Познакомились мы в конце 1960-х годов благодаря "Новому миру" А.Т. Твардовского. В этот журнал я приносил свои первые рассказы, и один из них был опубликован, с поправками, сделанными точной рукой самого Александра Трифоновича, в четвертом номере за 1966 год. Пока другие рассказы ждали своего часа пробиться на страницы журнала, я получил из редакции приглашение зайти в отдел библиографии к его новому заведующему, имя которого, Юрий Буртин, было мне еще незнакомо. Помню эту нашу первую встречу, будто дело происходило вчера.
Новый заведующий библиографией оказался молодым человеком, внешне удивительно соответствующим своей сермяжной фамилии. Курносый, белобрысый, с простодушно-хитроватым ликом школьного учителя из какой-нибудь рязанской или новгородской глубинки. Это первое впечатление странным образом сохранялось и впоследствии, когда я познакомился с ним ближе и узнал, что он человек по складу ума, интересам, масштабу личности отнюдь не провинциальный.
Для разговора Буртин предложил выйти из редакции, помещения которой прослушивались. Мы прошли в сквер за зданием АПН. Как я понял из нашего разговора, он подбирал команду авторов-новомирцев для задуманной им реформы не реформы, но некоторого изменения лица журнала, усиления политической, оппозиционной составляющей этого лица. Он решил превратить свой скромный, как бы второстепенный по значению в журнале отдел в такой же живой и боевой, какими были отделы прозы и критики, и придавшие журналу то самое "новомирское направление" в литературе, и не только в литературе, в общем строе жизни страны, которое так беспокоило коммунистическую власть. Для миллионов читателей "Новый мир" был единственным журналом, удовлетворявшим главную потребность интеллигентного человека того времени - знать правду о своей стране, своем народе, трагическую историю унижения его духа на протяжении десятилетий торжества "диктатуры пролетариата".
Буртин пригласил меня в сотрудники и я, конечно, согласился. И в течение двух лет, последних лет "старого" "Нового мира", 1968-1969, регулярно, чуть не через номер, печатался, под своей фамилией или псевдонимами, по отделу библиографии, руководимому Буртиным.
Это был своеобразный отдел. Под видом рецензий или аннотаций здесь печатались развернутые статьи откровенно оппозиционного режиму характера. Для рецензирования подбирались, обыкновенно самим Буртиным, новые книги по истории, социологии, психологии, в которых содержались бы - даже не факты, хотя бы намеки на неудобные для режима факты, оттолкнувшись от которых, "привязавшись" к ним, можно было развивать общественно-значимые темы. Эзопов язык! Так удавалось поведать читателю с использованием запретных источников (говорю о моем личном опыте сотрудничества с Буртиным) о некоторых темных сторонах Октября и Гражданской войны - развязанном большевиками "беспощадном терроре" против непокорного крестьянства, с ленинскими концлагерями и виселицами, массовыми расстрелами заложников. Или о дружбе Сталина и Гитлера, их сговоре в августе 1939 года, положившем начало Второй мировой войны. Или об особенностях коммунистической избирательной системы, которая не предусматривала выбора. Эта статья ("Проблемы и перспективы социалистической демократии", N 5,1969) вызвала особый гнев властей, тревожную переписку между Главлитом и ЦК КПСС, идеолог режима Суслов требовал "разобраться" с журналом, "принять меры". И с журналом разбирались, и принимали меры. Но подобного рода статьи продолжали появляться на его страницах.
Работа Буртина в "Новом мире", конечно, не сводилась к обеспечению полос журнала острым материалом. Его роль была значительно шире. Как и роль других ведущих сотрудников журнала. На протяжения целого десятилетия "Новый мир" был символом и центром притяжения оппозиционных сил в стране. В Москву приезжали из крупных городов Урала, Сибири, юга России представители складывавшихся там объединений демократически ориентированной интеллигенции. Искали встреч с редакторами и авторами журнала/Совещания новомирцев с их московскими и иногородними приверженцами проходили по необходимости конспиративно. На них обсуждались злободневные политические темы, составлялись программные документы разного рода - программы будущих политических партий. Из подобных объединений и групп, своим появлением обязанных, разумеется, не только "Новому миру", всей общественной атмосфере 60-х годов, развилось позднее мощное Демократическое движение, которое и привело страну к 1991 году, к многопартийности, к концу коммунистического режима.
