1989 г.
О Сталине сейчас говорят и пишут очень много. Сталин, Сталин... А заодно и "сталинщина" и "сталинизм": еще так недавно совершенно невозможные в нашей прессе, носившие на себе печать лютой идеологической крамолы, слова эти то и дело звучат сегодня, причем выговариваются без всякой дрожи в голосе, как любые обычные, общеупотребительные слова. Вполне очевидно, что мы переживаем сегодня третий после смерти Сталина период (вслед за 1956-1964 годами - временем осуждения культа Сталина, и концом 60-х годов - временем его фактической реабилитации), когда общественный интерес к этому историческому лицу вновь приобрел ярко выраженный политический смысл.
В чем своеобразие нынешнего периода по сравнению с двумя предыдущими и что же именно наблюдаем мы сегодня? Не просто отказ от упомянутой реабилитации и не просто новую, повторную волну критики Сталина. Сколь ни остра была такая критика в свое время, она все же была направлена не на общий смысл деятельности Сталина, а лишь на отдельные ее стороны и моменты, пусть даже важные и достаточно многочисленные.
А сегодня все чаще, все определеннее отвергается именно ее общий смысл. Не символично ли? - в 1961 году по решению XXII съезда партии Сталин был вынесен из ленинского Мавзолея, но все же похоронен в почетном ряду у Кремлевской стены. А нынче уже раздаются голоса, что и там ему не место, и навеянный фильмом "Покаяние" мрачный образ злодея, которого исторгает из себя сама земля, невольно встает перед нами, когда мы об этом думаем и говорим.
Чем объясняется столь резкое изменение оценок? Открылись какие-то ранее неизвестные факты? Нет, почти все главное, что служит основанием говорить о преступлениях Сталина, было предано гласности еще более четверти века назад. А о чем тогда умолчали - например, о численности жертв эпохи коллективизации, 1937-1938 и последующих годов,- то и до сих пор остается под покровом тайны. Тогда в чем же причина?
Я вижу ее в том, что на XX съезде и после него, вплоть до наших дней, в основе критического осмысления Сталина как исторической фигуры лежала преимущественно характеристика его личности: на Сталина-политика (и на сталинское в политике) смотрели в основном через призму его личных качеств, так или иначе понимаемых и оцениваемых. А сегодня взглянули (вернее, пытаются взглянуть) совсем по-другому.
Если исходить в оценке исторической роли Сталина только из свойств его характера и поведения, то не избежать ни навязшей в зубах беспомощной эклектики и двойственности ("с одной стороны"- "с другой стороны"), ни той непримиримой разноголосицы, выразительный пример которой был продемонстрирован за одним из "круглых столов": "Масштабы этой личности огромны.- Масштабы личности ничтожны!..- Нет, огромны. И результаты деятельности огромны.- Господи, да результаты ужасны!" (1)
В самом деле. Вы говорите, что он преступник, на совести которого страдания и смерть миллионов людей, договор о дружбе и границе с Гитлером, разорение деревни и пр., и пр., но разве он только и делал, что ошибался и, тем более, подписывал списки на расстрел? А кто на протяжении трех десятилетий руководил страной? При ком она индустриализовалась, выиграла величайшую из войн, превратилась в мировую сверхдержаву? Кто изо дня в день решал массу практических вопросов по строительству домен и электростанций, автозаводов и ткацких фабрик, железных дорог и морских портов, по разработке и производству новых марок тракторов и комбайнов, самолетов и танков, по освоению Севера и орошению Каракумов, по созданию театров и киностудий, университетов и музеев, по развитию сети школ и клубов, больниц и детских садов, по установлению льгот для сельских учителей, многодетных и одиноких матерей и пр., и пр., и пр.? Разве не стоит подпись Сталина и под многими, вероятно, тысячами документов такого рода? И кто может сказать, что в большинстве своем она скрепляла решения непродуманные, ошибочные, случайные?
