предисловие к публикации
Рабочие тетради, которые Александр Трифонович Твардовский вел на протяжении всей своей творческой жизни, - уникальный историко-литературный документ. Своеобразен уже самый его "жанр" - сплав дневника и тетрадей, в которые автор заносил рождавшиеся или шлифовавшиеся в его голове образы, строки, строфы, варианты стихотворений и фрагменты поэм. Как увидит читатель, сплав этот глубоко органичен и знаменует собой свойственное Твардовскому, как, вероятно, и всякому истинному поэту, нерасторжимое единство "жизни" и "творчества". Внутренняя жизнь поэта и его, по сути дела, непрерывный, не знающий ни будней, ни праздников творческий процесс предстают здесь в своем повседневном переплетении и целостности.
Вместе с тем каждая из этих ипостасей имеет и собственный, отдельный интерес. Войдя в творческую лабораторию автора и на протяжении всего времени чтения оставаясь в ней, мы получаем возможность с редкой наглядностью проследить основные этапы (а то и весь ход) создания поэтической вещи. Литературоведам это даст богатый материал для изучения не только творческой истории многих произведений Твардовского, в том числе его лирических шедевров, но психологии и "технологии" поэтического творчества вообще, а просто читателям, любящим поэзию, - живое представление о том, каких душевных затрат требует подлинное искусство, какой поистине титанической работой оплачивается та кристальная ясность, легкость и простота, что отличает русскую поэтическую классику.
К сожалению, журнальная публикация тетрадей - в их "лабораторной" части - не может быть исчерпывающей. Дело в том, что, работая над стихотворением или главой поэмы, Твардовский обычно не ограничивался правкой не удовлетворявших его мест, а вновь и вновь перебелял вещь в целом. Делал он это чаще всего по памяти, руководствуясь правилом: если какие-то строки и строфы забылись, значит, они не были обязательными и о них не стоит жалеть. Такой способ работы не давал ослабнуть струне, позволял не потерять за более или менее удачными частностями целостность и энергию общего движения поэтической мысли. Однако публикатора тетрадей он ставит перед необходимостью сложного выбора между научной строгостью, требующей полноты воспроизведения документа, но сужающей его читательский адрес в основном до специалистов, и необходимостью поступиться такой полнотой, чтобы донести его общезначимое содержание до самого широкого круга читателей. Мы попытались найти в этом деле некую среднюю линию, сохранив все сколько-нибудь существенные переделки, но исключив из поэтических текстов их буквально или в основном повторяющиеся места. Такие купюры обозначены рядами точек в круглых скобках.
Общезначимой же в рабочих тетрадях Твардовского является, без сомнения, их дневниковая часть. Как уже сказано, свой дневник поэт вел свыше четырех десятилетий, с юных лет и почти до смерти. Велся он с перерывами, часто весьма продолжительными, регулярнее - в те же самые дни (особенно отпускные, больничные и пр.), когда у редактора "Нового мира" доходили руки до "приусадебного участка", как называл он личное поэтическое хозяйство, - принцип "ни дня без строчки" был ему решительно чужд. Поэтому напрасно было бы ждать от дневниковых записей Твардовского какой-либо полноты в смысле фиксации и оценки событий общественной и литературной жизни, в том числе, применительно к 60-м годам, многого из того, что не просто печаталось в его журнале, но и вызывало с его стороны живейший отклик - радовало, отталкивало, волновало, требовало больших затрат труда и нервов.
И все же, при всех указанных ограничениях, дневник Твардовского - явление совершенно исключительное по богатству своего содержания. Богатству - даже в событийном, информационном плане, но главное, конечно, духовном. Твардовский был крупным человеком, одной из самых ярких и значительных личностей во всем русском ХХ веке, а во второй половине истекшего столетия я в этом отношении поставил бы рядом с ним только два имени - Сахаров и Солженицын. Масштабность мыслей и чувств, глубочайшая укорененность в жизни народа в сочетании с мощью таланта, искренностью и острым до мучительности ощущением своей неоплатной "задолженности" людям сделали его народным поэтом, автором "Василия Теркина", а в 60-е годы - центральной фигурой того умственного движения, суть которого состояла в нащупывании демократической альтернативы тоталитарному строю.
Дневник - история этой великой души, ее подневная, хотя и прерывающаяся, летопись, писавшаяся только для себя, без какой-либо самоцензуры и с такой беспощадностью автора к своим человеческим слабостям, которая, кажется, исключает нравственную возможность любой их критики извне. В этом смысле он как бы защищен самой своей полной открытостью и беззащитностью.
