразующее начало. В романе она предстаёт как "мать-земля", женщина, прекрасная, меняющая свой облик в зависимости от времени года. В то же время образ земли в романе дан как бы в двух планах, идущих параллельно: земля в летописи организуемого колхоза и жизнь земли как действующего лица. И сухие строчки колхозных сводок, и шолоховские пейзажи создают зримый образ земли: её "корёжат" февральские морозы, она призывно чернеет по весне, высыхает под жарким майским солнцем и набухает от живительной дождевой влаги. Значительность образа земли в космогонической картине мира "Поднятой целины" подчёркивается тем, что и первая, и вторая книги романа открываются словом "земля". Во второй книге земля по-прежнему действующее лицо, она изменилась, повзрослела и предстала перед читателем в новом, необычном качестве: "дивно закрасовалась под солнцем цветущая, омытая дождями степь! Была она теперь, как молодая, кормящая грудью мать, - необычно красивая, притихшая, немного усталая и вся светящаяся прекрасной, счастливой и чистой улыбкой материнства". И теперь внимание писателя всё чаще обращается именно к степи - древней, могучей, живущей своей тайной жизнью, наедине с этим безграничным пространством человек острее чувствует и мелочность, сиюминутность своих поступков, и быстротечность человеческой жизни. Не только чужак Давыдов ощущает себя "маленьким и затерянным" в "томящем своей бесконечностью" пространстве, степь давит своим величием любого человека, кроме, пожалуй, деда Щукаря, воспринимающего жизнерадостно даже грустный аромат скошенной степной травы.
Степь в "Поднятой целине" - это ещё и древние могильные курганы в сизой дымке, они присутствуют в повествовании как символ вечного, цикличного природного времени, безмолвные и далёкие от людской суеты. Не случайно, слова народной песни водятся в текст "Поднятой целины" именно в связи с описанием Смертного кургана. Мудрое молчание кургана, одетого в серебряную чешуйчатую кольчугу ковыля, воспринимается как символ непрерывной связи времён, поколений, как символ памяти народной.
Во второй книге "Поднятой целины" степь дышит своей могучей грудью, дивно молодит её гроза, а вот колхозных сводок становится всё меньше: о сенокосе только упоминается, каких-либо данных о собранном урожае нет вовсе, и в финале образ земли "сужается" до края обвалившейся могилки на старом хуторском кладбище.
Но там же, в финале - другая стихия - небо, озарённое последней, припозднившейся грозой. В космогонической систем романа небо - тягостно высокое, недостижимое, огромное в своём величии и могуществе, оно присутствует на страницах "Поднятой целины" и в самые драматичные моменты повествования, и в повседневных событиях. Космическая настроенность писательской интуиции с особенной силой проявилась в создании ночных пейзажей: это и чеканно-тонкий месяц, омытый дождями, и студёная зыбкая россыпь многозвездьяв февральскую полночь, и звёзды, отражённые в текучей воде, и опаловое облачко на безбрежном небесном просторе, которым любуются в безмолвном восхищении мёртвые глаза Тимофея Рваного. Солнце "Поднятой целины" холодно и недоступно, аспидно-чёрное поднебесье над могилой Давыдова и Нагульнова является знаком беды не только для Вари и деда Щукаря, но в соотнесённости с финальной сценой свидетельствует о катастрофическом положении "расказаченной" деревни. Разыгравшаяся стихия - "буйная и величавая" - нарушает извечный природный порядок так же, как реформа, поставившая на дыбы деревню, нарушила уклад патриархальной казачьей жизни. Эта гроза, обещающая безрадостное будущее, зарождается над Доном.
Косвенным подтверждением того, что М.А. Шолохов не идеализировал колхозную деревню, может служить образ Дона, вернее, его отсутствие на страницах романа. Писатель, воспевший великий тихий Дон, только дважды (в начале и в конце романа) вводит в пейзаж Дон (речка на хуторе Гремячий Лог безымянная). Таков итог политики расказачивания: отсутствует Дон, нет казачьих песен, нарушена исконная связь казака с природой. Но водная стихия в романе присутствует многократно: писатель изображает весенний разгул полой воды, благодатные летние дожди, грозы, поражающие космической масштабностью и величием, литые, тяжёлые зёрна росы. Особенно интересна своеобразная символизация пространства в названии хутора Гремячий Лог: "гремячими" издавна называли ключи, возникшие от удара живительной Перуновой молнии, они наделены, по словам А.Н. Афанасьева, чудесною силой исцелять, восстанавливать зрение.
