Августовские события 1991 года - малоисследованная страница новейшей истории. Не потому, что не было охотников ее изучать. Но все эти годы наша власть ставила на этой теме запретительный знак. Сначала под предлогом, что факты, относящиеся к данному делу, и тем более их интерпретация - исключительная прерогатива следствия, которому, дескать, не надо мешать. Потом - что это дело суда, на который нельзя оказывать давление. Суд же, долго откладывавшийся, проведен был с советской нормой "открытости" (без телевидения, без зарубежной и большей части отечественной прессы}. И так, что обещал никогда не закончиться. А когда после нескольких первых его заседаний подсудимые оказались вдруг амнистированы, то тут же с высот власти историки и публицисты услышали тревожное предостережение: во имя гражданского согласия не приближайтесь к этой теме (как и к сентябрьско-октябрьским событиям прошлого года)! Дело закрыто, забудьте. Что ж, очевидно, перед нами один из тех нередких в истории случаев, когда интересы власть имущих и исторической правды не вполне совпадают между собою. Но у власти свои резоны, а у общества свои. И если первая проявляет столь явную заинтересованность в сокрытии истины, то второму тем более важно ее доискаться. Предлагаемая статья - попытка привести известное в некую систему и осмыслить его под определенным углом зрения.
Путч
Люди, сочувствующие "героям ГКЧП", не хотят пользоваться этим неприятным словом. Однако не подлежит сомнению, что создание неконституционного органа и введение чрезвычайного положения в условиях, не предусмотренных законом и не дававших ни малейшего повода для подобной меры, представляло собой именно путч, и не что другое. Когда в мирное время при полном отсутствии каких-либо обстоятельств, угрожающих жизни и здоровью граждан, -- будь то стихийное бедствие, опасная эпидемия или массовые беспорядки, - некая группа лиц объявляет, что берет власть в свои руки, когда она вводит в столицу войска, запрещает митинги, демонстрации, забастовки, приостанавливает деятельность политических партий, закрывает все центральные газеты, кроме тех, на чью поддержку она может твердо рассчитывать, то это, понятное дело, путч, государственный переворот. То обстоятельство, что его совершили высшие должностные лица государства, ничего в этом смысле не меняет.
Вопрос о целях переворота принадлежит к числу наиболее важных, и каждая из сторон - члены ГКЧП и их обвинители - предложила на сей счет свои версии, на мой взгляд, одинаково далекие от действительности. Как в фильме Куросавы "Рассемон", где все участники происшествия излагают его совершенно по-разному.
"Чтобы предотвратить развал Союза"?
Стараясь, насколько возможно, облагородить свой облик в глазах современной публики, члены ГКЧП нащупали следующую формулировку руководивших ими намерений: они, дескать, болели душой за развал СССР и хотели его предотвратить - срывом подписания Союзного договора. Что можно сказать по этому поводу?
Да, конечно, развал Союза грозил ликвидацией союзному центру, а значит, всем этим господам - потерей занимаемых ими высоких постов. Однако стоит учесть, что никто столько не сделал для этого, как они сами во главе со своим шефом Горбачевым. Ведь Союз мог сохраниться лишь при одном из двух противоположных условий: либо при нерушимости прежней тоталитарной системы, основанной на подавлении какой бы то ни было свободы, либо при последовательной и всеобъемлющей демократизации. Когда в ходе перестройки обручи, стягивавшие советскую империю извне, рассыпались, удержать Союз от распада могла бы взаимная заинтересованность его частей в сохранении многосторонних внутренних связей между ними - технологических, экономических, демографических, культурных. Связи эти были чрезвычайно глубоки и сильны, в условиях полной свободы выбора их значение еще более возрастало. Чтобы их разорвать, должна была возникнуть очень мощная центробежная тенденция, которой в одних местах не было вовсе, а в других, даже в Прибалтике, она была достаточно слаба. И вот тут-то союзный центр своей политикой имперского держиморды сделал все от него зависящее, чтобы придать этим движениям центробежную и антирусскую направленность.
Что касается Союзного договора, то ни подписание этого мертворожденного, фантастически противоречивого документа (имевшего целью как раз спасти союзный центр в его прежнем качестве), ни срыв его подписания в тех обстоятельствах уже почти ничего не значили. Поэтому члены ГКЧП были бы ближе к истине, если бы сказали: мы хотели остановить распад СССР восстановлением сталинщины, тоталитарной диктатуры. Но таких слов не решаются выговорить сегодня даже они.
Впрочем, главная причина путча едва ли имела отношение к распаду СССР, иначе зачем было вводить войска в Москву и Ленинград, а не, скажем, в Киев или Ригу, закрывать именно московские газеты и т.д.?
"Заговор с целью захвата власти"?
Но если "патриотическая" версия целей заговорщиков не проходит, то, может быть, убедительнее выглядит то понимание дела, которое изначально высказывалось в официальных документах российских властей? Уже первая фраза подписанного Ельциным, Силаевым и Хасбулатовым обращения "К гражданам России", помеченного 9 часами утра 19 августа, гласила: "В ночь с 18 на 19 августа 1991 года отстранен от власти законно избранный президент страны". Здесь - зерно официальной трактовки путча, на этом в большой, если не в преобладающей степени основывалась идеология его подавления, а затем и та "версия следствия" (подзаголовок известной книги В.Степанкова и Е.Лисова "Кремлевский заговор"), которую руководители следственной группы начали публично излагать уже в сентябре, едва приступив к своей работе, то есть, можно сказать, априорно. Суть ее запечатлена главной формулой обвинительного заключения: "заговор с целью захвата власти".
Что ж, какой-то элемент правдоподобия есть и тут. Горбачев не подписывал указов о создании ГКЧП и о временной передаче своих функций Янаеву; его болезнь заговорщики выдумали; по их же распоряжению отключена была правительственная телефонная связь с его дачей в Форосе. И все-таки лишь при очень большом желании можно поверить в подобную трактовку августовских событий, слишком многое для этого нужно забыть или оставить без внимания.
Вот несколько бросающихся в глаза странностей, труднообъяснимых с точки зрения "версии следствия".