Конечно, для основательного и полного суждения на сей счет, пока нет материала, поскольку многие документы по-прежнему закрыты даже для научного исследования, однако по внешнему впечатлению сталинским решениям, как правило, нельзя отказать ни в целеустремленности, ни в последовательности, ни в логике. Так почему бы именно эти черты не "принимать за основу" в понимании и оценке, как личности Сталина, так и его политической деятельности? А деспотизм и жестокость почему бы не счесть всего лишь издержками печальной, но едва ли не неизбежной оборотной стороной этой непреклонной последовательности строителя великой индустриально-военной державы? Безжалостно сметающего с дороги все, что мешает, и всех, кто способен помешать осуществлению названной цели...
Вы скажете: ничего себе "издержки" - миллионы убитых, замученных, растоптанных человеческих жизней! Вы скажете что и малая доля их перевесит все, что можно зачислить в заслугу виновнику их мучений и гибели. Более того, вы укажете на бездушие и аморальность даже самого такого взвешивания: загубленная жизнь, пусть одна-единственная, или, скажем, построенный завод. Но даже если ваш оппонент согласится с этим, признает, что ваши козыри старше, тем не менее и от собственных аргументов он едва ли сможет отказаться - куда же их денешь! И в итоге выдаст вам примерно такую формулировку: да, конечно, преступления Сталина непростительны, но как политик (а политика вообще, как говорят, грязное дело) он действовал в основном правильно, в широком историческом плане его деятельность (хотя и оплаченная страшной ценой) все-таки была прогрессивной.
Такой взгляд весьма распространен - не только в прошлом, но и в наши дни. Находит он выражение и в печати - в выступлениях ряда авторов, которые при значительных различиях между собою все исходят из того, что в тех условиях (места и времени) не было приемлемой социалистической альтернативы ни Сталину как лидеру, ни проводимой им политике.
В результате образ Сталина еще и до сих пор как бы двоится в общественном сознании - факт, достаточно отчетливо зафиксированный и нашей художественной литературой.
Вот для сравнения два произведения, создававшиеся почти одновременно, в 70-е годы, оба - без надежды на скорую публикацию, людьми примерно одного возраста: "Дети Арбата" А.Рыбакова и "Глазами человека моего поколения" К.Симонова. Там и тут Сталин. Но при некоторых точках соприкосновения (в стиле поведения, в речевой манере) это, в сущности, два разных человека. У Рыбакова - узурпатор, который с маниакальной неутомимостью и поистине дьявольской изобретательностью, расчетливостью, коварством плетет сеть интриг, имеющих целью создание и укрепление режима своей личной власти, и без того уже к 1934 году фактически безраздельной. Этакий зловещий паук, который, никого не любя, никому не веря, ткет свою паутину, чтобы затем методически душить в ней всех, кто прямо или косвенно стал сейчас или в будущем, когда-нибудь может стать для него опасен. Ближних и дальних, волна за волной, все расширяющимися безжалостными кругами... А у Симонова (хотя и его отношение к Сталину нельзя назвать некритическим) - умный и твердый властелин, внимательный к мелочам, но в то же время мыслящий и действующий по-государственному масштабно, скорее доброжелательный и уступчивый (от спокойного сознания своей силы), чем грубый и капризный; подчас слегка играющий перед собеседником, заботящийся о создании определенного своего "образа", но в целом достаточно естественный; интересующийся литературой...
И в обоих случаях Сталин - живой. Не только у Симонова, который описывает собственные встречи с ним, цепко во всех деталях запомненные и тотчас, по свежей памяти подробно и зримо воспроизведенные, но и у Рыбакова, не имевшего таких встреч: в его романе, которому по ряду других позиций предъявлено немало справедливых претензий, образ Сталина нарисован с такой степенью художественной убедительности, которая, кажется, просто не оставляет места для каких-то иных литературных интерпретаций.
Где же правда: там или здесь?
А если здесь и там, то как совместить эти две правды между собою, как привести их к какому-то общему знаменателю?
В рамках "личностного" подхода задача, по-видимому, не имеет решения. Однако нынче уже стал возможным совершенно другой взгляд на предмет затянувшегося спора - оценка исторической роли Сталина на основе такого решающего и вполне объективного критерия, как характер созданной под его руководством системы общественных отношений.