Таким образом, промежуточное равновесие природного мира "Поднятой целины" находится на грани срыва: взаимная согласованность функций природных стихий (земля близка людям, она для них - поддержка и опора, а небо - отдалено от людей, оно лишь бесстрастный наблюдатель), обеспечивающая постоянство в природе, в финале нарушено: земля исчезла, небо полыхает алым полымем, нарушая статус беспристрастного свидетеля. В сбалансированной систем коррелят происходит сбой, гроза над Доном воспринимается как знак нарушения природных и человеческих законов: деформация в историческом мире (насильственная коллективизация) неминуемо отражается на состоянии природы, вызывая в свою очередь, разлад в сугубо индивидуальном человеческом существовании.
В многоликой действительности "Поднятой целины" равноценны человек, степь, животные и птицы, потому так густо "заселены" шолоховские природоописания, плотно заполнены "живым веществом" (В.И. Вернадский). Интерес писателя к животному - не только средство постижения человека, но и способ заставить читателя ощутить незримую связь между шолоховскими героями и природным миром, связь, существующую на грани разрыва.
"Жалость-гадюка" к собственным быкам, выращенным с любовью и надеждой на то, что они принесут достаток в семью, не даёт спать по ночам Кондрату Майданникову. И эта боль крестьянина-собственника близка и понятна писателю. Сцены обобществления животных, отношение к "обчужавшей" колхозной скотине показательны в качестве ярчайшего свидетельства того, как не должна проводиться коллективизация.
Внутреннее перерождение Макара Нагульнова не в последнюю очередь связано с его увлечением "петушиным хоралом", борьба Размётнова с котами во имя спасения голубков раскрывает противоречивость натуры этого героя, а горе деда Щукаря, оплакивающего смерть козла Трофима, "вредного насекомого", без которого жизнь "обнищала", вызывает искреннее сочувствие.
Самые трогательные страницы "Поднятой целины" посвящены детёнышам домашних животных. От козлят и ягнят зимней ночью "первозданно, нежнейше пахнет морозным воздухом, разнотравьем сена, сладким козьим молоком". Определение "первозданно" словно открывает перед читателем бесконечную временную перспективу, напоминая о тех далёких временах, когда был заложен союз человека и животных, подчёркивает первозданность, первичность мира природного, свидетельствует о единстве мироздания, о пронизанности пейзажей, связанных с животным миром, архетипическими мотивами, свидетельствует, по мысли П.А. Флоренского, о том особом состоянии вдохновения, когда "глубинные слои духовной жизни прорываются сквозь кору чуждого им мировоззрения нашей современности, и внятным языком поэт говорит нам о невнятной для нас жизни со всею тварью нашей собственной души".
Мир птиц, также богато представленный на страницах романа (причём, подчеркнём, что это донские птицы, со всеми их видовыми признаками и отличиями), имеет строгую иерархию. Символом раздольной и бескрайней степи, гармоничности природного мира и непрерывного течения времени предстают в романе могучие птицы: орёл, беркут, ворон. Журавли, гуси, казарки - это вехи времени, его сезонности; стрепет и перепел - олицетворение продолжения рода, вечной жизни через смену поколений. Жаворонки символизируют милое, родное и близкое для человека, они приветствуют своими трелями приход весны, их пение сопровождает человека всю жизнь (не случайно, глядя на гнездо жаворонка, Давыдов думает о женитьбе, детях), звенит над заброшенным хуторским кладбищем. С этими птахами связаны раздумья Давыдова о бесполезной для человека солончаковой земле, земле, облюбованной жаворонками, полной неумирающей жизни. На фоне соловьиного пения описаны любовные терзания Давыдова, воробьи - непременная деталь хуторского пейзажа - как дети, беспечны и беззаботны.
Ещё одна отличительная особенность шолоховских пейзажей, отмеченная многими современными исследователями, - это их "синтетичность", обусловленная синкретичностью шолоховского мышления. Способность М.А. Шолохова воспринимать мир в нерасторжимой цельности зрительных, слуховых, осязательных и обонятельных ощущений позволила создать поистине уникальный художественный мир. Живые, мгновенные ощущения автора, вызванные личным соприкосновением автора с удивительно разнообразной донской природой, облечённые в словесную плоть, превращаются в неповторимые, яркие и запоминающиеся природные образы, которые, "встраиваясь" в общую философскую концепцию "Поднятой целины", наполняются символическим смыслом, дают ощущение кровного единения с природой.
