Впервые на сцену он вышел в четыре года. Умер, немного не дожив до семидесяти. Зная необыкновенный дар и темперамент Ролана Быкова, щедро расходуемый им на детей, людей, животных, искусство и весь остальной мир, можно без труда предположить, что его жизнь - это 66 лет непрерывного актерского стажа. Айболит-66.
На склоне лет Быков основал новое направление в философии - "феноменологию детства". Что это такое, он, впрочем, так и не успел толком объяснить. Вероятно, его собственное детство давало пищу для размышлений. Сам он - социальный "полукровка", сын красного командира-буденновца и интеллигентной барышни. Отцовскую линию Быков назначил ответственной за унаследованную им особенную лихость крутого характера, а материнскую - за страсть к искусству. Пригодилось все. Он легко поступил в Щукинское училище, рассчитывал на приглашение в Вахтанговский театр. Однако - не случилось. Взял вынужденное распределение в московский ТЮЗ - и это оказалось судьбой. Из ТЮЗа он ушел уже через четыре года, совершил блистательную, достойную сына красного командира атаку на московское партийное начальство и добился официального разрешения на открытие ныне легендарного Студенческого театра МГУ. Потом уехал в Питер, где на два сезона возглавил бесхозный Театр имени Ленинского комсомола (став самым молодым главрежем страны - Быкову не было и тридцати). Однако по "молодежной" линии не пошел. Особое, "взрослому" миру не очень понятное, тюзовское отношение к жизни и искусству (с извечным "делать для детей так же, как для взрослых, только лучше", со скрупулезным разбором роли "второго зайчика", с приобретаемыми навыками управлять любой, самой непослушной аудиторией), это отношение осталось у Быкова на всю жизнь. И через много лет тихий седовласый человечек, бывший узник концлагеря и партизан, Иван Палыч Савушкин (Мертвый сезон) отказался было от предложения доблестных представителей органов и попытался не спасать судьбы цивилизации где-то в коварном заграничном месте - по весьма уважительной причине. Просто потому, что Иван Палыч - тюзовский актер и у него - елки. То есть беспримерный подвиг - пожалуйста. Но сначала елки.
В кино Быков дебютировал в 1955 г., но настоящий успех пришел к нему только через четыре года - в 1959 г. он сыграл Акакия Акакиевича Башмачкина в баталовской экранизации гоголевской "Шинели". И поразит современников острым, почти неприятным, на грани патологии, рисунком роли. Быков был сентиментален, но на свой, особый лад - и в поверхностном умилении хрестоматийными образами замечен никогда не был. "Страдание не красиво, - объяснял он своего обожаемого Акакия возмущенным оппонентам, жаждавшим ,,трогательности". - Ненавижу несчастненьких".
Быков без устали боролся с "маленьким человеком". Преодолевал. Словно "выдавливал по капле". Возможно, было тут - опосредованно - и нечто личное (росточком-то не вышел). Но, скорее всего, этот последовательный и неугомонный гуманист мерил жизнь и искусство иною мерою. Чем "меньше" (во всех смыслах) был персонаж, тем значительнее были его жизненные притязания, и тем крупнее его играл Быков. Крошечный гусар Чебаков (Женитьба Бальзаминова) словно бы не замечал смехотворной своей субтильности, с лихвой компенсируя ее наполеоновской решимостью, героической прытью, витыми усами и шириною шага. Незаметный прохожий, среднестатистический мужчина, травмированный выходками непуганых еще, смешливых шестидесятников (Я шагаю по Москве), за несколько минут развивал в себе нешуточную манию преследования, скрывавшую застарелую манию величия. Полицай господин Терех (Вызываем огонь на себя) человечишко был, конечно, невеликий, зато ущербный и опасный, оттого и над положительной партизанкой глумился неистово, щуплым плечиком задвигая интернациональных польских богатырей на периферию сюжета. Он был мал и мерзок, но не так, как положено в советском военном фильме - иначе. "Эх, Морозова!" - заливался постылый ухажер, и реальность брызгала соком, как надкушенное яблоко. Господин Терех был, конечно, "сорняк общества", но такой сорняк, у которого под хилой веточкой - семиметровый корень. Не задушишь, не убьешь. Злыднем, ничтожеством и вообще врединой, задавленным скромным моральным величием похожего на Чехова доктора Айболита (Олега Ефремова), был его незабвенный Бармалей в Айболите-66. "Я бесподобный, я очень злобный!" - пел, топорща усы и вскидывая острые коленки, рыжий второгодник с замашками маленького диктатора. Быков и впрямь был бесподобен. Мог веселить людей за просто так - от щедрости душевной. Недаром сыграл скомороха в Андрее Рублеве - его так били, а он так смеялся разбитым ртом... И, вконец замордованный, беззлобно выдыхал: "Эх, жисть!" - про что-то такое, понятное одним лишь здешним во поле березам. Сыграть свет, в котором нет никакой тьмы, и еще срамные частушки петь при этом - задача для гения. Так о нем и речь.