По-разному именуется сегодня эта система, пока не получившая в нашей теории (да и где она? еще только пробуждается от тяжкого, протяженностью в несколько десятилетий, летаргического сна) адекватного и общепризнанного обозначения: "казарменный коммунизм", "казарменный социализм", "Административная Система", "военно-бюрократический репрессивный режим" и т.п. Но, кажется, все так или иначе сходятся на том, что ее определяющими признаками являлись последовательный антидемократизм; подчинение общества государству, а государства - режиму личной власти; исключительно административно-командные методы руководства; малоэффективность экономики, основанной - как в беспаспортной деревне, так и в городе - на фактически принудительном труде; хронически низкий уровень жизни масс в резком контрасте с привилегированной бюрократической верхушкой; бесправие и произвол; сплошная официализация всех форм духовной жизни общества с культом Вождя в центре официальной идеологии и созданной ею мифологизированной картиной мира; жесткий изоляционизм во внешней политике. Ясно, что эта система представляла собой злую карикатуру на то общество всеобщего равенства, свободы и счастья, которое под именем социализма было многовековой мечтой угнетенных, ради которого совершалась наша революция, строилась та же промышленность и пр. Ясно, что создание, а тем более укрепление подобной системы, когда антинародный характер ее уже вполне определился, поддержание ее неизменности всей мощью тоталитарного государства нельзя рассматривать иначе, как прямую измену революции, сознательный обман трудящихся масс, грубое насилие над ними, циничное надругательство над их энтузиазмом и верой.
И вот если с такой точки зрения мы посмотрим на Сталина, то при самой полной объективности не останется места никакой двойственности в оценках.
Он был мудр, а порою и добр? Допустим. Но это была поистине мудрость змеи, а доброта - сытого тигра. Гениален? Да, если хотите, это был подлинный гений зла. Он обладал государственным умом и железной волей, он умел добиваться поставленных целей? Тем хуже, ибо реальной целью его было государство-тюрьма. Он создал великую державу, но не для человека, которого в ней давили, как муравья, а единственно для себя, для своей безраздельной власти и тысячелетней славы. И по неумолимой логике вещей слава эта довольно быстро обернулась для нашей страны бесславием - всеобъемлющей отсталостью, тупиком и застоем. Со всеми своими сильными сторонами (и в немалой мере благодаря именно им) он - мрачная, безусловно отрицательная фигура нашей истории, и нет в его деятельности решительно ничего, что противоречило бы такому выводу.
Он мог принимать правильные, даже гуманные решения по тем или иным конкретным вопросам хозяйства, социального обеспечения, культуры, но лишь постольку, поскольку это отвечало долговременным интересам построенной им в целом антигуманной системы и в заданных ею масштабах, рамках и формах. А какой тиран, какой деспот, если он не глуп и заинтересован в прочности своей тирании, не принимает по временам подобных решений?
Сталин возглавил поистине великую, поистине Отечественную, войну против германского фашизма - страшной угрозы для всего человеческого рода. Так. И его роль в этой войне не следует преуменьшать: она была безусловно велика (пусть и не в меру обычной полноты его власти, в тот момент резко ограниченной рядом не зависевших от него обстоятельств, волею противника, реальным соотношением сил на фронте, необходимостью считаться с доводами специалистов военного дела и пр.). Но даже если мы оставим за рамками разговора всю неоднозначность, всю двойственность этой роли: и уничтожение перед войной преобладающей и лучшей части нашего генералитета, и самоослепление "дружбой" с Гитлером, и вызванные этим тяжкие поражения 1941-1942 годов, и многое другое, о чем сейчас все больше пишут; если не напомним себе и о том, какой кровью досталась нашему народу озаглавленная именем Сталина победа,- даже и она, эта великая победа, не может послужить его оправданию в глазах поколений.