Странность первая - уже сам по себе состав заговорщиков. Мало того, что все они люди Горбачева, лично ему многим обязанные, лично им возведенные (а подчас и с боем протащенные, - особенно выразителен пример Янаева) на высоты власти. Удивителен сугубо должностной принцип их сговора. В "нормальном" заговоре сообщники объединяются не по чинам и не чинами же определяются их роли в организации. Вспомнить поэта Рылеева и полковника Пестеля, вспомнить полковника Штауффенберга, возглавившего офицерский заговор против Гитлера, среди участников которого были генералы, даже фельдмаршалы. А тут такое впечатление, будто вызвал Михаил Сергеевич своего помощника Болдина, велел подать список высших должностных лиц государства и проставил "птички" против всех главных фамилий: вице-президент, председатель парламента, премьер-министр плюс зам. президента в Совете Обороны, плюс все три "силовых" министра, плюс по одному высшему лицу от промышленников и аграриев. Да если б это был действительно заговор против Горбачева, то ведь уж обязательно хотя бы один из них отказался или уклонился. Здесь же ни одного "пропуска" и ни одной "случайной" фамилии.
Странность вторая. Если цель путча - захват власти, то почему вместо ареста президента у него только отключают телефон, зато в столицу, где его нет, вводят войска? И почему газеты, которые его критиковали, закрывают, а те, что как раз могли бы его поддержать, в том числе органы возглавляемой им партии, продолжают свободно выходить?
Странность третья: ни в одном из документов ГКЧП - ни слова критики в адрес Горбачева, а на пресс-конференции путчистов 19 августа, более того, изъявления преданности ему и недвусмысленное указание на то, что вскоре он вернется к исполнению своих обязанностей.
Странность четвертая - поведение самого Горбачева в эти дни. Оно не имеет решительно ничего общего с тем, как мог бы вести себя руководитель государства, действительно считающий себя жертвой заговорщиков-узурпаторов. Не будучи официально отрешен от должности, что все-таки как-то стесняло бы его в возможностях действия; не будучи не только арестован, но и сколько-нибудь серьезно изолирован в форосе (достаточно напомнить приводившиеся в печати данные о том, что "за период с 19 августа по 21 августа на территории дачи побывало 136 гражданских и военных автомашин, более 70 из которых прибывали непосредственно к дому президента СССР"), располагая многочисленной охраной, он, однако же, не делает ни малейшей попытки ни выехать, например в Симферополь иль Севастополь, чтобы оттуда лететь в Москву, ни хотя бы воспользоваться радиосвязью охраны, чтобы обратиться к народу, установить контакт с Ельциным и защитниками Белого дома. Единственное, что он делает за трое суток, это заготавливает себе алиби в форме выступления, в ночь с 19 на 20-е записанного на видеопленку и тем же утром переправленного "на спецмашине в Симферополь, а оттуда на самолете в Москву". Куда именно? Может быть, в тот же Белый дом? Нет, на хранение в посольство Греции. Кстати, доставку организует один из обвиняемых по делу ГКЧП, генерал КГБ Генералов.
Наконец, странность пятая. После провала путча его организаторы бегут искать спасения не куда-нибудь, а именно в Форос, к человеку, против которого якобы был организован их заговор...
Совокупность этих обстоятельств буквально не оставляет от "версии следствия" камня на камне.
Заговор против демократии
Так какова же была реальная цель путча? Против кого и против чего он в действительности был обращен?
Чтобы ответить на этот вопрос, не было нужды в столь длительном следствии, достаточно просто прочесть первый же блок документов ГКЧП, опубликованных 20 августа в "Правде" и других газетах. Там все ясно сказано - черным по белому.
Цель и смысл акции состояли не в чем ином, как именно в установлении чрезвычайного положения, то есть режима военной диктатуры. Можно было бы сказать: в восстановлении такого режима, ибо наш прежний, сталинско-брежневский режим как раз и был не чем иным, как тоталитарной диктатурой. Отнимая у населения гражданские права и свободы, "герои ГКЧП" просто-напросто возвращали нас в какой-нибудь 1970 или 1980 год. И словно для того, чтобы политический смысл происходящего был уж решительно всем абсолютно ясен, монополия на информацию была вручена (то есть опять-таки возвращена) официальным и неофициальным органам КПСС.
Это был заговор против демократии, акт насилия наиболее реакционной части номенклатуры над народом, выбравшим свободу, и в этом смысле действительно измена Родине, как бы ни квалифицировал такие вещи Уголовный кодекс.
Заговор этот - при руководящем участии Горбачева - сложился задолго до августа 91-го. Когда демократический процесс, вызванный к жизни "перестройкой", вышел из-под контроля партийных верхов {что определилось уже очень рано, никак не позднее осени 1988 - весны 1989 года), Горбачев и его команда стали предпринимать отчаянные усилия, чтобы остановить его, обернуть вспять. Полный перечень таких усилий был бы слишком длинен, напомню лишь некоторые из них, непосредственно предшествовавшие путчу.
Конец 1990 года. Неудачная попытка Горбачева приостановить действие Закона о печати. Приказ Язова и Пуго о совместном патрулировании городов силами армии и милиции (с пунктом об использовании таких патрулей для недопущения массовых "нарушений общественного порядка", то есть митингов и демонстраций). Несколько позднее приказ подкреплен соответствующим указом Горбачева.
Январь 1991 г. "Репетиция" в Вильнюсе с использованием бронетехники и штурмом телецентра.
Март 1991 г. "Репетиция" в Москве: ввод войск в столицу накануне III Съезда народных депутатов РСФСР.
Июнь 1991 г. Выступление Павлова и "силовых" министров на сессии Верховного Совета СССР с требованием чрезвычайных полномочий для правительства. Горбачев не дезавуирует эти выступления, напротив, заявляет, что у него с Павловым нет разногласий...
Вопрос о форме участия Горбачева непосредственно в событиях 19 - 21 августа остается пока открытым. По некоторым свидетельствам, оно было более чем активным. В самом начале упомянутой книги В.Степанкова и Е.Лисова помещен (к сожалению, лишь в извлечениях) документ, приписываемый А.Тизякову и представляющий собой, по словам публикатора, его письмо своим "подельникам", написанное уже в стенах "Матросской тишины": "Предлагаю... товарищам... летавшим в Крым к Горбачеву, подтвердить на суде до мельчайших деталей все обстоятельства беседы... Надо со всей четкостью объяснить объективную сторону "заговора" и доказать, что Горбачев в присутствии всех членов делегации не только дал прямое указание, как нам действовать, но он скомандовал, точнее, приказал, немедленно ввести чрезвычайное положение... Непосредственно с ним согласовывались все действия ГКЧП, в том числе все детали... по отключению правительственной связи с президентом... Она была прервана по согласованию с ним..."