Герои Быкова без устали утверждали жизнь. Через не могу. У него был эпизод в Балтийском небе: остатки разбитого летного полка сидят за столом, и живым кусок в горло не лезет - слишком многие погибли в бою. Жест, которым нахохлившийся, сосредоточенный Быков сует ложку пригорюнившемуся соседу, достоин занесения в справочник по борьбе с депрессивными состояниями. Жить надо, фашистов бить надо - кушай, товарищ, не морочь голову. Недаром в его послужном списке два священника - положительный батюшка из Хождения по мукам ("по мукам" ходил легонечко, умея пособить всем вокруг, включая нежных белогвардейских барышень), антитезой которому - сухонький живчик-стяжатель отец Федор (Двенадцать стульев), так и свихнувшийся без своего свечного заводика. Или "вечнозеленый" культмассовик в фильме Из жизни отдыхающих, выкидывающий немыслимые коленца и фонтанирующий редкой красоты куплетами про гору Ай-Петри в сиянье дымки голубой...
Вероятно, Альберт Швейцер назвал бы это "благоговением перед жизнью". Герои Быкова не то чтобы как-то уж особенно "благоговели", но жить, ничего, не опасались. Неказистые внешние обстоятельства лишь бодрили их, не позволяя погибнуть от мрачной угрюмости высокодуховных пустяков. "Тут, говорят, есть такая ягода - виноград. Ты ее кушал?" - очень интересовался на всю голову контуженный красноармеец в аккурат между двумя верными смертями (Служили два товарища). В конце 1960-х гг. Быкова постигло глубокое разочарование - по личному распоряжению министра культуры Екатерины Фурцевой ему запретили играть Пушкина в мхатовском спектакле "Медная бабушка". Но грандиозный талант актера в том и состоял, что благодаря его фантастической достоверности на свет появлялись не образы, а просто-таки живые люди. Не посчастливилось воплотиться Пушкину Александру. Зато родился Карякин Иван. Тот самый, который "картошечкой бы обрадовался". Он знал высшие причины, по которым человеку надо быть сытым.
"В первый день Бог сотворил картошку... Зачем на шестой день Он сотворил нас?" - местечковый еврей Ефим Магазанник (Комиссар) утверждал жизнь на библейский манер. Быков, в этой роли потрясающе похожий на Соломона Михоэлса, ходил по крошечному дворику гордый и счастливый, как Петух с полотна Марка Шагала, щурился на щедрое солнышко, смотрел в небо, которому ему таки было что сказать, и периодически выдавал нечто, достойное Талмуда: "У нас дети - у вас дети. И не надо меня пугать..." Дети - числом около шести штук - роились тут же. Их сложные пяти-восьмилетние характеры Ефим Магазанник понимал во всей их противоречивости: "Погромщики!!!" - взывал отец к прогневавшим его чадам. И чумазые погромщики, теряя трусы, с ревом бежали в угол, каяться.