Почему? Да потому, что и смысл войны, ценность победы для народа и его Вождя, для армии и ее Генералиссимуса, совпали в действительности лишь отчасти. Враг был один, цель его изгнания с родной земли, как и цель уничтожения фашизма, была общей. Однако если народ, как сказано в "Василии Теркине", вел с врагом "бой... святой и правый, смертный бой не ради славы, ради жизни на земле", то к Сталину этих слов не отнесешь. Если солдат, "битый, тертый, жженый", но вместе с тем и внутренне освобожденный великой войной, поднятый ею в своем человеческом достоинстве, связывал с победой мечту о жизни справедливой и счастливой, в которой он будет хозяином своей судьбы, то кремлевский Хозяин - восстановление своей чуть было не утраченной власти, ее распространение на иные земли, нерушимую прочность и диктаторскую полноту. В этом смысле можно сказать, что солдат и его Генералиссимус воевали как бы на двух разных войнах, лишь частично совпавших между собою. И недаром не успел смолкнуть гром победного салюта, как маршал Жуков оказался в опале, а из народа-победителя стали выбивать дух фронтовой независимости и свободы - ждановскими постановлениями о литературе и искусстве, 25-летними сроками за "высказывания" и пр. Это неявное, но существенное и с течением времени нараставшее несовпадение народного и сталински-государственного содержания Отечественной войны с глубокой проницательностью обнаружено романом В. Гроссмана "Жизнь и судьба".
История щедра на парадоксы. Деспот, заливший кровью свою страну и в этом смысле, может быть, единственный в ней настоящий "враг народа", вынужден ради сохранения своей жизни и власти нести знамя справедливой народной войны против еще более свирепого и безжалостного врага; деспот, которого успех в этой войне (добытой еще большей, без счета и без жалости пролитой народной кровью) нарекает чуть ли не спасителем человеческого рода,- это ли не дьявольская гримаса истории, словно специально придуманная для того, чтобы окончательно спутать в нашем и без того заблудившемся сознании все понятия о добре и зле! Можно понять добросовестных сталинистов, тех, чье отношение к Сталину не замешано на корыстной заинтересованности в сохранении социально-должностной пирамиды и командных методов руководства: во всем этом, действительно, не так-то просто разобраться. До сих пор непросто, не говоря уже о былых временах. И все же сегодня, в отличие от тех времен, мы, повторим еще раз, уже имеем в руках некую ариаднину нить, позволяющую выпутаться из этих противоречий и логических ловушек. Бескомпромиссное отвержение сталинской системы естественно приводит к столь же твердому взгляду и на автора данной системы, к вполне однозначной нравственной и политической оценке его личности, деятельности и исторической роли.
Итак, новый взгляд на Сталина, обусловленный новым пониманием созданной под его руководством системы общественных отношений.
Но тогда следующий вопрос: а оно-то почему стало возможным только теперь? Почему не сформировалось еще четверть века назад, в рамках первой критической волны, той, что была поднята XX съездом партии?
Отчасти, быть может, по краткости срока между 1956 годом и брежневско-сусловской победой в октябре 1964 года, после которой критическое осмысление сталинской эпохи стало целенаправленно заглушаться. Но главное, думается, все-таки в другом. В недостатке исторического опыта, которым мы тогда располагали.
Пока в нашем распоряжении был только опыт "периода культа личности", естественно было на первых порах полагать, что все зло - в этом культе и в самой личности тирана. И стоит его развенчать, стоит отменить наиболее драконовские его указы, открыть ворота лагерей, провозгласить "восстановление ленинских норм", как все действительно и придет в норму. Правда, уже тогда - и чем дальше, тем тверже - раздавались голоса о необходимости углублять критическое осмысление проблемы. Передовая общественная мысль допытывалась, как же стало возможным все то, что теперь законно ставилось в вину сталинскому руководству, и что же в таком случае сталось с партией, Советами, марксизмом-ленинизмом, с самим социализмом, наконец. Но, во-первых, тогдашние "силы торможения" клеили ярлык "ревизионизма" уже на одну постановку подобных вопросов, а во-вторых, нужно признать, что в целом, как общество, к подлинному их разрешению мы в тот момент еще не были готовы. Нужно было увидеть сталинское в самом Хрущеве, в его методах руководства тогдашней хозяйственной и политической перестройкой, а главное - нужно было пережить все, что будет потом, при Брежневе и его преемниках, когда даже такая ограниченная перестройка окажется затоптана и наступит долгая, глухая "эпоха застоя", чтобы окончательно отдать себе отчет: суть не в лицах и даже не в тех конкретных формах, которые может принимать выкованная Сталиным система бюрократической диктатуры,- суть в самой этой системе. Она может быть по-сталински жесткой или по-брежневски "либеральной", но в любом своем варианте она античеловечна, в любых своих модификациях означает для общества паралич и тупик.
