ИЗ ИСТОРИИ ОБОРОТНЯ (Oтрывок из мемуаров Михаила Петровича Лобанова, охватывающих историю литературной борьбы 60-х-90-х годов)
Госпиталь, август 1943. г. Ульяновск (6 k)
ДЕЛО БЫЛО ГДЕ-ТО В НАЧАЛЕ 70-Х ГОДОВ. Шла моя очередная статья в журнале "Огонек", и я зашел к главному редактору Анатолию Владимировичу Софронову, по его просьбе. И он мне рассказал следующее. Был он у А.Н.Яковлева, исполнявшего обязанности завотделом агитации и пропаганды ЦК КПСС, и когда тот вышел из кабинета, взял лежавшую на столе папку и быстро пробежал глазами материалы в ней. "Там тебя обвиняют в неприятии Великой Французской революции", - говорил мне Софронов, удивляя меня не столько информацией обо мне, сколько своей находчивостью: вот так воспользоваться выходом партбосса из кабинета и прочитать лежавшие на столе документы... Видно, в главном редакторе, помимо его писательских данных, должны быть еще и данные "разведывательного характера".
Насчет же "французской революции" подумалось: "Не может быть! Неужели и ее надо только славить?! Да и не придумал ли Анатолий Владимирович всю эту историю с досье, по щедрости своей номенклатурной фантазии?" Но вот, спустя некоторое время, появилась в "Литгазете" 15 ноября 1972 года статья А.Яковлева "Против антиисторизма". И мне стало ясно, что Софронов говорил правду.
То, что я услышал от него при доверительном разговоре, повторялось в статье: "Неприятие М.Лобанова вызывают идеи Великой Французской революции: якобы избавление от них как от "наносного, искусственно, насильственно привитого" и возвращение к "целостности русской жизни" обеспечивают, по его мнению, "нравственную несокрушимость русского войска на Бородине".
Но не только за "французскую революцию" попало мне от руководителя идеологического отдела ЦК. Собственно, главной мишенью его нападок на "русский шовинизм" и была моя книга "Мужество человечности". Статья А.Яковлева пестрела цитатами из моей книги: "Крестьяне - наиболее нравственно самобытный, национальный тип ", - провозглашает М.Лобанов... В книге М.Лобанова мы сталкиваемся с давно набившими оскомину рассуждениями о "тяжелом кресте национального самосознания"... и в противовес этому - о "разлагателях национального духа" ... По адресу сторонников "интеллектуализма" мечутся громы и молнии, и сами они именуются не иначе, как "разлагатели национального духа" ... Если верить М.Лобанову, "современную литературу наши потомки будут судить по глубине отношения к судьбе русской деревни"... Впрочем, то, что сказал стихами Н.Языков еще в 1844 году, в известном смысле повторяет наш современник М.Лобанов в 1969-м, уже в форме не поэтической. Он пишет: "Вытеснение духовно и культурно самобытной Руси, ее национально-неповторимого быта Россией новой, "европеизированной", унифицированной, как страны Запада - этим больны многие глубокие умы России. Быть Россией самобытной, призванной сказать миру свое слово, или стать по западному образцу буржуазно-безликой" ...Не менее категоричен М.Лобанов и когда обращается к современности" (речь о моей оценке книг с узко практической проблематикой). А.Яковлев косвенно сближал "почвенников" с Солженицыным, оговариваясь при этом, что "советским литераторам, в том числе и тем, чьи неверные взгляды критикуются в этой статье, разумеется, чуждо и противно поведение новоявленного веховца".
Сам А.Яковлев выступал в роли барабанщика коммунизма, "развитого социализма", одновременно размахивая идеологической дубиной, громя все патриотическое в литературе, культуре под видом борьбы с "антимарксизмом", "патриархальностью", "внеклассовостью", "внесоциальностью", "антипартийностью", "антиисторизмом" и т.д. Пройдут годы, отправленный Брежневым послом в Канаду, А.Яковлев вернется при Андропове в Москву и вознесется при Горбачеве на вершину власти, став членом Политбюро ЦК КПСС, заявив о себе как "главный архитектор перестройки". С его поездкой в Литву связываются те процессы в ней, которые привели к отделению ее от Советского Союза, дали толчок разрушительным действиям в других бывших республиках страны. По словам бывшего председателя КГБ Крючкова, у него имелись данные о связях А.Яковлева с ЦРУ, однако переданная им Горбачеву информация не имела никаких последствий.