Режиссер Быков любил детей. Прекрасно зная, что они - "погромщики". В его фильмах с одним пацаном не мог справиться целый сплоченный комсомольский коллектив (Семь нянек), дети давили черепашку танком, чтобы посмотреть, что будет (Внимание, черепаха!), младенец делал слона из собачки, мальчишки ставили на уши город, поливали взрослых из шланга и сводили с ума "феллиниевских" музыкантов (Автомобиль, скрипка и собака Клякса). Ради детей он вспоминал крамольную эксцентрику 1920-х гг. (Айболит-66), терпел травлю и переносил инфаркт, связанные с запретом на фильм Чучело, дети в котором были признаны начальством жестокими и нетипичными. Для детей он сыграл, самоотверженно "подставившись" под малышовое презрение, пожалуй, самого ужасного из своих персонажей - мнимого героя, подлого и трусливого Охотника (Про Красную Шапочку...). "Если бы у вас были дети, вы бы не были таким трусом!" - строго говорили ему в фильме. Похоже, будущий создатель Фонда развития кино и телевидения для детей и юношества, народный депутат СССР (1989-1991) искренне в это верил.
Играть самых настоящих мужчин Быков умел, как никто. Тех, кто ищет положительных героев, он называл "старателями". Понятно, что основным методом этой "старательской" деятельности стало для него столкновение внешнего и внутреннего. "Маленький человек" достигал таких высот, которые русской литературе и не снились. Скромный интеллигентный человек, чей-то обыкновенный папа, на самом деле "был настоящим Трубачом" (со всеми коннотациями "той единственной Гражданской") в фильме Звонят, откройте дверь! Два капитана: воспаленный романтик и проклятый поэт в Бегущей по волнам, и добрейший дядя (Капитан), тихий и незаметный работник торгового флота, убедивший-таки малолетнего племянника, что он - настоящий флотоводец, наследник Лаперуза и Кука. "Все мы - капитаны, каждый знаменит" - как раз после этой песенки, спетой Иваном Савушкиным на сцене родного ТЮЗа (Мертвый сезон), его и отправили бороться с мировым злом. Он смотрел собачек в разведывательных целях, держал связь с улыбчивым резидентом (Донатасом Банионисом), пил мерзкое темное пиво, беспокоился о своих детях, потом его били, пытали, жгли зажигалкой, он все вынес, задание выполнил очень хорошо и так врезал фашистскому гаду, что огромный тюзовский зал ему бы обязательно зааплодировал. Вернулся домой - убить героя Быкова было бы непростительной глупостью, да и неправдой. Вернулся со своей маленькой войны. Чтобы играть елки.
"Они же все прошли психохимическую обработку", - жалел Савушкин своих товарищей. Быков этой особой "психохимической обработки", надолго лишившей страну образа настоящего героя, так и не прошел. Он играл подвиг как трудную, но обыденную мужскую работу. Иван Егорыч Локотков (Проверка на дорогах), партизанский командир, грел обмороженные ноги в тазике, оттуда же, из тазика, по-отечески распекал своих партизан, а нервному майору, хватавшемуся за пистолет, говорил одно: "Ты... успокойся". А потом Иван Егорыч принимал решения такого масштаба, что если всеблагие не призвали его как собеседника на пир, то поступили нехорошо, неправильно. "Добрым хочешь быть?!" - ревел несчастный майор. Быков во многих своих ролях и в этой, великой (и не единственной великой), был добрым. Он играл добро таким разнообразным, таким многоплановым и бесконечным, что, наверное, многое в мире уравновесил.
В последние годы, когда он много занимался важной и нужной общественной деятельностью и кинобизнесом, Быков еще снялся в важной (по смыслу) роли в Письмах мертвого человека. Сыграл мудрого старика, который пытается вывести детей из зловещего "окружения" глобальной экологической катастрофы. Печальная эта патетика из зрительской памяти выветрилась довольно быстро. А остались там "письма живого человека": "Слушай анекдот. Сидит Гитлер в кладовке. Плачет..."
ШИТЕНБУРГ Л. 06.10.1998 Умер Ролан Быков // Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. 7. СПб, 2004.
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=142
Док. 630553
Перв. публик.: 06.10.98
Последн. ред.: 23.09.10
Число обращений: 0
Быков Ролан Анатольевич
|