Конечно, можно назвать достаточно много существенных признаков, по которым "эпоха Брежнева" отличалась от "эпохи Сталина". Но столь же реально и внутреннее их родство и преемственность едва ли не по всем основным, системообразующим показателям. Правда, в 70-е годы был застой, и не было массовых репрессий. Однако "немассовые" все же были, и их просто-напросто оказалось достаточно для решения задачи, типологически сходной с той, для которой Сталину в 30-е годы потребовалась ежовщина, а в послевоенные - бериевщина. Что же касается застоя, то все его главные предпосылки сложились как раз при Сталине. Именно тогда, "в буднях великих строек, в веселом грохоте, огнях и звоне", одновременно с Магниткой, Днепрогэсом, Турксибом и как бы в тени этого всеми видимого индустриально-культурного подъема, создавалась (и успела полностью сформироваться) система, которая, провозглашая лозунги движения "вперед и выше", в сфере экономических и социальных отношений фактически ориентировалась на нерушимую стабильность и неизменность. Система принципиально статическая, сознательно отключившая все двигатели социального саморазвития и столь же последовательно подчинившая все свои подсистемы и институты - от механизма управления народным хозяйством до школы, прессы, Союза писателей - задаче воспроизводства и увековечения наличного состояния общества. И в результате действительно обладающая той инерцией и способностью к регенерации, той страшной силой сопротивления любым преобразованиям (даже если они исходят сверху), которая в 60-е годы обусловила неуспех начинаний Хрущева и предпринятой было экономической реформы, а в наши дни сказывается очевидным для всех торможением перестроечного процесса.
С полной убедительностью показав, что и в наиболее "мягком", ненасильственном своем варианте сталинская система столь же порочна, губительна и бесперспективна, как и в первоначально жестком, брежневский опыт как бы дорисовал для нас эту систему и тем самым фигуру самого Сталина, его объективно-историческую роль.
В этом отношении чрезвычайно знаменательным представляется мне развитие сталинской темы у Твардовского - наиболее глубокого исторического мыслителя в нашей поэзии. Если в конце 50-х годов, когда писалась глава о Сталине из поэмы "За далью - даль", ее автор как бы взвешивал на весах своей души то злое и доброе, что для него заключало в себе это имя в мучительном для мысли и совести единстве:
Своей крутой, своей жестокой
Неправоты.
И правоты,-
то в написанной всего несколькими годами позже поэме "По праву памяти" (1966-1969) нет уже и следа подобной двойственности чувства. Лукавые ухищрения эпохи, когда
Забыть, забыть велят безмолвно,
Хотят в забвенье утопить
Живую боль,-
произвели на поэта действие, прямо противоположное тому, на какое рассчитывали инициаторы и проводники нового идеологического курса: они помогли ему прийти к однозначному и бескомпромиссному отвержению сталинщины. А ведь Твардовский застал лишь самые первые годы "брежневской эпохи". Тем, у кого она перед глазами вся целиком,- куда проще. Вот почему все более тверды и "недиалектичны" наши сегодняшние оценки общего смысла деятельности Сталина, и вот почему историческая объективность заключена именно в них, а не в прежних мнимо справедливых "с одной стороны" - "с другой стороны", на которых нас и теперь "кое-кто" пытается удержать. Одни - по инерции старых представлений, другие - что также достаточно очевидно - из вполне современной политической корысти.