Присущее писателю чувство "вселенскости" (В.И. Вернадский) особенно ярко проявилось в символике тишины. Авторская "медитация" над этим состоянием природы позволяет приблизиться к пониманию эмоционально-личностного "прочувствования" писателем Вселенной, образ тишины возникает в романе как результат вслушивания Шолохова в безграничный космос. Тишина в романе всегда видимая, осязаемая, различимая по цвету, свету, запаху. В первую весеннюю ночь она овеяна ветрами и туманами, а в полуденные часы над пластами тучного чернозёма - тишина великая и благостная. Она может быть туманной и влажной, мягкой и тёплой, задумчивой и безжизненной; в феврале тишина синяя, в марте - чёрная, осенью - мудрая.
Также сложны и многообразны звуковые образы "Поднятой целины". "Сезонная" окраска звуков подчёркивает упорядоченность природного круговорота, нарушение "сезонности" - знак неблагополучия. Полнозвучный гогот обобществлённой птицы в восприятии Нагульнова напоминает весенний перелёт, но эта "полнозвучность" воспринимается как излишняя, неуместная зимой - абсурдность распоряжения об обобществлении птицы очевидна даже для самого рьяного инициатора "птичьего колхоза". Звуки грома в последнем пейзаже "Поднятой целины" также свидетельствуют о нарушении естественного хода жизни. Приём психологического параллелизма, часто используемый в звуковых образах, демонстрирует интуитивное проникновение писателя в самую суть фольклора: природные звуки либо соответствуют психологическому состоянию героев, либо подчёркнуто противопоставлены им: певучие высвисты соловьёв прямо противоположны состоянию любовного "томления" Давыдова, а стонущие крики журавлей в финале как нельзя более соответствуют неизбывной тоске деда Щукаря. Символика звука, создавая подтекстовые течения, помогает в "расшифровке" сцены "бабьего бунта": безмолвие в природе противопоставляется "тугому громыханию" толпы, звук может быть обманчив, как пенье "вороного жаворонка", и страшен, как "дикий крик" Настёнки Донецковой. Образ открывшегося Давыдову "страшного хутора", хутора бунтующего, дополняется звуковым образом грохота копыт подоспевших на помощь Нагульнову всадников: в Гремячем Логу замаячил призрак гражданской войны ("призрачные дымки клубов вешней пыли" под копытами лошадей).
Метафора звука "Поднятой целины" позволяет воспринимать озвученное мгновение природной жизни во всей его конкретности, и в то же время уловить полнозвучную симфонию природного мира в целом.
Обращение к одористическим образам позволяет оценивать культуру в необычной проекции, как бы изнутри, и постоянство определённых запахов становится устойчивой характеристикой среды. Страницы "Поднятой целины" овеяны степными запахами. Каждое время года имеет свой неповторимый "тонкий многоцветный аромат": по весне ярко-зелёный у свежей молодой травы, тёмно-красный - у вишнёвых садов, летом - медвяно-жёлтый у цветущего донника. Запах может быть едва уловимым и тягучим, густым. Медвяный приторно-сладкий аромат тополиных почек, который ощутил Давыдов в самом начале "бабьего бунта", "излишне" сладок, он несёт в себе ощущение близкой беды, а "одуряющее пьяный" аромат ночных цветов, "вспыхнув" в горенке Якова Лукича, потряс "железного" есаула до слёз.
Постижение Шолоховым природного мира запахов достигает своей кульминационной точки в описании восприятия окружающей реальности старым лисовином. На несколько мгновений читатель погружается вслед за ним в "могущественный мир слитных запахов". Подбор высокой книжной лексики в передаче "плотно ссученных оттенков" запахов, эпитеты действия позволяют зримо представить лисью охоту, и даже последний эпитет ("вонзающийся") в общем контексте звучит не столько как описание "кровавой развязки", сколько как необходимый акт ради продолжения жизни.
Но главными, структурообразующими элементами философско-поэтического контекста являются два шолоховских одористических образа - запах земли и запах полыни. Весной "невыразимо сладкий запах" земли смешивается с запахом прорастающей травы. Могучий дух земли пьянит казака Майданникова, "живительная" сладость запаха чернозёма открывается и Давыдову, и в этом видит писатель залог будущего сближения рабочего-путиловца с казаками-гремяченцами. Только те герои, которые чувствуют власть древнего запаха земли, способны на созидание. В несовершенном мире "Поднятой целины" всё постигается с "потом и кровью", потому и сами шолоховские герои пахнут потом и солью: "У всех, кто работает, нижние рубахи солью и потом пахнут, а не духами и пахучим мылом", - говорит Куприяновна. И становится понятным несбывшееся название романа.