О том, что президент СССР дал "добро" на проведение операции ГКЧП, говорят (правда, не в столь категоричной форме) и другие его члены, в частности В.Павлов, чья книга "Горбачев-путч. Август изнутри" интересна, кстати сказать, тем, что в ней подробнейшим образом проанализирована и опровергнута версия об изоляции Горбачева в Форосе.
Как бы то ни было, помимо несомненной политической ответственности Горбачева за свою команду, вся верхушка которой выступала в качестве ГКЧП, он и прямой соучастник упомянутого заговора против демократии, даже если на заключительной его стадии он по обыкновению зел двойную игру: умыл руки, предоставив своим приближенным действовать на собственный страх и риск.
Ну а непосредственной причиной, толкнувшей высокопоставленных заговорщиков на немедленные активные действия, стали два события, совершившиеся летом того года. Во-первых, выборы президента России и ошеломляющая победа на них лидера демократических сил над целой гирляндой выдвиженцев правящей партии. Во-вторых, Указ президента Ельцина от 25 июля 1991 года, уничтожавший систему парткомов (основу аппарата КПСС) на предприятиях и в воинских частях. Это было уже прямое объявление войны прежнему режиму, и вопрос встал ребром: теперь или никогда.
Как они проиграли?
План ГКЧП, как я его понимаю, был прост, казалось, обещал его авторам и исполнителям верный успех, ближайшая задача состояла всего-навсего в тоги, чтобы объявить режим чрезвычайного положения, подкрепив его внушительной демонстрацией силы, и затем в течение нескольких дней подержать его, просто подержать, нисколько не ужесточая, с тем чтобы за это время немножко приучить к нему страну, заставить воспринимать его как что-то обыденное и для подавляющего большинства людей совсем не страшное. Танки на улицах? Но ведь это же наши танки, и они никому не причиняют вреда. Смотрите, какие симпатичные ребята в них сидят, улыбающиеся, застенчивые... Никакие силовые действия против Ельцина и Белого дома (главных конкретных мишеней заговора) на эти дни отнюдь не планировались, даже телефоны там не были отключены, И в первых документах ГКЧП не было ничего, что ущемляло бы российские власти, бросало им прямой вызов. Путчисты сделали все, чтобы операция прошла без каких-либо невыгодных обострений.
Фактором, обеспечивающим успех, должно было стать громадное и очевидное превосходство в силах. На одной стороне - вся центральная власть и вся армия, вся милиция, все войска КГБ, в то время как на другой - ни одного солдата. При таком соотношении сил от Ельцина, по крайней мере в ближайшие дни, кажется, невозможно было ждать каких-либо активных действий: ясно, что он будет вынужден искать возможности контригры и, скорее всего, формулу компромисса.
А тем временем местные власти как в большинстве союзных республик, так и в большинстве регионов России несомненно заявят о своей лояльности ГКЧП. А там 21 августа Лукьянов соберет Президиум Верховного Совета, который со стопроцентной гарантией одобрит решения комитета и подтвердит его полномочия. А 26-го то же самое сделает и сессия ВС - ну пусть при нескольких воздержавшихся и одном-двух голосах против; так даже лучше, демократичнее. И как только все это будет проделано, вот тут-то, можно не сомневаться, Горбачев срочно "выздоровеет" от своей дипломатической болезни, чтобы не остаться за бортом и пожать плоды победы. И независимо от своего первоначального отношения к плану операции, задним числом "авторизует" и узаконит совершившееся.
Ну а дальше... Дальше можно было бы действовать, например, по польскому сценарию 1980 года, то есть интернировать на какое-то время, до полного успокоения страны, некоторое количество демократических "смутьянов^. Впрочем, судя по всему, на сей счет существовали лишь самые общие предварительные наметки. Пока что важно было поскорее сделать первые шаги, поставить страну и мир перед фактом, а там по готовой канве уже легче было вышивать любые узоры...
Как же, однако, случилось, что при таком гигантском превосходстве в силах кремлевские заговорщики проиграли? Как случилось, что операция, план которой был настолько прост в осуществлении, что, казалось, решительно ничто не могло помешать его выполнению, потерпела столь быстрый и сокрушительный провал?
Встречный бой
Честь разгрома "кремлевского заговора" по праву принадлежит прежде всего Б.Ельцину и его ближайшим помощникам (кому и в каких пропорциях, возможно, выяснит история).
Опуская подробности, подчеркну главное: Ельцин победил уже тем, что не признал власти ГКЧП, решительно отказался ей подчиняться. При этом его действия были так стремительны, точны и неординарны, что достойны войти в учебники военного искусства.
Российское руководство повело себя совершенно непредвиденным для противника образом. Во-первых, несмотря на внезапность введения чрезвычайного положения, оно проявило исключительную собранность и тут же без малейшего промедления начало действовать. Во-вторых, вместо того чтобы занять оборону и искать формулу компромисса, Ельцин избирает тактику наступательную. Не имея, как было сказано, ни одного солдата, он нападает на неизмеримо более сильного врага, навязывает ему бой. И хотя это нападение совершено было исключительно силой слова, эффект его оказался чрезвычайно велик.
Помните? Едва мы успели спозаранку выслушать по телевидению и радио "Заявление советского руководства" о создании ГКЧП и первые его постановления, как уже в 9 утра появилось упомянутое обращение "К гражданам России", дававшее четкую политическую квалификацию совершившемуся: "...Мы имеем дело с правым, реакционным, антиконституционным переворотом".
Безошибочно точно найдено в обращении самое слабое место в позиции ГКЧП - неучастие Горбачева и шитая белыми нитками ссылка на его нездоровье. Однозначно интерпретировав эти факты как отстранение от власти "законно избранного президента страны", авторы обращения извлекли отсюда максимальный политический эффект.
Ельцин - защитник Горбачева! Ельцин, который во имя закона и справедливости вступается за своего давнего соперника и гонителя против его неверной команды, -такого оборота дела заговорщики, вероятно, не могли себе представить.