Весной 1970 года, с вынужденным уходом из "Нового мира" Твардовского и разгоном властями редколлегии журнала, подал заявление об уходе и Юрий Буртин. После "Нового мира" он 17 лет проработал в редакции "БСЭ". Это было время, трудное для всех, переживших духовный подъем 60-х годов. Для Буртина, однако, оно прошло не впустую. Он от души поработал как филолог, литературовед, оправдывая свое университетское образование. Хотя, конечно, главным интересом его жизни оставались социология, политология, причем в их приложении к практике. Открыто выражать свои взгляды в печати он не мог, но много читал, вдумывался в происходившие в стране процессы.
Мы с Буртиным продолжали встречаться. Чаще - в компаниях общих знакомых, бывших новомирцев или его, Буртина, бывших авторов по его "библиографическому" отделу - философов, социологов, экономистов. Складывались особые кружки гуманитариев, лишенных возможности развивать научные идеи в своих институтах и академиях, вынужденных довольствоваться свободным общением в этих кружках, в собраниях на частных квартирах- "на кухнях". Буртин был одной из центральных фигур этих собраний. В том числе таких, когда собирались представители профессий, в которых он не был специалистом. И даже если он весь вечер молчал, только вслушивался в страстные споры, часто именно за ним оставалось последнее слово, к нему обращались, требуя, чтобы он высказал свое мнение. Это было удивительно, но это так. Не будучи узким специалистом, скажем, в экономике или философии, он умел рассудить и экономиста, и философа.
Любопытно было наблюдать, как он вдумывался в проблему, на лбу выступали капельки пота, но вот он начинал говорить -спокойно, рассудительно, раскладывая по полочкам предмет спора, - во-первых, во-вторых, в третьих, - и вопрос если не разрешался вполне, то в нем открывались особые грани, которые следовало додумывать.
У него был цепкий аналитический ум, способность охватить предмет со всех сторон, не зацикливаясь на частностях, предусмотреть последствия того или иного решения. Он без смущения подходил к любой проблеме, какой бы неразрешимой она ни казалась. Закрытые темы вызывали его протест.
Чем-то он напоминал Чернышевского. "Стержнем добродетели" называли Н.Г.Ч. обожавшие его последователи. Таким "стержнем добродетели" был и Буртин для всех, близко его знавших. Он был фанатически предан двум святыням - Правде и Свободе. Правде - в литературе, научном поиске, в отношениях между людьми. Свободе - в праве личности быть самой собой. Резко выступал против любых покушений на эти святыни, откуда бы они ни исходили, со стороны ли тоталитарной власти, общественного ли мнения. К общественному мнению, общепринятому, он относился настороженно. Сколько раз ему приходилось плыть против течения!
Не признавал никаких компромиссов с тоталитарной властью. Никому не прощал попыток подладиться под нее. Человек, в общем, мягкий, тут он был непреклонен.
Однажды произошел такой случай. Органы госбезопасности обратили внимание на квартиру философа Б-ва, у которого часто происходили сходки с чтением и обсуждением запрещенной литературы, в том числе рукописей историка Роя Медведева, находившегося тогда под гебистским "колпаком". На сходках у Б-ва тайно бывал и сам Р.Медведев. Б-ва вызвали на Лубянку, потребовали объяснений. Б-в связался со мной и Буртиным, предложил встретиться где-нибудь в безопасном месте, обсудить положение. С предосторожностями, чтобы не прихватить с собой "хвоста", сошлись мы в Филевском парке.
Оказалось, от Б-ва потребовали составить и передать на Лубянку список всех бывавших у него на квартире. Ясно было, что гебистов главным образом интересовал Рой Медведев. Засвидетельствуй Б-в, что Р.Медведев бывал у него со своими крамольными текстами, это значило подвести его под статью о распространении антисоветской литературы. Б-в был напуган, растерян, спрашивал нас, как ему быть.
- Как быть? Никак. Не давать никаких показаний, - просто сказал Буртин.
И тут последовала жалкая сцена. Чуть не со слезами Б-в стал говорить о том, что он не может не дать показаний. Если он откажется сотрудничать с гебистами, они этого ему не простят, ему уже угрожали, что его выгонят с работы, поломают его научную карьеру, а у него на выходе докторская диссертация, и тому подобное.
Буртин с недоумением смотрел на него, повторил:
- Показания давать нельзя.
- А если я вынужден буду дать их, что же, вы порвете со мной? - спросил Б-в.
- Конечно, - ответил Буртин.