НЫНЕ А.ЯКОВЛЕВ КЛЕЙМИТ ТО, что вчера прославлял, в частности, в той же статье "Против антиисторизма". В приложении к "Независимой газете" - "НГ - Сценарии" (12 ноября, 1997) опубликована статья А.Яковлева "Политика и совесть". В ней матерый партократ с полувековым стажем, бывший член Политбюро ЦК КПСС выдвинул публичный судебный иск к "большевизму", обратился к российской и мировой общественности, к президенту России, Конституционному суду, правительству, Генеральной прокуратуре, Федеральному собранию с призывом "возбудить преследование фашистско-большевистской идеологии и ее носителей". Следует четырнадцать обвинительных пунктов, начинающихся все теми же словами жирным шрифтом: "Большевизм не должен уйти от ответственности за ..." А.Яковлев в течение десятилетий был идеологическим боссом в ЦК КПСС, внедрял в массовое сознание (через мощные монопольные партийно-государственные средства агитации и пропаганды) "бессмертные идеи марксизма-ленинизма", "Великой Октябрьской Социалистической революции" с безудержным восхвалением большевиков, коммунистов - "ума, чести и совести народа", "невиданных успехов социалистического строительства". В статье "Против антиисторизма" он клеймил мужиковствующих (назидая, что Октябрь справедливо, "порушил справных мужиков"), "воспевателей храмов", обличал литераторов-патриотов (а перед этим лягал и диссидентов, как это было в организации им судебного процесса над Синявским). Сейчас он в качестве прокурора требует: "Большевизм не должен уйти от ответственности за государственный переворот 1917 года". "Большевизм не должен уйти от ответственности за уничтожение российского крестьянства". "Большевизм не должен уйти от ответственности за уничтожение христианских храмов". "Большевизм не должен уйти от ответственности за организацию травли ученых, литераторов, мастеров искусства"... И т. д. и т. д.
Я все думаю: не было ли обречено государство, если в вершители его судеб выдвигались такие оборотни, как А.Яковлев, Горбачев, Ельцин, им подобные? Что порождало их, возносило наверх? Укорененное ли в них безбожие марксистско-иудейского, талмудистского толка с бесчувствием, презрением к идеальному, возвышенному, с абсолютным погружением в жизнь материальную? Вдолбленный ли им в молодости "диалектический метод" как "душа марксизма", когда нет никаких нравственных норм, а все рассматривается "конкретно-исторически" в зависимости от обстоятельств, когда зло в одних условиях уже не зло в условиях других, и вообще - "нет ничего неподвижного, все течет, все меняется". Вспоминаю, как вел у нас в МГУ на филфаке семинар по диамату философ в кожанке по фамилии Килькулькин. Задавал нам задачи: приведите примеры, когда одно и то же явление в одном случае выглядит прогрессивно, а в другом - реакционно. И уж мы не подводили своего Гегеля, каждый старался ублажить его: "В гражданскую войну классового врага убивали, а в годы первой пятилетки - перевоспитывали". "Экспроприировать банк для нужд революционеров до революции было прогрессивно, а грабить банк после революции - уголовное преступление". "На Владимира Ильича Ленина в Сокольниках напали бандиты, и он пошел на компромисс с ними, чтобы сохранить свою жизнь для прогрессивного человечества. Но компромисс с троцкистской бандой - это измена делу рабочего класса". И т. д.
Кто-то из нас понимал цену этой казуистики, переваривал эти премудрости через обыкновенное здравомыслие, но в ком-то эта "диалектика" застревала надолго, а может быть, и на всю жизнь. У таких ранних комсомольских, партийных вожаков, как А.Яковлев, Горбачев, Ельцин, аморализм подобной "диалектики" становился их психологией, поведением, трансформируясь в каждой новой ситуации в новое "самосознание", и не удивительно это неслыханное превращение в период "перестройки" "вчерашних верных сынов партии и народа", "патриотов социалистического Отечества" в гнусных предателей, государственных преступников. Конечно, у каждого из этих "демократов" были свои психические особенности, вплоть до патологических. Но общая характеристическая черта здесь очевидна.
