1 мая, вторник. Ночью В.С. опять рвало, я это понял по застывшим тоненьким слоем черным следам на паркете возле дивана, будто это место присыпали торфом, но меня будить она не стала. К утру ей чуть получшало, и с моей помощью она дошла до машины. Я уже все рассчитал: сегодня ее все же привезут, а завтра утром на своей машине, как мы договаривались в субботу с В.Г. Безруком, отвезу ее в больницу на исследование. Но утром раздался телефонный звонок от В.Г.: постарайтесь быть в больнице через час. Я сразу же позвонил С.П. и попросил срочно приехать.
Когда через полчаса мы с В.С. спустились на лифте, С.П. уже стоял у двери. К счастью, в эти праздничные дни транспорта было мало, как сказал бы англичанин, с трафиком мне повезло. Помощь С.П. в больнице, учитывая все обстоятельства, была неоценима: В.С., которая почти не ходит, ее сумка и куртка, процедура усаживания в кресло-каталку, уже спущенную с 7-го этажа, и моя машина, которую следовало вывезти за ворота...
Мы часто ругаем нашу медицину, а она, замученная до тяжкой усталости, отчего подчас выглядит равнодушной, лениво отбрехивается. Конечно, везде безремонтная разруха, старая мебель, с бьющими в глаза размашисто начертанными на самых видных местах инвентарными номерами, - но всё же в закутках, за расшатанными столами специалисты работают очень неплохо. ЭКГ, терапевт - всё это буквально слету, но я не могу сказать, что невнимательно. Запомнилась молодая женщина-терапевт с недорогим египетским золотом на шее - какой-то картуш, видимо с ее именем. Здесь есть некоторый контраст с Ирой, старшей нянечкой на пятом-шестом этажах, в нефрологии. То же недорогое золото, но им унизаны все пальцы. Встреча с Ирой произойдет чуть позже, и даже два раза.
Пока скорее на 7-й этаж - те же медлительные больничные лифты и переходы, по которым года три назад я блуждал. Сегодня в переплетении их нахожу прочную логику.
Перед тем как отнести сумку В.С. вниз, на 5-й этаж, куда ее перевезут после диализа, несколько минут разговариваю с В.Г. Безруком. Он пока не может объяснить, что за черная рвота идет уже два дня: кровавая ли это рвота из желудка, или это желчь? Он боится, что это уже онкология. Будем, говорит он, искать. Хоть бы они нашли что-нибудь другое! Меня несколько утешает его фраза: "Я много лет наблюдаю диализников, но не видел больного с такой витальной силой". Про себя отмечаю, что я совсем не таков.
Все последние дни думаю о смерти. Живу в ее окружении, и о её существовании, как зверь в лесу, мне всё время напоминает рык, раздающийся из чащи. Он то громче, то тише. Часто я думаю о себе, о своем - оно уже не за горами - трагическом будущем. Дай, Боже, Твоей праведной и справедливой волей по заслугам и смерть. Пошли своего ангела, и пусть он появится внезапно для меня и на бегу... Один раз публичное бесстыдство: на асфальте - запрокинутая голова с разбитой при падении бровью, слетевший с ноги ботинок обнажил носок с дыркой... Но ни о чем не думать и ни перед кем не унижаться из-за стакана воды и не просить сменить стариковский памперс...
Я договариваюсь с Ирой о месте на пятом этаже. У нее в глазах блеск: к лету конвейер больных мелеет, а жизнь и инфляция идут, и идут в рост. Она привычно и смиренно говорит: платите, сколько не жалко. Я чувствую, что деньги ей нужны. Говорю: "За мной не заржавеет". Гвоздь в сознание вбит, я ничего больше сделать не могу. Тут еще обнаружил, что не взял, когда собирался в больницу, ни пижаму, ни халат, так и осталась стоять на подоконнике кружка с ложечкой. Приезжать еще раз сегодня - не приезжать? Завтра утром рано приехать надо обязательно: договариваться насчет отдельной палаты.
Дома усилием волн заставляю себя сесть за компьютер и написать введение к книге для "Дрофы". Попутно размышляю о переделке монографии. При обостренном душевном чувствовании работа иногда получается. Ставлю точку на этом своем, как мне кажется получившемся, предисловии, и в этот момент раздается телефонный звонок. Почему-то понимаю, что это Ира и что зря не расплатился сразу. Знать, недаром я оставил в сумке В.С. сотовый телефон и записку с моим номером. Ира говорит, что после диализа у В.С. началась рвота, вызвали дежурного врача, и тот отправил В.С. на УЗИ. Но Иру конечно, волнует, что утром ей уезжать в свое Подмосковье, а деньги не получены. В больнице она насмотрелась всякой внезапности.