Запах полыни - неотъемлемая часть степи, он знаком и близок всем, кто живёт здесь. Приобретая символическое значение, он обозначает поворотные моменты как в жизни героев, так и в жизни хутора: "неугасимая горечь убитой морозами полыни" витает над могильным курганом; организована первая общественная конюшня, и здесь парит легкий запах полынистого сена; Размётнов и Давыдов выходят из правления колхоза после обсуждения покушения на Нагульнова, и запах полыни воспринимается как предупреждение: "навстречу им жарко дохнул сухой и горячий, насквозь пропахший полынью ветер из степи". Отсутствие запаха полыни в тихий утренний час, когда Варя уезжает из дома, говорит о той черте, которая отделила её от родного хутора, от родных запахов. И еще раз, в финале романа, отсутствие запаха полыни обозначает другую невидимую черту, отделившую Давыдова и Нагульнова от степи, её запахов: "К могилам ветер нёс со степи ужё не горький душок полыни, а запах свежеобмолоченной соломы с расположенных за хутором гумен". А.А. Потебня в статье "О некоторых символах народной поэзии" отмечает: "В силу своего эпитета горе имеет символом некоторые горькие растения. Полынь, от одного корня с пламя, палить, полено, пепел, своим названием подтверждает связь горечи и огня". Таким образом, возникает ещё более глубинный смысл полынного запаха: жгучего, как огонь, горького, как горе.
Таинственный и могущественный мир запахов, явившийся художественным воплощением ассоциативно-обонятельной активности самого автора, "погружает" и шолоховских героев, и читателя в природно-космическое, шолоховская интуиция бытия раздвигает рамки земного и преходящего, изменяет представления человека и мироздании и самом себе.
Духовное ядро, составляющее основу константных для "Поднятой целины" природных образов, позволяет говорить о их смысловой модификации, о создании писателем новой духовной реальности, отражающей шолоховскую философскую концепцию природы.
Литература:
Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов: В 3-х т.- М., 1994; Потебня А.А. Слово и миф. - М., 1989; Флоренский П.А. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. У водоразделов мысли. - М., 1990; Дёмин В.Н. Русский космизм: от истоков - к взлёту // Вестник Моск. ун-та. Серия 7: Философия. 1996. N6; Данилова В.С., Кожевников Н.Н. Основные концепции современного естествознания - М., 2000.
Журавлёва А.А., Ковалёва А.Н. Михаил Шолохов. - М.: Просвещение, 1975; Бирюков Ф.Г. Художественные открытия Михаила Шолохова. - М.: Современник, 1976; Тамахин В.М. Поэтика Шолохова-романиста. - Ставрополь, 1980; Минакова А.М. Поэтический космос М.А. Шолохова. О мифологизме в эпике М.А. Шолохова. - М., 1992; Дворяшин Ю.А. Шолохов и русская проза 20-30-ых годов о судьбе крестьянства. - Новосибирск, 1992; "Поднятая целина". Современное исследование. Шолоховские чтения. - Ростов-на-Дону, 1995; Дворяшин Ю.А. Роман М.А. Шолохова "Поднятая целина": диалог с современностью. - Ишим, 1996; Федь Н.М. Природы чудный лик... // Слово. 1997. N1-2; Федь Н.М. Парадокс гения. - М., 1998; Муравьёва Н.М. Философско-поэтический контекст роман М.А. Шолохова "Поднятая целина". - Борисоглебск, 2002; Котовчихина Н.Д. Эпическая проза М.А. Шолохова в русском литературном процессе ХХ века. - М., 2004; Дворяшин Ю.А. М.А. Шолохов: грани судьбы и творчества. - Сургут, 2005; Семёнова С.Г. Мир прозы Михаила Шолохова: от поэтики к миропониманию. - М., 2005; Муравьёва Н.М. Проза М.А. Шолохова: онтология, эпическая стратегия характеров, поэтика. - Борисоглебск, 2007.
http://sholohov.su/stati/priroda_v_podnyatoj_celine/
viperson.ru
Док. 629573
Перв. публик.: 29.08.05
Последн. ред.: 21.02.12
Число обращений: 0
Шолохов Михаил Александрович
|