Помню свои тогдашние ощущения. Эпитет "законно избранный" применительно к человеку, употребившему в свое время немалые усилия, чтобы президентом СССР его избрал не народ, а "агрессивно-послушное большинство" Съезда народных депутатов, несколько царапнул слух, уверенность же, что он действительно отстранен, казалась чрезмерной. Вместе с тем нельзя не признать, что это был в тот момент весьма сильный тактический ход, - и что могла ему противопоставить пропагандистская машина путча? Ведь его организаторы и впрямь несколько небрежно обошлись с юридической стороной дела, полагая, что победителей не судят, а сомневаться в своей победе им, казалось, не было причин. И вот теперь эта излишняя уверенность в своих силах начала им мстить...
Несмотря на организованную ГКЧП информационную блокаду, уже до полудня 19 августа обращение руководителей России становится известно не только в Москве, но и растущему числу людей в стране и за рубежом, И самим фактом своего появления и распространения создает совершенно новую политическую ситуацию. Это ситуация двух властей в Москве, резко противостоящих одна другой: законной власти всенародно избранного президента России (в то время еще не подорвавшей широкого общественного доверия к себе) и незаконной или по крайней мере сомнительной в своей законности власти некоего неконституционного органа, чьи полномочия не подтверждены ни президентом страны, ни ВС СССР. И, таким образом, это ситуация выбора. Пока позиция российского руководства была неизвестна, диктатуре ГКЧП как бы не было очевидной альтернативы. Можно предположить, что большинство случаев признания власти ГКЧП на местах датируется именно самыми первыми часами путча. А теперь у всех - и у лидеров союзных республик, и у руководителей российских автономий, областей, городов, и у членов Президиума Верховного Совета, и у армейских командиров, и у москвичей, и у населения в целом, и у западных правительств - появилась возможность выбирать между двумя московскими властями. Не будет преувеличением сказать, что это и стало для путча началом его конца.
Когда указы сильнее танков
Ельцин же тем временем развивает контрнаступление. Как бы вспомнив о том, что он глава государства, который может не только агитировать, но и повелевать, он с политического языка (обращение) переходит на язык власти. Три его указа, изданные в течение того же первого дня путча, один другого жестче, придают ситуации выбора предельную остроту. Это документы такой краткости и силы, что не хочется излагать их своими словами.
12 часов 10 минут. "В связи с действиями группы лиц, объявивших себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению, постановляю:
1. Считать объявление комитета антиконституционным и квалифицировать действия его организаторов как государственный переворот, являющийся не чем иным, как государственным преступлением.
2. Все решения, принимаемые от имени так называемого комитета по чрезвычайному положению, считать незаконными и не имеющими силы на территории РСФСР. (...)
3. Действия должностных лиц, исполняющих решения указанного комитета, подпадают под действие Уголовного кодекса РСФСР и подлежат преследованию по закону".
Если первым указом из-под власти ГКЧП выведена Россия, то вторым - он, как Черномор бороды, лишается всего, в чем заключалось его могущество:
"1. До созыва внеочередного съезда народных депутатов СССР (требование немедленного созыва такого съезда прозвучало в обращении "К гражданам России". - Ю.Б.) все органы исполнительной власти Союза ССР, включая КГБ СССР, МВД СССР, Министерство обороны СССР, действующие на территории РСФСР, переходят в непосредственное подчинение избранного народом президента РСФСР.
2. Комитету государственной безопасности РСФСР, Министерству внутренних дел РСФСР, Государственному комитету РСФСР по оборонным вопросам временно осуществлять функции соответствующих органов Союза ССР на территории РСФСР".
Исключительно сильный ход, сразу сделавший путчистов (де-юре) генералами без армии. И вместе с тем неоспоримый с точки зрения права, вполне обоснованный ситуацией, когда, как сказано в преамбуле, "деятельность законно избранной исполнительной власти Союза ССР оказалась парализованной". Здесь же в заключение новое и еще более грозное предостережение отраслевой и местной администрации: "Должностные лица, выполняющие решения указанного комитета, отстраняются от исполнения своих обязанностей,.. Органам Прокуратуры РСФСР немедленно принимать меры для привлечения указанных лиц к уголовной ответственности".
Разумеется, заговорщики не собирались признавать себя лишенными власти. Пока войска выполняли их распоряжения, сила оставалась в их руках. Поэтому еще один указ, подписанный в 22.30, в конце того же долгого первого дня, адресован уже непосредственно к исполнителям, включая рядовых солдат, к уму и совести каждого из них. Поименно назвав членов ГКЧП, совершивших "тягчайшие государственные преступления", и перечислив нарушенные ими статьи Конституции СССР и Уголовного кодекса, президент делает сокрушительный вывод: "Изменив народу, Отчизне и Конституции, они поставили себя вне Закона". И продолжает:
"На основании вышеизложенного постановляю:
Сотрудникам органов прокуратуры, государственной безопасности, внутренних дел РСФСР, военнослужащим, осознающим свою ответственность за судьбы народа и государства, не желающим наступления диктатуры, гражданской войны, кровопролития, дается право действовать на основании Конституции и законов СССР и РСФСР, Как президент России от имени избравшего меня народа гарантирую вам правовую защиту и моральную поддержку.
Судьба России и Союза в ваших руках".
Данный указ в полной мере сработает на следующий день, а пока в числе первых, на кого эти документы производят сильнейшее психологическое действие, оказываются, без сомнения, сами заговорщики. Уже к вечеру первого дня "героями ГКЧП" овладевает страх. Их план, такой ясный и убедительный, трещит по всем швам. Даже до ближайшей отметки, до которой им надо было продержаться, -до назначенного на послезавтра заседания президиума ВС - оказывается вдруг безумно далеко. Да и соберется ли теперь такое заседание? А если и соберется, то как поведут себя члены Президиума в обстоятельствах, когда за поддержку ГКЧП, может быть, придется платить не только карьерой, но и жизнью?
Стараясь убедить страну и мир, что они, с одной стороны, движимы лучшими намерениями, а с другой - вполне контролируют ситуацию, члены комитета 19 августа в три часа дня проводят пресс-конференцию. Но что они могут сказать? Получается невнятный, жалкий лепет, и даже по телевизору видно, как дрожат руки у Янаева. К концу дня напивается и "отключается" Павлов. Вскоре проходит слух, что начинает проситься в отставку Язов...