ВЫХОД "ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ" со статьей А.Яковлева "Против антиисторизма" совпал с партсобранием в Литературном институте, где я работал уже десятый год. Секретарь парторганизации Зарбатов, открывая собрание, сразу же начал с этой статьи. В голосе - нота неприступности, официальной значительности. Четкий выговор каждой фразы: "Подвергнут партийной критике сотрудник нашего института... отход от марксистско-ленинской оценки рабочего класса, как гегемона... идеализация крестьянства... внеклассовый подход..." Впоследствии я ближе узнал Михаила Николаевича Зарбатова, дважды мы оказывались вместе в Доме творчества в Ялте, сидели рядом в столовой, прогуливались вместе по дорожкам парка. Жена его, Галина, милая, улыбчивая женщина, хирург. Ростом выше мужа, в порыве нежного покровительства прижимала его, пряча родную голову в подмышку, выпевала: "Мишуля, маленький ты мой!", и тот глядел на нее снизу вверх, улыбался заискивающе. Это была дружба двух народов в лице русской жены и армянина-мужа с явным подчинением второго начала первому.
Во время наших прогулок по дорожкам парка Михаил Николаевич, жестикулируя правой рукой, давал волю своему неудовольствию происходящим в стране, окружением "Лени" (так называл он Брежнева), сетовал, что из-за господства марксистских догматиков не может нигде опубликовать свою работу о Канте (его конек!), рассказывал, насколько "немчура" - преподаватели маленького лейпцигского литинститута получают больше, чем мы, преподаватели литинститута имени Горького (я тогда еще не был в ГДР) - признаться, общаясь с ним, я и не вспоминал то злополучное собрание с его направляющим выступлением, да и что-то было в нем вызывавшее сочувствие, когда он, например, говорил, что армяне не принимают его, живущего в русской среде, за своего. Хотя, думается, возможно было и повторение, в случае необходимости, той замечательной его бдительности. Но все покрывает неизбежный в этом мире конец, и в нем итожится память о каждом из нас. Так было, когда хоронили Михаила Николаевича, поминали его, когда сослуживцами его жены столько было сказано искренних, добрых, проникновенных слов о нем, что я пожалел, что знал этого человека, в сущности, очень мало, только с одной "идеологической", да и то показной стороны.
НО ВЕРНУСЬ К ТОМУ ПАРТСОБРАНИЮ. Первым после Зарбатова выступил Машинский Семен Иосифович, завкафедрой русской литературы. У него со мной были давние счеты. До этого в журнале "Молодая гвардия" была опубликована моя статья "Блестинка наследия" о творчестве Леонида Леонова. В ней шла речь о герое леоновского романа "Вор" - Чикилеве, воинствующем мещанине, с его девизом "упростить жизнь", с подозрительностью к прошлой культуре, к ее великим именам. В связи с этим я в сноске упомянул, что не с потолка берется этот чикилевский нигилизм, что он взращивается всякого рода конъюнктурщиками от "науки", "литературы". И привел пример с Машинским: в книге о Гоголе он поливает грязью С.Т.Аксакова как "главу славянофилов" за его "мракобесие", за то, что на могиле Гоголя он "лицемерно лил крокодиловы слезы", а на самом деле был якобы его гонителем, что Аксаков двурушник и т.д. А спустя некоторое время в изменившейся ситуации тот же Машинский выпускает книгу о С.Т.Аксакове, в которой, ни слова не говоря о прошлом очернении им этого писателя, выдает себя за первооткрывателя его художественного гения, высочайших нравственных качеств Сергея Тимофеевича, отделяя его, теперь уже не славянофила, от сыновей-славянофилов Константина и Ивана, переключая мракобесие уже на них одних и т.д. Заканчивалась моя сноска словами о том, как "брезгливо поморщился бы благородный старик Аксаков", прочитай он о себе перевертнические упражнения своего "исследователя". И этих нескольких строк оказалось достаточно, чтобы Машинский надолго вышел из строя. Работавший в журнале "Вопросы литературы" Евгений Осетров рассказывал мне, как прибежавший к ним в редакцию Машинский (он был членом редколлегии этого журнала) "красный как рак", долго кричал, требуя разделаться со мной за "клевету", но по уходу дебошира коллеги его побалагурили о случившемся и только. А сам он угодил или добровольно отправился в больницу - не знаю уж, как там было, по возвращении из которой и объявил мне пожизненную войну.