Опять благодарю праздничные обстоятельства - еду, как и утром. по пустому третьему транспортному кольцу - и поминаю добром двух людей: Лену Богородицкую, подарившую мне машину, и Ю.М. Лужкова. В медленном чтении Астольфа Кюстина, имя которого для примитивного патриота проклято, я подошел к тому моменту книги, когда автор переезжает в Москву. Масса интереснейших, но часто не известных ранее подроб-ностей. Например - меня всегда интересует технология обыденной жизни, - устройство тракта из Петербурга в Москву. Ско-рость движения 5-6 лье (8 км) в час, но император, по утверждению Кюстина, движется быстрее - 7-9 лье. Интересно? Или особая параллельная дорога, устроенная для того, чтобы во время императорских гонок отправлять по ней обычных ездоков. Разве это не похоже на наш московский трафик, где зеленый свет лишь для нашего народного правительства? Так вот, когда я ехал по третьему кольцу, а мимо мелькали лужковские монстры городского строительства, я понял, что старая, великая и праздничная Москва, воспетая и осененная, пропала навсегда. Цитата.
2 мая, среда. Вот тебе и наша руганая медицина, вот тебе и печально знаменитая реанимация 20-й больницы, о которой так мно-го писали журналисты. Когда я приехал, койка В.С. была пуста. Медсестра Нелли сказала: все утро гоняем, сделали рентген грудной клетки и сейчас снова отвезли на УЗИ. Чуть позже, когда привезли В.С. и историю болезни, Нелли первая мне сказала: думали на онкологию, но, похоже, камень. Тут я вспомнил Вячеслава Григорьевича Безрука с его снайперским попаданием: "механическая желтуха".
На консилиум пришло человек пятнадцать. По возрасту - и молодежь, и старцы - мне пока-залось, что это моя кафедра. Кто-то мне шепнул: профессор, заведующий клиникой и заведующий хирургическим отделением. Совещались минут тридцать, сначала в ординаторской, потом в палате, потом снова в ординаторской. Наконец, вызвали меня: камень в протоках, необ-ходимо удалять желчный пузырь, развилась механическая желтуха. Предупредили - риск очень большой, а что меня предупреждать, ведь иначе смерть. Пока разговаривали со мною, параллельно диктовали акт консилиума и его подписывали. Согласились с мнением Валерия Юрьевича Шило, что по жизненным показаниям делать операцию надо не сейчас, а завтра утром, пропустив сегодня больную через диализ. Всю терминологию опускаю, ощущение полной ответственности.
В.С., когда к ней еще раз зашел профессор, встретила весть очень мужественно и разумно. Возник термин "информированное согласие". Как всегда, В.С. нашла слова очень точные и определенные.
К 12-ти я сам повез В.С. на диализ. Было трагически интересно наблюдать, как собираются в холле эти обреченные лю-ди. Сидя в кресле, В.С. иногда комментировала. Один раз даже произнесла слово "сука". Это по поводу молодой женщины, которая в свое время каким-то образом выперла В.С. из палаты. Раньше я, зная характер В.С., многие ее такие отзывы воспринимал с иронией: дескать. вот она, хваленая солидарность обреченных, "диализное братство", как выражалась В.С. Но увидев эту чуть играющую в молодость женщину, понял, что интересуется она только собой и нет у нее ни капли милосердия или сочувствия к кому-либо, и про себя повторил это поганое слово.
Уходит предыдущая смена, подтягивается сле-дующая, пока всё напоминает зал аэропорта, откуда улетает хорошо знакомая тусовка. На этот раз я прошел вместе с В.С. весь цикл: взвешивание (50 кг. 200 гр.), потом усадил ее в кресло, нашел крючок, куда она вешает свою сумку. Вот зал, растянувшийся в длину на половину больничного корпуса, схож уже с салоном самолета. Поч-ти все пассажиры сидят в креслах. Каков будет этот полет?