К Белому дому, который уже во всем мире известен как штаб сопротивления тоталитарной диктатуре, во второй половине дня стекается все больше москвичей. Хотя утренний призыв российского руководства к "всеобщей бессрочной забастовке" не имел значительного отклика (своего рода наказание за то, как четырьмя месяцами раньше Ельцин обошелся с бастовавшими в его поддержку шахтерами), сочувствие народа однозначно на его стороне, и теперешняя его твердость перед лицом коммунистического реванша заставляет все большее число людей спешить ему на помощь.
В сущности победа над путчем - политическая, психологическая, моральная - была одержана уже тогда, в самый первый его день. Все остальное было во многом предопределено.
Горбачев
Кажется, единственным, что еще могло бы спасти заговорщиков, было немедленное появление Горбачева. Если бы, увидев, как поворачиваются события, он 19-го или даже 20-го вышел из укрытия, то еще, возможно, сумел бы спасти свою команду (а тем самым и себя) от полного разгрома. Для этого ему потребовалось бы распустить ГКЧП, отменить его постановления, вынести порицание "зачинщикам", а кого-то из них, может быть, отправить в отставку. Если бы все это было проделано достаточно эффективно, то, быть может, имело бы успех и авось позволило бы ему досидеть до конца своего президентского срока.
Но, с другой стороны, подобный шаг заключал в себе и известную долю риска: ведь российское руководство и демократические силы отнюдь не обязательно стали бы ему подыгрывать - могли потянуть гэкачепистов, а за ними и его самого к более серьезному ответу. И Горбачев не сделал такого шага. Мы не знаем и едва ли когда-нибудь узнаем (во всяком случае не от него), о чем, кроме убедительного алиби, действительно думал в те роковые дни этот человек, сидя, как мышь, в своей царски роскошной крымской норе. Однако к какому бы то ни было поступку он оказался неспособен. Если Ельцин в эти дни был поистине велик, то его противники, включая Горбачева, стопроцентно ничтожны и жалки.
Впрочем, именно такой отсутствующий, не подающий голоса Горбачев в наибольшей - и час от часу возрастающей - мере как раз и устраивал Ельцина. Вот почему как Горбачев не старался установить связь с Белым домом, так и Белый дом, в свою очередь, до полного разгрома путча не предпринял ни малейших усилий не только к тому, чтобы вызволить "форосского узника", но и войти с ним в какой-либо контакт.
Разгром
И вот в ситуации, когда акция ГКЧП оказалась на грани провала, когда ее участники объявлены изменниками Родины и поставлены вне закона, что вполне определенно пахнет "высшей мерой", они на второй день путча вынуждены на ходу кардинальным образом изменить план операции. А именно вместо простой демонстрации силы они решаются уже теперь пойти на ее применение. То есть на штурм Белого дома с арестом Ельцина и его сподвижников. То есть на прямой акт гражданской войны.
Еще вчера утром они этого не хотели, отгоняли от себя самую мысль о такой перспективе - и вот логика развития предпринятой ими акции толкает их на пролитие крови своих сограждан! Шекспировский сюжет.
Кто виноват в таком обороте дела? Может быть, Ельцин, который жесткостью своего отпора диктатуре сам спровоцировал нападение на него, поставил их в безвыходное положение? Но тогда виноват и тот, кто, обороняясь, бьет напавшего на него бандита. Если бы президент России повел себя иначе, уже через несколько дней ему самому свернули бы шею, народ же, который его избрал, вернули бы в тоталитарно-коммунистическое рабство. Это во-первых. А во-вторых, простите, выход, возможность нравственного выбора есть всегда. Еще в первой половине дня 20 числа, пока не было принято решение о штурме Белого дома, выбор был и у руководителей заговора. Конечно, нелегкий, но в то же время и самый естественный для людей, увидевших, что они совершили жестокую ошибку; распустить свой комитет, вывести из Москвы войска и, сделав это, отдать себя в руки правосудия. Они предпочли поступить по-другому: наметившийся провал своей преступной затеи задумали предотвратить еще более тяжким преступлением. Вот почему, несмотря на амнистии и оправдательные приговоры, им нет прощения. (1)
Страшный вечер 20 августа и еще более страшная ночь в ожидании штурма... Дмитрий Комарь, Илья Кричеоский, Владимир Усов...
К счастью, верховные виновники их гибели могли уже очень мало. К осуществлению своего нового плана они не были готовы, а главное - это зависело уже не только от них самих. Они могли ввести а безоружный город войска и вновь устрашающе двигать их на ближайших подступах к Белому дому, но заставить их стрелять в народ, заслонивший его своим многотысячным телом, было не в их власти. Даже специально подготовленную для этого "Альфу", не говоря уже об обычных частях. Поняв это, генералы Грачев и Громов, до того времени безотказно выполнявшие распоряжения верхушки ГКЧП, успели вовремя перебежать на другую сторону...
Таким образом, если первоначальный план заговорщиков был сорван Ельциным с опорой на моральную и политическую поддержку народа, то новый - самим народом.
Исход известен. Уже к утру 21-го числа стало ясно, что путч провалился, лопнул, как гнойник. При свете дня это увидели все. Как по другому, но в сущности близкому поводу сказано в "Василии Теркине":
Сила силе доказала:
Сила силе - не ровня.
Есть металл прочней металла,
Есть огонь страшней огня!
"Великая Преображенская революция"
Многотысячное живое кольцо вокруг Белого дома, активная защита демократии народом в противостоянии с силами коммунистической реакции придали событиям Августа черты народной демократической революции. Особенно зримы они были 21 и 22 числа, во время массовых митингов перед Белым домом, когда страшное напряжение в ожидании штурма сменилось ликованием победы, а затем во время грандиозного траурного шествия, когда вся Москва, вся страна хоронила трех своих сыновей.
В увлечении, которое многие люди, включая автора этих строк, некоторое время вполне разделяли, мой друг Игорь Виноградов назвал происходившее Великой Преображенской революцией. И действительно, по состоянию общественного умонастроения это была революция, событие, обещавшее крутой перелом в судьбе страны. Самоубийство Пуго и вереница самоубийств (или торопливых убийств своими сообщниками?) нескольких высокопоставленных хранителей тайны партийных денег - примечательная черта момента,
Из уст идеологов и певцов нынешнего "номенклатурного капитализма" нередко приходится слышать, что демократическая революция в России якобы не имела перспектив. В частности, потому, что она, дескать, не несла в себе положительного начала, не могла выработать никакой конструктивной программы.