На первом же партсобрании, начав издалека, вцепился он в мою сноску. Надо же было как-то отмыться от своих проделок в глазах преподавателей и студентов, читавших мою статью. Видно было, как долго прокручивались в его диалектической голове доводы в свою пользу, прежде чем быть оглашенными с трибуны. Ему приписывается, приступил он к делу, непоследовательность, противоречивость оценок писателя, резкость характеристики. Но вспомним Владимира Ильича Ленина, который восхищался художественным гением Толстого и в то же время беспощадно бичевал его как реакционного идеолога, мыслителя. Матерый человечище и юродивый моралист. Владимир Ильич не боялся резких, бескомпромиссных слов, когда дело касалось принципиальных вопросов. И возьмите Белинского - преклонялся перед Гоголем - художником и клеймил его самыми беспощадными словами как автора "Выбранных мест из переписки с друзьями".
- И Достогевский, - прокаркал с места в переднем ряду В.Кирпотин, который не двигаясь, слушал своего однокашника по кафедре, приложив ладонь к уху. - Начинал как петрашевец, а кончил как друг Победоносцева.
- И то же Достоевский, - подхватил Машинский, победоносно оглядывая зал.
Старый, за семьдесят лет, Валерий Яковлевич Кирпотин был в Литинституте на положении ветхозаветного Моисея, но в отличии от своего библейского тезки, так и не дожившего до счастливого дня вступления на землю обетованную, Кирпотин попал в оную, сменив комиссарство военное (участник гражданской войны, член КПСС с 1918 г.) на комиссарство литературное (окончил институт красной профессуры в 1925 году, последующая работа в ЦК партии). На I Всесоюзном съезде писателей СССР в 1934 году ему было поручено сделать доклад о советской драматургии. Тем более странное поручение, что сам Горький тогда же в своем докладе говорил, что "из всех форм художественного словесного творчества наиболее сильной по влиянию на людей признается драма, драматическое искусство". Казалось бы, и говорить, писать об этом жанре должен человек, владеющий словом, выразительностью его, - мало уметь водить серым валенком по бумаге, даже и с выделываением таких вензелей, как "обетованная земля", что мы и видим в докладе Кирпотина. В "Краткой литературной энциклопедии" (М., 1962-1978) о Кирпотине говорится: "С 1956 года профессор Литинститута им. А.М.Горького. Для критических и литературоведческих произведений Кирпотина характерно акцентирование общественно-политической позиции писателя". Этим и занимался всю жизнь выпускник красной профессуры, извлекая из необъятного мира художника некую его позицию, вокруг которой и разводил "идейную" тягомотину.
В Литинституте на партсобраниях, конференциях Кирпотин не прочь был вспомнить по поводу и без повода кое-что из своего славного прошлого, павшего на тридцатые годы - о разговоре с Горьким, о встречах с известными тогда писателями, об истории возникновения соцреализма и прочее. Казалось, то время в нем законсервировалось и стоит на страже своих марксистских завоеваний. Но иногда прорывалось нечто неожиданное. Так, однажды он заявил с трибуны, что у последних Романовых не было ни капли русской крови. Если бы это и вообще о крови сказал кто-нибудь другой, особенно из числа "русских шовинистов", - то его тот же Кирпотин тут же пригвоздил бы к стене как расиста: где классовый подход, где марксизм-ленинизм, для которого не существует никакой крови, а есть только классовая борьба, классовые интересы, эксплуататоры и эксплуатируемые? Но никто подобных вопросов не задавал "красному профессору", может быть, потому что в головы простаков и не могла прийти такая казуистика, доступная, видимо, только "избранному" люду.
НО Я ОТОШЕЛ ОТ МАШИНСКОГО, а надобно завершить слово о нем. По случаю моей сноски о его проделках, и в день появления статьи А.Яковлева "Против антиисторизма" в "Литгазете", он с одинаковым нахрапом и скрытой трусоватостью обвинял меня в антипартийности, в игнорировании ленинского учения о двух культурах в каждой национальной культуре, во вредном влиянии на студентов и т.д. Но все как-то не достигало цели, не получало должного отклика в зале из-за слишком уж очевидного плутовства обвинителя, а я, как обычно, не считал нужным отвечать, что давало ему повод и здесь обвинять меня в отмалчивании. Только Кирпотин, приложив ладонь к уху, в загадочной неподвижности своей преданно внимал своему младшему собрату.