И еще одно, может быть, самое важное: особая значимость дневника как документа, запечатлевшего движение времени. Движение, развитие, самоизменение, самопреодоление - без этих понятий решительно невозможно обойтись, когда думаешь о Твардовском, окидываешь взглядом его творчество. На каждом этапе своего творческого пути он в чем-то очень существенном решительно не похож на себя прежнего. Так, "Теркин" в нравственно-философском своем содержании, в своей полной свободе по отношению к официальным ценностям есть как бы отрицание "Страны Муравии"; в свою очередь общая тональность уже "Дома у дороги", а тем более "Теркина на том свете", "По праву памяти" и многих страниц его поздней лирики едва ли не противоположна теркинскому оптимизму.
Человеку, писателю в особенности, свойственно развиваться. Но кардинальные мировоззренческие перемены он, как правило, переживает в жизни один раз, редко два. Уникальность Твардовского состояла, во-первых, в множественности его самопреодолений, во-вторых, в их ярко выраженном историзме, адекватности глубинным сдвигам в духовной жизни общества. Каждое крупное его произведение становилось в этом смысле знамением времени, выражением какого-то существенно нового состояния общественных умонастроений. Особая ценность его дневника - в том, что в отличие от любого другого из произведений поэта он вобрал в себя основные этапы внутренней истории народа не порознь, а в целом, в виде некоей единой движущейся панорамы.
Многие годы А.Т., как называли его в "новомирском" кругу, готовился к написанию большого прозаического произведения "Пан Твардовский", в основу которого должна была лечь судьба отца и которое в тетрадях он не раз именовал своей "главной книгой". Замысел остался неосуществленным. Но похоже, что свою "главную книгу" поэт все-таки написал, - специально о том не заботясь. Эта книга - его дневник.
Если не считать более ранних фрагментарных записей, первые публикации рабочих тетрадей Твардовского, осуществленные вдовой поэта Марией Илларионовной, охватывали периоды 1931-1935 (Литературное наследство. Т. 93. М., 1983) и 1953-1960 годов (Знамя, 1989, NN 7-9). Настоящая публикация, являясь прямым продолжением предыдущей, представляет, однако, совершенно особый интерес. Никогда до тех пор внутренняя работа Твардовского не была столь интенсивной, а перемены в его общественных взглядах - столь быстрыми и решительными. То высвобождение из-под власти постулатов официальной идеологии, которым и в прежние годы поэт был обязан главным образом интуиции, особому чутью на правду и неправду, в возрастающей мере становилось теперь фактом сознания, мировоззрения, с уровня чувств поднялось на уровень неустанно работающей критической мысли. Твардовский, каким он предстает перед нами в своих дневниках 60-х годов, весь в поисках, пересмотрах, обретениях и отказах, противоречиях с самим собою. Легче легкого, как это сделал в свое время Солженицын, ловить его на таких противоречиях и уличать в непоследовательности, но и смысла во всем этом немного. В истории нередки случаи, когда вопросы важнее и содержательнее ответов, а сомнения и неокончательность плодотворнее категорической завершенности.
Еще легче выхватить какой-то факт, например - в 1961 году - участие поэта в коллективной работе по созданию нового текста гимна СССР, и на его основании сказать: вот что такое Твардовский. Но в этом будет еще меньше правды. Гораздо интереснее и существеннее учесть, что одновременно со своими "гимническими усилиями" и, возможно, не без влияния их бесплодности поэт начинает писать свое программное "Слово о словах", где дает бой казенным "словесам", и что уже два-три года спустя подобная работа станет для него решительно невозможной.
Поэтому об общественной позиции Твардовского, о его взглядах на какой-либо предмет лишь в сравнительно редких случаях можно судить по той или иной отдельно взятой дневниковой записи, - нужно иметь в виду общую перспективу его движения, всю совокупность его высказываний на данную и сопредельные темы на протяжении рассматриваемого периода - вплоть до последней черты, проведенной смертью. При таком подходе дневник Твардовского 60-х годов обнаруживает, наряду с редким богатством мыслей, высокую степень цельности своего духовного содержания, однонаправленность и энергию запечатленного им движения. Становятся ощутимыми идейно-психологические источники той особой исторической роли, которую суждено было сыграть Твардовскому и его журналу, а соответственно, и значения последних не только для своего времени.
Неустанность и напряженность внутренней работы, открытость новому, бескорыстное и бесстрашное стремление к истине - вот, может быть, самое сильное и поучительное, что есть в духовном опыте лидера "шестидесятников". Увы, в сравнении с ним мы, сегодняшние, выглядим по большей части косными догматиками, - только догмы теперь совсем другие.
Вперед к Твардовскому! - закончил бы я это краткое предуведомление, если бы такой призыв не прозвучал слишком высокопарно.
http://burtin.polit.ru/tetradi.htm
Док. 640597
Перв. публик.: 01.07.00
Последн. ред.: 01.07.11
Число обращений: 0
Буртин Юрий Григорьевич
|