Такие утверждений, мне кажется, ни на чем не основаны, кроме личного и кастового интереса тех, кто с ними выступает. Ибо политические ожидания народа, главные пункты которых не раз формулировались в тогдашней публицистике и программных документах демократических организаций, были, на мой взгляд, вполне конструктивны:
- уничтожение системы привилегий (иначе говоря, номенклатурной собственности советского правящего слоя) и на этой основе создание для всех и каждого равных стартовых возможностей на переходе к рынку;
- широкая и общедоступная приватизация средств производства, в том числе земли, как залог инициативного, ответственного - словом, высокоэффективного хозяйствования;
- восстановление всей полноты прав граждан, реальное народовластие и самоуправление, эффективный общественный контроль за деятельностью органов власти и управления, в том числе в переходный период - за производством и распределением, а также за ходом приватизации.
Спросим себя: было ли в этих ожиданиях что-то мудреное, до чего просто не додумалась российская власть? Или же что-то идеалистическое и неосуществимое, что-то такое, к чему мы были не готовы и на что в России (в отличие, например, от Чехословакии) рассчитывать было невозможно? Нет, это была столь же простая, сколь и реалистическая программа, обоснованная - пусть от противного - всем опытом советских десятилетий, вытекающая из жизненных потребностей народа. Не заключая в себе ничего преждевременного и чрезмерного, она отвечала возможностям и специфическим проблемам страны, перед которой встала задача вырастить рыночное хозяйство и гражданское общество на почве тоталитарной экономики и формального равенства всех по отношению к средствам производства.
Слов нет, задача была чрезвычайно сложна. Никакие традиционно-либералистские схемы, равно как и никакие аналогии с "периодом первоначального накопления" и пр., тут заведомо не работали. Тем не менее при наличии доброй воли у власть имущих и при широком участии общества оптимальные решения, несомненно, могли быть найдены, и в таком случае мы жили бы нынче в другой, действительно новой России.
Увы, после августовское развитие потекло в ином направлении. Хотя вышеперечисленные требования масс никто на официальном уровне публично не оспаривал и не отклонял, ни одно из них не было выполнено даже отчасти. Сегодня, три года спустя (да и много раньше), тогдашние чувства - энтузиазм одних и ужас других - вспоминаются уже как заблуждения наивной юности. Ибо, едва вспыхнув, наша "Великая Преображенская революция" тут же и погасла, ушла в песок. Вернее, была погашена - сознательно и целеустремленно.
Как это произошло? И почему, одержав блистательную победу, Ельцин и его тогдашнее окружение тяготятся общественным вниманием к столь славной - может быть, единственно славной - странице своих политических биографий?
Разгадку этой едва ли не важнейшей из "загадок Августа" нужно искать в поведении российского руководства сразу после провала путча, в том социально-историческом выборе, который оно тогда сделало.
Приручение Горбачева
Вопреки своим расчетам, что при любом исходе кремлевского заговора последний лишь укрепит его положение, Михаил Сергеевич вернулся в Москву отнюдь не триумфатором. Правда, в первые часы он изо всех сил делал вид, что провал путча его не затрагивает, что он по-прежнему глава государства: начал делать - еще из Фороса - кадровые назначения (тут же, впрочем, отмененные Ельциным), а на пресс-конференции 23 августа снова завел старую песню о "социалистическом выборе". Но затем последовала его беседа с Ельциным - и уже на следующий день мы увидели совсем нового. Горбачева. Прошу прощения за сравнение, но он выглядел, как собака, которая покорно плетется за отхлеставшим ее хозяином.
О содержании этой сугубо конфиденциальной беседы мы ничего незнаем и едва ли когда-нибудь узнаем, потому что ни тот, ни другой из ее участников в этом не заинтересован. Однако догадаться не так уж трудно. Ясно, что ее основу составлял примерно такой монолог Ельцина:
"Михаил Сергеевич, я все знаю. Я знаю, что вы соучастник путча, целью которого было восстановление всевластия КПСС и расправа надо мной, и если не организатор его, то во всяком случае -идейный вдохновитель. Ваша изоляция - фарс, ваше алиби смехотворно. Поэтому не заблуждайтесь: ваша судьба целиком в моих руках. Одно мое слово - и вы вместе с ними сядете на скамью подсудимых и будете полностью изобличены, прежде всего своими же сообщниками, которые для собственного спасения будут вынуждены вас топить. В этом случае жизнь вы кончите на тюремных нарах.
Однако я не кровожаден и, несмотря на все, что вы против меня сделали в прошлом и только что, могу поступить по-другому. Могу отделить вас от них, как отделял во время путча, тогда ни следствие, ни суд вас не тронут. Условие: вы делаете то, что я вам продиктую. Вы распускаете КПСС. Вы помогаете мне распространить суверенитет России на все, что находится на ее территории: на промышленность союзного подчинения, транспорт, финансы и прочее. Более того, все функции союзного центра постепенно, но быстро переходят к российскому руководству, в том числе армия, где бы она ни стояла, органы КГБ, МВД, МИДа и т.п.
Если все пройдет гладко, то по прошествии некоторого времени вы вместо тюрьмы уйдете в почетную и обеспеченную отставку, но если вздумаете уклоняться, финтить - пеняйте на себя. Чтобы я мог закрыть вопрос о вашей причастности к путчу, вам придется выступить на Верховном Совете России. Там вас, конечно, побьют, но не до смерти, под моим контролем...
Выбирайте."
Выбор, который сделал Горбачев, известен: он сдался на милость победителя, выполнил все его требования. И хотя на протяжении осени 1991 г. у него раз-другой возникало искушение попытаться высвободиться из железных тисков, повести какую-то собственную игру, его быстро "приводили в чувство".
Дело ГКЧП
Тайный сговор Ельцина с Горбачевым и судьба кремлевского заговора после его провала взаимосвязаны как детали одного и того же обширного плана. Для того чтобы Горбачев мог помочь Ельцину в осуществлении его замыслов, он должен был оставаться не только на свободе, но и (некоторое время) в должности президента СССР. Для того чтобы он не заартачился, над его головой, как дамоклов меч было повешено следствие по делу ГКЧП, специально растянутое, чтобы в случае необходимости можно было повернуть его как угодно. С другой стороны, чтобы члены ГКЧП и Лукьянов не помешали (ну, например, публичным выяснением реальной роли Горбачева в их предприятии), их надо было надежно упрятать за стенами "Матросской тишины".