4 мая, пятница Видимо, в природе человека, в русле его психологии по возможности отводить от себя известия о несчастье. Спал перед oперацией B.C., конечно, плохо. Засыпал при включенном телевизоре, в три проснулся и снова смотрел. С трудом, но все же запомнил в передаче о Фаберже большой пассаж о Хаммере. Воистину, этот предприимчивый американец крепко нажился на несчастьях России: именно он был посредником в распродаже художественных ценностей, реквизированных у прежних хозяев. В телевизоре мелькали фотогра-фии и звучали имена юных героев ЧК. Эти имена - позже я по-нял, что они все сплошь специфические - я слышал в молодости от Фаины Абрамовны Наушю...., вернувшейся из лагерей. В передаче распознавались курьезы. А что могли ценить эти 18-летние еврейские мальчики! Пишу и вспоминаю слова В. Андреева - только бы не стать антисемитом. Например, за военные заслуги революционному Примакову был по-дарен золотой портсигар, который Николай II преподнес Ма-тильде Кшесинской. Но это попутно, в передаче было сказано, что ленинградские чекисты, так сказать, брали золотишком с богатых за сво-боду. Возник скандал, когда об этом стало известно. Самая для меня любопытная деталь - это дружба Хаммера и Микояна. Именно Микоян пе-редал Хаммеру клейма, принадлежащие Фаберже, которыми отмечено боль-шое количество подделок.
После этой передачи снова заснул, потом, когда совсем проснулся, опять тянул время, чтобы отдалить от себя любые известия.
Вот и сейчас на узкой площадке 7-го этажа перед входом в "операционный блок" пишу эти заметки, исключительно чтобы не думать, хотя кое-какие известия уже есть. Из окна - газон, где косят траву с желтыми цветочками. Что у меня, интересно, на даче?..
По дороге в метро прочел большую статью A.M. Туркова. Это ответ на две статьи в "Литературке" - Б. Тарасова, с либеральной трактовкой личности Николая I и его милого окружения, и И. Золотусского, который интерпретирует Чацкого как антидекабриста. Особенно убийственна часть, посвященная нашему ректору, потому что здесь не толь-ко анализ текста, здесь в ход идут документы. Рикошетит и по Казначееву, который брал у Б.Н.Т. интервью.
Цитаты.
Статья для публики и для меня очень важная, потому что написана че-ловеком твердых убеждений и универсальных фундаментальных знаний. По себе знаю, как иногда начинаешь колебаться от новой информации, рефлектировать и думать: может быть, так оно и есть.
В больницу я приехал около одиннадцати. К этому моменту профессор Александр Константинович Ерамишенцев, сделавший операцию или основную её часть, спустился с 7-го этажа и переодевался. Я застал его натягивающим штаны. Не передаю всё прямой речью, потому что не уве-рен в точности и терминах. По смыслу: основная часть операции закончи-лась. Опухоли, которую ожидали, нет, вырезан камень диаметром в два см.
Потом я встретился с Игорем Борисовичем, завотделением хи-рургии, тот уточнил: подтвердились полностью и диагноз, и необходимость операции. Я еще раз подумал, что, может быть, наветы на нашу медицину несправедливы. В нашем русском менталитете есть какая-то удивительная творческая решимость и умелость. И не только у юных слесарей и плотников, но и у врачей. И тут же себя охолонил! Как в кинотеатре на экране, появился новый кадр и послышались голоса. Я уви-дел профессора, прыгающего на одной ноге, в момент, когда вошел к нему в кабинет, и услышал наш с ним разговор. "Кое-что мы еще умеем. Но эта больница..." - дальше шло слово, которым Ленин охарак-теризовал интеллигенцию. Профессор посмотрел в окно: "Цветники хоро-шие. Денег не дают, всё рушится. Они, - и ему и мне было понятно, кто имеется в виду, - все только говорят об освоении новых технологий! Дайте деньги на покупку приборов, мы освоим". Было ли в ответ на "только говорят" произнесено классическое: "твердите вы и только" - не пом-ню. Иногда привычные собеседникам диалоги идут как бы без артикуляции: это диалог двух сознаний.
В 12.30 я сел возле лифта на втором этаже той галереи, которой соединяются 5 и 3 корпуса, уже зная, что B.C. проснулась после наркоза. Её вывезли из лифта трое мужчин. Сначала я подумал, что санитары, но оказалось, что третий че-ловек в белом халате - врач-анестезиолог. В какой-то момент, на сое-динении двух галерей, я ее окликнул, она открыла глаза. Узнала ли она меня? Потом быстро распахнулась железная дверь в реанимацию, и каталка уто-нула в новом коридоре.