Не все присутствовавшие на партсобрании прочитали вышедшую в тот же день статью А.Яковлева "Против антиисторизма", и реакция на нее пока была частичной. Обсуждение ее с должными выводами еще предстояло. Никаких особых перемен я не чувствовал в себе, разве лишь какие-то неясные опасения закрадывались в душу, но имя мое уже отделилось от меня и пошло "гулять по свету". По всей огромной стране по сигналу из Москвы статья А.Яковлева воспринималась как директивная, как идеологический документ ЦК партии, не подлежащий сомнению ни на йоту.
В обкомах партии, в идеологических, культурных учреждениях, в институтах, в редакциях газет, журналов, в издательствах, даже в политотделах армии - везде проходили собрания, совещания, на которых витала тень знаменосца марксизма-ленинизма, "развитого социализма" А.Яковлева. Был наложен запрет на историко-патриотическую тематику. Были отменены туристические поездки по "Золотому кольцу" - ибо памятники прошлого объявлялись реакционной патриархальщиной, стоящей на пути коммунистического строительства. Но все это давало обратный эффект. Я получил множество писем, авторы которых прекрасно понимали антирусскую суть выступления Яковлева. Позвонил мне Леонид Максимович Леонов, о статье он не сказал ни слова, но я понял, что он хотел поддержать меня. Сочувствовали мне при встречах писатели, знакомые.
И ВОТ 21 ДЕКАБРЯ 1972 ГОДА на партгруппе кафедры творчества Литинститута состоялось обсуждение статьи А.Яковлева "Против антиисторизма". Парторгом тогда на нашей кафедре был Алексей Васильевич Прямков. В 30-е годы он редактировал в Москве железнодорожную газету, хорошо знал Лазаря Моисеевича Кагановича, о котором с добродушным видом говорил как о большом мастере по сокрушению хребтов негодных и неугодных работников. Массивный, медлительный в речи и в движениях, с чувством простонародного юмора, он выглядел эдаким эпическим русским мужиком среди собиравшихся на кафедре творчества таких же, как он, руководителей семинаров. Только пожиже, чем он, и фигурой, и характером. И хотя я никогда не слышал, чтобы Алексей Васильевич говорил что-либо о Сталине, в Литинституте считали его сталинистом, может быть, потому что он никогда не вспоминал 37-й год, в отличие от таких, как Машинский, на которых этот год действовал подобно красной тряпке на быка. Конечно, это была случайность, но для меня чем-то характерная, что мое дело на партгруппе совпало с днем рождения Сталина - 21 декабря.
С того, 15 ноября, партсобрания прошло более месяца; если не дамоклов меч, то яковлевский булыжник продолжал висеть над моей головой, и мое положение в Литинституте: быть или не быть - зависело от того, удастся ли отвести в сторону этот булыжник. И на партгруппе его удалось все-таки отвести. Прямков сумел и ритуал идеологический соблюсти, и задать спокойный тон обсуждению. Из всех выступавших только двое - известный песенник Евгений Долматовский и доцент Валерий Дементьев были непримиримы ко мне, повторяя обвинения Яковлева. Спустя десять лет они же, как следователи, допрашивали меня на той же партгруппе и требовали расправы, когда обсуждалось решение ЦК партии по моей статье "Освобождение" (о чем пойдет речь ниже).
В заключение я зачитал свой ответ на статью А.Яковлева, показал на конкретных примерах, как он извращает, вульгаризирует мои мысли, приписывает мне то, что я не говорил.
Я закончил свое выступление, и наступившую тишину прервал выкрик Валерия Дементьева: "Так вы не признаете партийную критику в ваш адрес?" Я промолчал. Поднялся Лев Ошанин, всегдашним своим веселым голосом спросил, послал ли я свое выступление Яковлеву, что он на это скажет. "Бесполезно посылать", - отвечал я. Лев Ошанин, как и Долматовский, - известный песенник. Но, в отличие от мстительного Евгения Ароновича, доброжелательный, располагающий к себе даже и своей "вечной комсомольской молодостью". И своим участливым вопросом он вызвал во мне желание прибавить к сказанному мною, что после статьи Яковлева мне поспешили отказать в квартире, которую я должен был получить от Союза писателей в порядке очереди. В самом деле, я уже думал, что кончилось наше житье с дочерью в одной комнате в коммунальной квартире, - как узнаю, что долгожданное новоселье миновало нас. В издательстве "Советский писатель", где раньше меня охотно издавали, на этот раз приостановили мою новую книгу, уже готовую пойти в печать (и выйдет она, сокращенной на треть, только спустя три года в 1975 году, под названием "Внутреннее и внешнее"). "Это никуда не годится", - подал голос в защиту меня проректор Литинститута Александр Михайлович Галанов.