Уже из сказанного видно, что дело ГКЧП имело для российских властей многоцелевой политический смысл. Однако в действительности его значение для них было еще более широким, что проясняется, если учесть некоторые любопытные его особенности.
Отметим прежде всего, что событие исторического масштаба, которое при любом своем исходе должно было оказать большое воздействие на судьбу страны и которое нам всем крайне важно было всесторонне и безотлагательно осмыслить, повернули таким образом, что оно сузилось до банального уголовного дела, до вопроса об ответственности какой-то группы людей. А затем под предлогом "презумпции невиновности" и "тайны следствия" это событие, касавшееся всех, мягко изъяли из сферы общественного обсуждения и контроля, окружили завесой секретности, Народ, сорвавший путч, вдруг оказался по отношению к нему посторонним, которому вход запрещен.
Конечно, против этого можно было бы протестовать. Но слишком трудно было спорить с теми, кто в тот момент находился в зените славы. Когда осенью 91-го года я по просьбе одного московского журнала сказал о деле ГКЧП то, что пишу сейчас, интервью осталось неопубликованным. А потом, как водится, новые события стали оттеснять данную тему, притуплять ее остроту. На то и делался расчет...
Так состоялась некая исходная подмена, тут же дополненная рядом других, более мелких уловок и хитростей.
В их числе то, о чем уже говорилось: следствие было изначально нацелено на доказательство недоказуемого - "заговора с целью захвата власти", что уводило его от выяснения реального содержания события, затушевывало его политический смысл, а будущий процесс по делу ГКЧП заранее обрекало на провал. Оправдательный приговор генералу Варенникову поставил в этом отношении все точки над i.
Далее. Подмена заговора против демократизации "заговором с целью захвата власти" позволила резко сузить круг обвиняемых -всего до нескольких человек. Тем самым из-под удара были выведены и верхушка Министерства обороны, кроме Язова и Варенникова, и руководство КГБ, кроме Крючкова и еще трех-четырех человек, и правительство, за исключением Павлова, и ЦК КПСС, за исключением Шенина. Вопрос об ответственности широкого круга лиц, входивших в партийно-государственную олигархию, за их активное или пассивное участие в акте вооруженного насилия над народом не был поставлен не только в юридическом, но и - что было бы гораздо важнее - в политическом и моральном плане. И хотя ни один волос не успел упасть с головы этих людей, Ельцин в программном выступлении по телевидению 29 августа уже простер над ними предохраняющую длань в форме памятного тезиса о недопущении "охоты на ведьм".
Тем же целям служило и сужение хронологических рамок "события преступления" всего до четырех дней, 18 - 21 августа. В свете изложенного смысл его, пожалуй, можно не пояснять.
Все сказанное превращало дело ГКЧП в заведомую мистификацию, в комедию, авторский замысел которой был, однако же, вполне серьезен. Ибо это была и форма угашения социальной активности масс, и сигнал, поданный новым российским руководством правящим силам прежнего режима, своего рода амнистия им и приглашение к сотрудничеству. Это был первый важный шаг к созданию "августовского блока" - того блока новой ("демократической") и старой (коммунистической) номенклатуры, который составит политическую основу нынешнего общественного устройства.
Сепаратное соглашение
Момент после провала путча был для российского руководства моментом выбора пути, а соответственно и главной социальной опоры, главного союзника на этом пути. Кандидатов на такую роль было всего два: аппарат управления (номенклатура) и народ, низовая демократия. Поскольку социальные интересы номенклатурных и неноменклатурных слоев населения были во многом противоположны, опираться в равной мере на тех и на других было невозможно, приходилось выбирать.
Народ привел Ельцина к власти, народ в грозный час заслонил его своим телом, так что августовская победа по праву принадлежала им обоим. Было бы справедливо дать ему возможность вкусить плодов этой победы - в форме осуществления тех ожиданий и требований, о которых шла речь выше. Но тут возникало досадное противоречие с интересами самой власти. Ведь подчинение государства обществу, власти - народу означало, между прочим, ее ограничение и невозможность для кого бы то ни было закрепить ее за собой на длительный срок. Что касается номенклатуры, то, хотя в августовские дни она вела себя частью выжидательно, а частью и враждебно, все эти люди были теперь как шелковые, и с ними легко было договориться. Готовый аппарат для новой власти.
По-видимому, в уверенности, что в обозримом будущем поддержка народа обеспечена им и так, Ельцин и его команда предпочли выбрать аппарат и аппаратный путь послеавгустовского реформирования. Сторговавшись с Горбачевым и придав делу ГКЧП безопасное для номенклатуры направление, российское руководство предпринимает и другие шаги к созданию и укреплению нового политического альянса.
Среди них - отказ от напрашивавшихся перевыборов Верховного и в особенности местных Советов, что означало поистине царский подарок прежнему правящему слою, сохранение за ним той власти (а значит, и собственности), какой он до сих пор располагал. Одновременно сохранена была и вся система номенклатурных привилегий, выступление против которой в свое время сделало Ельцина лидером демократических сил (помните участковую поликлинику?) и сыграло решающую роль в его победе на выборах в ВС РСФСР. В том же ряду - красноречивая пассивность российских властей в отыскании и возвращении "партийных денег", а также заведомая профанация суда над КПСС, еще один политический фарс, благодаря которому "старые кадры" без малейших признаков покаяния получили полное отпущение грехов, гарантию своей политической и моральной неприкосновенности.
Проводя такую линию, Ельцин и его окружение менее всего интересовались мнением своего августовского союзника и спасителя. Альянс с бывшей коммунистической номенклатурой они заключили как некое сепаратное соглашение - за спиной народа, избегая лишней огласки. Лишь задним числом, выступая по телевидению в первую годовщину путча, Ельцин признается в том, что "Великая Преображенская революция" погасла не без больших усилий со стороны власть имущих: "В сентябре -октябре мы прошли буквально по краю, но смогли уберечь Россию от революции..."
Заслуга, на мой взгляд, весьма сомнительная: если бы не "уберегли" тогда, когда антитоталитарная революция в России имела все возможности оказаться "бархатной", пройти без новых жертв, не было бы пушечной пальбы и горы трупов в Москве два года спустя, Однако самый факт зафиксирован правильно: перспективу радикальных преобразований, проводимых при широком участии масс и в их интересах (а именно таково содержание понятия "революции", когда речь идет о смене "социалистического общества" демократическим), перекрыла сама российская власть.