На этом и кончился разговор. И кончились наши отношения с Б-вым. Спустя какое-то время он пытался их возобновить, звонил Буртину на работу, просил о встрече, чтобы объясниться, Буртин отвечал одно: нет.
С началом горбачевской перестройки Буртин счастливо воспользовался объявленной гласностью. Поразительно, как быстро он развернулся в качестве публициста. Уже первые его статьи в середине 80-х годов обращали на себя внимание необычной основательностью, безупречной логикой и глубиной анализа российской действительности. Его позиция была близка позиции Сахарова. Одним из первых в стране, вскоре после августовских событий 1991 года, он понял, что демократическая революция в России не состоялась, что вознесенный ею на вершину власти Ельцин - вольный или невольный ее могильщик, создаваемый ельцинской командой в России якобы "рыночный" режим - плоть от плоти номенклатурного коммунистического. И дал этому режиму точное определение -"номенклатурный капитализм". Это определение стало общепринятым.
В предлагаемой читателю книге собраны наиболее заметные работы Буртина-публициста, социолога, политолога. Читатель, желающий знать истоки произошедшего с Россией за годы "перестройки" и ельцинских реформ, найдет ответы на многие свои вопросы. Хочу обратить его внимание на последнюю по времени работу - очерк "Другой социализм".
Пусть никого не смутит подчеркнуто академичный характер подзаголовка очерка - "Октябрь, НЭП и "завещание" Ленина в исторической перспективе". Эта работа - не бесстрастное изложение фактов и уж вовсе не апология Ленина с его "новой экономической политикой". Буртин пытается извлечь урок из попытки Ленина в 1921-1923 годах вывести Россию из тупика, в который он же ее и завел под лозунгом "немедленной социалистической революции". Буртин обстоятельно исследует ход мысли Ленина, показывает, как и почему Ленин пришел в конце жизни к идее "другого социализма", другого по сравнению с тем социализмом, за который он ратовал до 21-го года, такого другого социализма, который включал бы в себя элементы рынка и частной собственности, - при сохранении, однако, политической власти в руках "диктатуры пролетариата". Это дает Буртину возможность, сопоставив идею "другого социализма" Ленина с концепцией конвергенции Сахарова, повести речь о "третьей" модели социализма - конвергентной, плюралистической, последовательно демократической. Именно эта модель могла бы стать, по Буртину, спасительной для нынешней России. Как к ней перейти сегодня? В очерке делается попытка нащупать эти пути.
Но, повторю, Ленин тут представлен отнюдь не иконой. Нимба святости нет вокруг чела этого рокового человека. Буртин восхищается его способностью к "решительным превращениям", способностью под напором обстоятельств круто менять мировоззренческие установки, "уходить от себя прежнего". Но он видит и предел, до которого только и мог дойти Ленин. Решился ли бы Ленин, спрашивает Буртин, решился ли бы, проживи дольше, настаивать на практическом осуществлении своей идеи "другого социализма", которую он развивал в последних статьях, диктовавшихся им в начале 1923 года, то есть решился ли бы довести "коренную перемену всей точки зрения на социализм" до отказа от "диктатуры пролетариата", возможной добровольной передачи государственной власти другим политическим силам? А без такого отказа, без последовательной демократизации общества рыночный нетоталитарный социализм невозможен. Для этого, пишет Буртин, Ленину "пришлось бы словно родиться заново". Кроме того, нет никакого сомнения в том, что соратники Ленина по партии, выученики его, люди, однако, не столь гибкого интеллекта, как у него, и не позволили бы ему совершить подобный идеологический кульбит. (И не позволили же. Все его надиктованные в начале 23-го года соображения о "другом социализме" партия оставила без внимания, вскоре сам НЭП был ликвидирован.) Вот и цена его идеи "другого социализма", идеи его НЭПа. Как и самой личности Ленина.
Словом, по логике Ю.Буртина, большевикам в семнадцатом году не следовало сбивать Россию с ее естественного пути развития лозунгом "социалистическую революцию теперь и немедленно". Но что случилось, то случилось. И все же у России есть еще шанс поправить положение. Выстроенная Буртиным концепция "конвергентного социализма" указывает направление к тому.
http://burtin.polit.ru/savchenko.htm
Док. 640589
Перв. публик.: 01.07.00
Последн. ред.: 01.07.11
Число обращений: 0
Буртин Юрий ГригорьевичСавченко Владимир Иванович
|