А на другой день, встретившись со мной во дворике Литинститута, ректор Владимир Федорович Пименов сказал мне: "Этого Игоря Шкляревского, который перехватил у вас квартиру, я исключил в свое время из института за хулиганство". А мне до этого рассказали, как мой "перехватчик" в Доме литераторов всегда крутится около Наровчатова, первого секретаря Московской писательской организации, поклонника Бахуса, тот и отвалил вне очереди квартиру этому литературному дельцу, перебравшемуся недавно из Белоруссии в Москву, уроженцу какого-то местечка на Могилевщине. "Как же так, Владимир Федорович? Где же справедливость?" - "О чем вы, Михаил Петрович, говорите?" - с какой-то неожиданной для меня скорбной нотой в голосе произнес Владимир Федорович и больше ничего не сказал.
И эта интонация слышится мне до сих пор при имени Пименова. Он, видимо, многого навидался за долгие годы своей административно-театральной карьеры, приобрел умение носить театральную маску на лице с выражением начальственной важности и прокровительственного внимания к собеседнику, и где-то в глубине души сохранил порядочность, унаследованную, видимо, от отца-священника, в чем никогда бы не признался этот показной атеист, от которого я слышал самодовольный рассказ о том, как он молодым участвовал в разорении Митрофановского с мощами святого Митрофана монастыря в Воронеже. Ко мне он в Литинституте, по наушничанью моих недоброжелателей, был подозрителен, двадцать лет мне, кандидату филологических наук, не давал "доцента", в то время как без всякой ученой степени все другие этого "доцента" получали через два-три года работы в Литинституте. Кто-то донес ему, что я будто бы сказал по поводу готовившегося мне пресловутого звания: "Посмотрю, насколько зрело покажет себя ученый совет". И старик поверил этой глупости. Но для меня все это были мелочи. Главное - Владимир Федорович не топтал меня, оставлял работать в Литинституте при идеологических погромах яковлевыми, будущими "перестройщиками", "демократами", и за это я был ему благодарен.
ОБСУЖДЕНИЕ НА ПАРТГРУППЕ обошлось без грозных выводов для меня, я был благодарен всем, кто старался как-то нейтрализовать политическую демагогию автора статьи "Против антиисторизма". Я продолжал работать в Литинституте. Но в прессе в связи со статьей А.Яковлева не прекращались нападки на "русофилов". И вот однажды, кажется, в марте 1973 года мы, трое таких "русофилов" - Сергей Семанов, Олег Михайлов и я, по приглашению Ильи Глазунова собрались в знаменитой его мастерской неподалеку от Арбата для делового разговора. Обстановка настраивала на возвышенный тон: все стены в иконах, приглушенная духовная музыка... Казалось, полная отрешенность от суеты мирской, от всяких "антиисторизмов". Но, увы, и сюда ворвался наш пещерный наставник Яковлев, что сразу же стало ясно из слов хозяина этого обетованного уголка. Оказывается, Илья Сергеевич имел встречу с Яковлевым, говорил с ним о нас, героях его статьи, просил принять оных. Все это, как можно было понять, делалось ради нашего блага, своеобразного алиби, что ли, может быть, даже в расчете на какую-то долю взаимопонимания между нами и нашим погромщиком. Ведь и друг наш, летописец Сергей Николаевич Семанов в одной своей машинописной статье-указе с надеждой взывал к А.Яковлеву как к "русскому офицеру", кажется, еще до встречи с ним, не имея еще возможности убедиться, что пред ним не "русский офицер", а маркитант, мародер. Так или иначе Илья Сергеевич с его гениальной многозначной просветительской деятельностью начертал нам путь выхода из ловушки и на прощанье, сам не пьющий, собственноручно водрузил на стол бутылку водки, видимо, решив, что "русофилы" неполноценны без "веселия пити", и этим самым как бы благословил нас на героический поход к нашему гонителю.