Сказанным, мне кажется, достаточно" объяснена историческая застенчивость героев Августа.
Август в исторической перспективе
С течением времени значение большинства исторических событий как бы уменьшается. По причинам, о которых сказано выше, события августа 91-го года эта участь постигла скорее, чем можно было ожидать. Всего три года спустя они видятся уже лишь одним из эпизодов новейшей российской истории, хотя и сравнительно крупным. В чем его значение? Прежде всего в том, что благодаря провалу путча произошла смена альтернатив "перестроечного" процесса.
На протяжении последнего десятилетия в обиходе политиков и публицистов стойко держалось эффектное противопоставление: назад, к тоталитарной системе, или вперед, по пути реформ? Между тем реальный политический выбор все это время был существенно более сложен. Накануне Августа перед нашей страной лежали по меньшей мере три основные дороги. Если одна из них действительно вела назад -и кремлевский заговор был последней отчаянной попыткой и впрямь повернуть историю вспять, то вперед можно было идти не в одном, а как минимум в двух направлениях. То есть существовала возможность как перестройки прежней общественной системы с сохранением, однако же, ее фундаментальных основ, так и полного слома этой системы, коренных демократических преобразований.
К осуществлению первой возможности была направлена вся реформаторская деятельность (или, точнее, реформаторская сторона в деятельности) союзных, а затем и российских властей. Наряду с тем, что происходило на поверхности ("гласность" и вызванная ею переоценка идеологических ценностей, либерализация политической системы, первые шаги к рынку, отказ от противостояния с Западом), некоторые очень важные изменения совершались в тени. Именно так состоялся - еще в 1987 - 1990 гг. принятием серии союзных, а потом республиканских законов - первый этап преобразования отношений собственности: корпоративная собственность советского правящего слоя, выступавшая в форме государственной и под псевдонимом "общенародной", была роздана в "полное хозяйственное ведение" (нечто вроде бессрочной и бесплатной аренды) соответствующим должностным лицам - отраслевой и местной администрации, директорскому корпусу, колхозно-совхозной верхушке. Что касается второй, радикальной тенденции, то она все отчетливее проявляла себя в ужесточении критики режима, в программных заявлениях демократических лидеров и организаций, в многотысячных демонстрациях и митингах москвичей, в политических забастовках шахтеров и металлургов.
Провал путча привел к тому, что реставраторская тенденция потерпела полное и окончательное поражение. Правда, лозунги реставрации время от времени еще мелькают в коммуно-нацистской пропаганде, но лишь как дань реакционно-романтической утопии, а не как задача, предлагаемая всерьез. Зато две другие тенденции получили дополнительный импульс к своему осуществлению, и выбор пути послеавгустовского развития России совершался уже именно между ними, а не между пресловутыми "вперед" и "назад".
Исход известен: радикально-демократическая тенденция была пресечена, "перестроечная", то есть компромиссная, умеренная, аппаратная, та, что вела к трансформации "реального социализма" на его собственной социально-экономической основе, с сохранением власти и собственности в руках прежнего правящего слоя, стала генеральной линией послеавгустовского развития.
Притом Август - и это еще одна грань его исторического значения - явно способствовал интенсификации данного процесса (роспуск КПСС, гайдаровские реформы). Благодаря августовскому толчку преобразование "реального социализма" в номенклатурный капитализм совершилось в рекордно сжатые сроки; система, как змея, ловко скинула с себя старую политико-идеологическую оболочку, уже стеснительную для номенклатуры, сужавшую для нее возможности власти и обогащения. А потому именно номенклатура всего более и выиграла в итоге от победы народа над наиболее реакционным и косным меньшинством той же номенклатуры. Что ж, так не раз бывало в истории: побеждают, жертвуют собой, одни, а трофеи делят другие.
И последнее. Август 91-го стал рубежом в судьбе двух главных лиц эпохи "перестройки". Для Горбачева это был по существу конец его политической биографии. Для Ельцина - высшая точка его жизни, то, на что его ангел в свой час укажет Богу. И одновременно - точка перехода в качественно новое состояние, смены исторических ролей.
В этой связи обращает на себя внимание разительное сходство идейной эволюции обоих деятелей: каждый из них вначале сравнительно радикален, затем наступает некое раздвоение, преодолеваемое наконец выбором относительно более консервативной политической линии. Горбачев 1986 - 1987 годов - отец "перестройки", инициатор перемен; в 1988 - 1989-м он колеблется и лавирует между "обновленчеством" и охранительством, попытками остановить развал системы; в 1990 - 1991-м охранительная тенденция, став в его поведении доминирующей, логически приводит к ГКЧП. В свою очередь Ельцин 1987 - 1990 годов - один из лидеров демдвижения, ставший в нем после смерти А.Сахарова фигурой N1; в 1990 - 1991 годах (до путча) он колеблется и лавирует между радикализмом и умеренностью, между низовой демократией и "старыми кадрами", которые все более успешно перекупает у Горбачева; после Августа, если не считать ни к чему не обязывающих популистских жестов, он ориентирован уже исключительно на номенклатуру. Он ее и только ее политический представитель и лидер.
Такой параллелизм судеб объясняется, по-видимому, принадлежностью обоих к одному и тому же типу деятеля, определяющей чертой которого является понимание политики прежде всего как искусства интриги, а людей, народа - в основном как средства достижения тех или иных целей. Поэтому едва ли удивительно, что, несмотря на взаимную неприязнь, они оказались в конце концов чем-то вроде союзников поневоле, связанных неким общим интересом и общей тайной.
Впрочем, что за тайна? Тайными в политике могут оставаться лишь детали, суть ее утаить невозможно. И если политик делает выбор не в пользу народа, то и народ, соответственно, делает собственный выбор...
Примечания:
(1) Сегодня, когда Ельцин развязал чудовищную по своей жестокости и нелепости войну на Кавказе, сказанное относится и к нему самому, притом в неизмеримо большей мере.
http://burtin.polit.ru/august.htm
Док. 640562
Перв. публик.: 30.06.94
Последн. ред.: 30.06.11
Число обращений: 0
Ельцин Борис НиколаевичГорбачев Михаил СергеевичСахаров Андрей ДмитриевичБуртин Юрий Григорьевич
|