Из больницы заехал к Юре Авдееву, который попытался скрасить мое горе в японском кафе напротив своего дома супом маскарпони, суши и сладкими блинчиками с зеленым чаем. Обсудили друзей, жизнь и все другие про-блемы.
Потом побывал в институте - забрал работу для обсуждения, по дороге домой заглянул на Петровку в Комитет по культуре, где взял материа-лы к конкурсу "Открытая сцена".
На нашем рынке опять открыл палатку совхоз "Московский". Я стараюсь именно там покупать зелень, и не потому даже, что она дешевле, а по-тому, что все еще доверяю советской продукции, её качеству, нашему пришедшему в упадок российскому земледелию. Весь вечер варил большую кастрюлю грибного супа.
5 мая, суббота. Я понимаю, что когда человек попадает в больничный конвейер, то сбоев почти не может быть. Но с утра крутятся мысли: во что оде-нут В.С., чтобы везти из реанимации на диализ? чем ее кормят? кто наладит ей помощь, если утром переведут в хирургию?
Поехал не на метро, а на машине - суббота. Начал с реанимации. Вышел средних лет врач. Мы сразу узнали друг друга. Это тот самый Александр Ни-колаевич, который ровно два месяца назад принимал здесь B.C. Первые известия: уже утром в реанимации побывал Игорь Борисович. Что-то ему не понравилось с дренажом, возможно хирурги вмешаются еще раз. Самочувствие у B.C. вроде бы стабильное. А.Н. предложил мне прийти часам к 5, когда В.С. вернут к ним с диализа. У меня два решения: останусь до 12.30, до начала диализа, а вечером приду в качестве Деда Мороза с дарственным мешком. И никакая эго не взятка. Это скорее некая жертва, которая приносится высшим богам, Асклепию, что ли. Ну и что, если бога окружают жрецы? Жрецы ничего не требуют, даже взглядом. Это моя священная воля, плата за мои несвященные грехи.
В 12 открылись с металлическим грохотом священные двери реанима-ции. Далее довольно рутинно - по галерее в другой корпус, на 7-й этаж. Везли какие-то девушки, я помогал. У лифта есть царская особенность: ехать только по собственной воле. Перед тем как подкатить, лифт несколько раз, будто тяжелый гусь крыльями по воде, хлопает, открывая и закрывая, массивными дверьми. В диализном зале место для колесницы, на которой мы привезли B.C., было уже приготовлено.
До четырех часов, пока продолжался диализ, я по традиции ходил в магазин: опять купил кучу продуктов в реанимацию - закуски, фрукты, вод-ку, вино, воду, сладкое, - уложился почти в ту же самую сумму, что и в прош-лый раз. Уехал только после того, как B.C. перевезли с диализа. В последнюю минуту сообразил вызвать фельдшера из блока: вышел молодой наглый парень с лакированной прической и алчным блеском глаз - Ваня. Я дал ему 500 рублей, отчетливо понимая, что это бесполезно.
6 мая, воскресенье. Вчера, несмотря на усталость, прямо из больницы поехал на спектакль "Хомо эректус" в Театр сатиры. Еще раньше я обещал Ю. Полякову, и он заказал мне про-пуск. Все мои друзья и знакомые на даче, одно место пропадало. Я представляю, как критики, оттопырив губу, ругают и пьесу, и спектакль. Но зал-то полон, смотрят на едином дыхании. А Сергей Житинкин очень здорово спектакль поставил. У Полякова хватило мужества писать не "времянку", а острую и подробную пьесу о сегодня. Как бы наз-ло всем снобам: и секс есть, и полный набор героев дня. Депутат, предприниматель, журналист, коммунист, проститутка, бывший военный, модный культуролог. Все хороши, все приложили руку к грабиловке и растлению. Замечательное количество прекрасных реприз, встречаемых аплодисментами, и масса точных и образных выражений. "Не путайте петтинг и митинг" Пишу в больнице, нет с собой программки, поэтому не могу поименовать актеров, впрочем, все хороши и смешно, с интересом играют.
Не успел я, добравшись, наконец, домой со спектакля, съесть своего грибного супа, как раздался звонок. Это звонила Таисия, жена Олега, цыгана, который попал в нефрологию. Сама Таисия после операции лежит в хирургии. Оказывается, B.C. поздно вечером перевезли из реанимации в хирургию. Таисия рекомендует мне приехать, все же первая ночь. Я тоже представляю, как B.C. будет всё время стараться вскочить с койки.