Вскоре мне позвонили из ЦК и пригласили прийти к ним на Старую площадь, в отдел агитации и пропаганды к товарищу Чиквишвили. Я понял, что дело не только в товарище Чиквишвили. Когда я вошел в большой кабинет, с кресла встал высокий грузин с торжественно поднятой, как будто при тосте за столом, для рукопожатия рукой.
- Русовил (т.е. русофил)?- играя глазами, спросил он.
- Нет, не русовил.
- Я сам русовил, и Александр Николаевич (Яковлев) про себя тоже русовил.
- Я грузинофил, - сказал я в шутку.
- Мы понимаем, понимаем, - говорил он, садясь в кресло. - Нам стало известно, что строят препоны вашей работе, задерживают книги. Я должен сказать, что это безобразие, провокационное дело. Вы должны знать, что мы вам поможем.
Я объяснил, что, действительно, задержали мою книгу в издательстве "Советский писатель", но я доволен, что книгу на новую рецензию послали такому объективному по отзыву знающих его лицу, как профессор Ломидзе.
- Можно будет и поспорить, например, о реализме, о формах реализма, - предложил хозяин кабинета. - Некоторые считают, что реализм устарел. Можно поспорить, но в пределах, конечно, марксизма. Насчет духа. В Грузии один ученый написал двухтомную книгу "Грузинский дух". Его убеждали: какой же может быть один "грузинский дух"? В войну был грузинский батальон, воевавший на стороне гитлеровцев. Или Власов - какой это "русский дух"? Сейчас настала новая эпоха в жизни нашего народа. Появилось понятие "историческая общность людей - советский народ". Это не мы здесь выдумали. Это открытие наших учителей - Маркса - Ленина. Вот на этой основе и надо решать все вопросы. И мы здесь думаем, мало только времени остается, чтобы думать, - посмотрел он на меня с улыбкой.
Прощаясь, вышел из-за стола, как во время банкета, поднял руку.
- Вас может принять Александр Николаевич Яковлев, даже сейчас, если хотите.
Я поблагодарил, сказав, что подумаю. И не пошел - ни тогда, ни после.
А другие герои статьи Яковлева были у него. Олег Николаевич Михайлов, которому досталось за упоминание в печати имени генерала Скобелева, по обыкновению артистично, с издевкой рассказывал, как Яковлев выпытывал у него, зачем ему понадобился Скобелев. Он, Яковлев, конечно, не против русской истории, русской культуры, если надо, он в компании и песню русскую подтянет, и все другое, но при этом не надо забывать, что есть опасность шовинизма.
После предварительной беседы с тем же Чиквишвили по его же совету направился к Яковлеву Сергей Николаевич Семанов (пострадавший в яковлевской статье за брошюру о памятнике "Тысячелетие России" в Новгороде - с "бесклассовым" подходом к изображенным персонажам), но в идеологическое святилище ему так и не удалось попасть. Прихрамывающего, в пышной шапке Яковлева он увидел при подходе к лифту, тут только и мог сравнить наличного типа с той воображаемой "сильной личностью", которую он одно время предполагал в этом партбоссе, называя его в кругу патриотов почему-то "русским офицером".
Между тем статья "Против антиисторизма" своим неприкрытым русофобством вызвала такой поток возмущенных писем в ЦК (в том числе телеграмма М.Шолохова), что это вынудило Брежнева, сказавшего о А.Яковлеве: "Этот человек хочет поссорить нас с русской интеллигенцией", отправить его послом в Канаду. Там он проведет десять лет, не лишенных, конечно, загадочности, чтобы дождавшись своего часа при Андропове вернуться в Москву и включиться при Горбачеве в качестве "архитектора перестройки" в реализацию зловещего мирового плана уничтожения нашего великого государства.
Май 2000 г.
http://www.zavtra.ru/denlit/040/31.html
viperson.ru
viperson.ru
Док. 644046
Перв. публик.: 24.05.00
Последн. ред.: 13.04.12
Число обращений: 0
Андропов Юрий ВладимировичБрежнев Леонид ИльичЕльцин Борис НиколаевичГорбачев Михаил СергеевичЛобанов Михаил ПетровичШолохов Михаил Александрович
|