Сейчас порой раздаются раздраженные голоса: "Ну, сколько же можно - все Сталин да Сталин! Нашли неисчерпаемую тему и вот себе тешатся разрешенной смелостью, упражняются в стрельбе по покойнику".
В подобных замечаниях, даже если они принадлежат ярым сталинистам (хотя, конечно, не только им), есть определенный резон. Действительно, наша пресса куда смелее и откровеннее судит о прошлом, чем, скажем, о ходе перестройки и о деятельности нынешнего партийно-государственного руководства. Пока это так, мы все еще остаемся в рамках сложившихся в сталинскую эпоху общественных норм, и соответственно наше моральное право на критику Сталина выглядит в известной мере условным. Это, во-первых. Во-вторых, верно и то, что многие печатные выступления о Сталине и его времени не вводят в оборот сколько-нибудь значительных массивов нового фактического материала. Останавливая внимание читателя на отдельных вопиющих фактах сталинского беззакония, жестокости, коварства, подобные публикации еще и еще раз обжигают наши чувства (что действительно необходимо, чтобы преодолеть, взорвать столь характерную для современного человека эмоциональную пассивность и глухоту), но, за сравнительно редкими исключениями, дают мало пищи уму, политическому и историческому сознанию общества. Тем более, что Сталин предстает в них обычно лишь как явление прошлого, не имеющее прямого отношения к современному положению страны, ее проблемам и перспективам. Если так, то и в самом деле, не пора ли ему уходить на страницы специальных исторических журналов и книг, очищая площадку массовой печати для чего-то более злободневного?
Если бы так... Но, к сожалению, это совсем не так. И, признавая за упомянутыми голосами долю истины, хочется, однако, ответить им с полным убеждением: Сталин - тема остро актуальная, сегодняшняя. Не для одних специалистов - для общества в целом. Он - насущная проблема нашего настоящего и нашего будущего, от того или иного разрешения которой это будущее непосредственно зависит. И настоящий разговор о нем еще только-только начинается.
Что же делает тему Сталина столь важной для человека наших дней? Разумеется, не столько он сам, хотя загадки (подчас мрачные тайны) его личности и биографии, лишь отчасти приоткрытые, еще, вероятно, долгое время будут занимать наше воображение. И даже не столько его политическая и государственная деятельность, хотя в ней есть немало такого, что и до сих пор многие благоразумные наши обществоведы предпочитают обходить, как столб с надписью: "Не влезай! Убьет!" Наиболее актуальным, непосредственно участвующим в современной жизни остается для нас наследие Сталина. Прежде всего, в виде той системы общественных отношений, которая создана была в СССР под его руководством, устояла в потрясениях 50-60-х годов, заново стабилизировалась в "эпоху застоя" и, таким образом, с известными модификациями дожила до перестройки, а значит, и до сегодняшнего дня.
Перед нами стоит задача преодоления этой системы, превращения ее в нечто принципиально от нее отличное. Задача поистине невероятная по своей трудности, и сейчас, на старте, она, может быть, особенно жестко испытывает нас. Испытывает нашу волю к переменам, серьезность наших намерений, истинную меру нашей внутренней свободы, готовность обсуждать (а затем и решать) свои проблемы действительно безбоязненно, не ограничивая себя привычными запретами: этого касаться еще нельзя, это еще не сказал Горбачев, а это он (или Ленин) сказал иначе... Если подобные запреты для нас остаются в силе - значит, нам не стоит и браться за дело, мы его только погубим - и притом обязательно - своей половинчатостью и трусостью. Зато если мы и в самом деле созрели для серьезного разговора о том, что есть и чего мы хотим, тогда он сам собою будет и свободным от лозунговой крикливости, и ответственным, искренним, конструктивным.
Примечания:
1 Огонек. 1988. N 12. С. 18.
http://burtin.polit.ru/izjit.htm
viperson.ru
Док. 640540
Перв. публик.: 30.06.89
Последн. ред.: 25.09.12
Число обращений: 0
Брежнев Леонид ИльичРыбаков Анатолий НаумовичБуртин Юрий Григорьевич
|