Около полуночи я уже был в больнице. Целая эпо-пея, как прорывался в корпус через охрану. Двери в палату открыты, сон, тишина. Всю ночь прокимарил на стуле. Ощущение непритязательной молодости и любви. Пишу все это уже в восемь часов утра.
Дома достал из компьютера письмо Марка. Последнее мое письмо ему в одном аспекте было подловатым. Марк не оставил этого без внимания.
-- Филадельфия
Дорогой Сергей Николаевич!
Это за какие же такие мои грехи презумпция невиновности была отправлена в поднебесные недостижимые дали? (Я толкую о втором абзаце Вашего последнего письма.) И обсыпан я прозрачными намёками на моё восприятие ("антисемит", "антисемит вдвойне" и т.д.) в отношении личности, с которой я имею бесценную привилегию общаться "словом и делом" вот уже более трёх лет. Если бы не было этого общения, если бы не был я убеждён, что кого-то другого Вы имели в виду, излагая горькую боль души своей, то я - человек хоть и застенчи-вый, но с осознанным чувством собственного достоинства - посчитал бы излишней попытку объясниться по этому поводу, т.е., что не ношу и никогда не носил камень за пазухой в отношении кого-либо, тем более в отношении людей мною ценимых и любимых. Но именно сейчас мне не просто не стыдно, но крайне необходимо изложить именно Вам, в связи с книгой и вне всякой связи с ней, мои мысли и идеи, относящиеся к межнациональному гордиеву узлу, перевитому сложнейшей нервной паутиной, где тронь любое нервное окончание - и боль идёт прямо в мозг.
Начну с того, что я - Марк Авербух, а не Леопольд Авербах, бесславный рапповский проработчик, вешатель ярлыков и созидатель формул, обличитель напостовцев, попутчиков, к стопам которого вынужден был пасть ценимый и Вами, и мной обезоруженный Маяковский.
Продолжу тем, что я Марк Авербух, а не Марк Дейч, и, оставляя за ним право высказывать свойственные ему обличения, подписываюсь далеко не под каждым из них.
Я не признаю теорию коллективной вины и ответственности за исключе-нием тех очень редких случаев, которые сам и определяю. Об этом я напишу ниже. Но зачем же, если кто-то с фамилией на ...ман или ...сон приписывает Вам враж-ду ко всему народу только за то, что Вам не по вкусу бредятина Рубинштейна или Айзенберга, то и Марк Авербух, согласно второму абзацу, оказывается автомати-чески занесенным в стан этих хулителей? Я - не они, и хотелось бы, чтобы пре-зумп-ция индивидуальной невиновности относилась и ко мне.
Следующий, ещё более важный момент. Я определяю понятия антисеми-тизм, русофобия и вообще все формы ксенофобии однозначно и узко. Это форма вражды, неприятия народа или расы в целом, а не отдельных её представителей или даже групп. Правильно ведь сказал Сталин: "Гитлеры приходят и уходят, а народ германский остаётся". Он отказался считать немцев народом-преступником. Человечество изыдет, если оно начнёт исповедовать противоположную филосо-фию. Это, кстати, и пытался проповедовать и воплощать в реальность Гитлер, к счастью, не преуспев.
Вот и я всегда слежу за своей мыслью и речью, когда на основании секундных эмоций у меня мелькает скоропостижная мысль поименовать кого-то этим слишком ёмким и несущим громадную тяжесть словом: "антисемит". Это каким же непосильным грузом я обременяю своё сознание, обличая конкретного человека в ненависти к целому народу! Должны быть слишком веские факты и деяния, он обязан преодолеть рекордную планку нетерпимости к народу, нации, чтобы я почувствовал себя вправе судить о человеке в этих категориях.
Да, в Дневниках встречаются отдельные сентенции в отношении евреев, "библейцев" и т.д., когда поневоле бровь вздымается ввысь, и чувствуешь себя приглашённым к аргументированной дискуссии. Некоторые броские формулы, несмотря на всю их блистательную афористичность, при пристальном рассмотрении не выглядят столь уж бесспорными. В этом письме не место начинать эту дискуссию, надеюсь, что у нас ещё достаточно времени впереди, когда трагические обстоятельства Вашей жизни гармонизируются, и мы спокойно и уважительно порассуждаем на эти темы, так живо нас обоих интересующие.
Но главное заключается всё же в том, что, как раскрепощённый мыслитель, Вы не нуждаетесь в подсказках со стороны, когда создаёте культурно-истори-чес-кую летопись своего времени. А во-вторых, между Вашими "еврейскими" замеча-ниями и несправедливым ярлыком, который на Вас пытаются навесить, - бездон-ная пропасть непреодолимого размера, и я хочу Вас уверить, что не вхожу в число авантюристов, пытающихся сигануть через неё - как диктует новомодное клише - в два-три прыжка. Я надеюсь, что объяснился хоть и пространно, но достаточно ясно: не следует меня записывать в число своих хулителей.
Нет, антология "Вокруг евреев" не является результатом ни явной, ни вир-туальной "полемики" с Вами. Прочитав моё книжное вступление "От состави-те-ля", в этом будет легко убедиться. Она - результат совершенно иной концепции, идеи: дать возможность оппонирующим сторонам бесцензурно высказать свои мысли, доводы. Поэтому в своё время и просил Вас поучаствовать, книжку это, несомненно, обогатило бы. А так именной указатель остался без С.Н. Есина.
Я здесь ответил местной газетке на несколько вопросов, они довольно точно характеризуют мой замысел. Вот часть этого интервью.
-- Как, когда и почему пришла тебе идея выпуска этой книги?
Трудно уложить создание этой книги в определённые хроно-ло-ги-че-ские
рамки. Ответ разнится в зависимости от динамики созревания и воплощения этого замысла.
Можно сказать, что началом послужило жестокое юношеское разочарова-ние почти 50 лет назад, когда я испытал несправедливость по отношению к себе, имевшую этническую подоплёку. Именно тогда, случайно, мне попалась затеря-вшаяся в многотомнике собрания сочинений М. Горького заметка из его дневника (она помещена в нашей книге), наполнившая меня чувством уверен-ности, что есть в мире люди, способные понять меня и дать достойный отпор позору антисемитизма.
Можно сказать, что это случалось 30, 20, 15 лет назад, когда, читая мему-а-ры, эпистолярное наследие крупных русских писателей, их художественные произ-ведения, я встречал множество сюжетов и иллюстраций русско-еврейских отноше-ний, и взял за правило не выбрасывать их из ячеек своей памяти.
Можно сказать, что это случилось лет 12 назад, когда мелькнула счастливая мысль о названии книги: "Вокруг евреев", наиболее точно отражающем замысел идеи, и я начал систематизированный сбор и целевой поиск новых материалов на эту тему.
Наконец, можно сказать, что это случилось месяцев 9-10 тому назад, когда я приступил к практическому воплощению в жизнь проекта длиною почти в 50 лет.
- Расскажи о разделах книги и как они составлялись.
Книга состоит из трёх разделов.
Раздел I "Власти предержащие и властители дум" со-дер--жит посвящённые еврейской теме места из мемуаров, днев-ников, писем государственных деятелей и писателей.
Раздел II "Исполнители и действующие лица" пред-став--ляет как главы, так и фрагменты из публицистики и повес-тей, где авторами (исполнителями) описаны сюжеты, действу-ющими лицами которых являются их соотечественники-евреи.
В Разделе III "В центре событий" собраны тематически объединённые художественные произведения.
В целом книга представляет собой антологию, посвящённую русско-еврейским отношениям в России ХIХ -ХХ вв. Несмотря на солидный размер, 625 стр., она, как и всякая антология, не может претендовать на исчерпывающую пре-зен-тацию всех материалов на эту тему. Я - не научно-исследовательский институт, не архив, не библиотека. Но есть одна существенная особенность нашего издания, от-носящаяся к специфике вопроса, которому она посвящена. Я считал своим долгом представить точки зрения обеих сторон без цензуры и комментариев. Я это назы-ваю PRO и CONTRA. Мне пред-став--ляется крайне полезным дать возможность непредубеждённому читателю (для предубеждённого это книга вряд ли представит интерес) на обеих сторонах баррикад выглянуть поверх её высот, послушать и услышать доводы другой стороны, ведь каждая из них имеет свои выстраданные резоны, и постараться, где возможно, извлечь уроки на будущее.
Кроме того, "Вокруг евреев" - книга для вольного, свободного чтения. Это - не роман, где, пропустив какие-то страницы, потеряешь нить сюжета. Чтение можно начинать и обрывать практически в любом месте.
Наконец, смею думать, что ряд представленных в ней материалов носит ха-рак-тер раритетов, буквально возрожденных из пепла и тем не менее носящих в се-бе все признаки настоящих художественных открытий... (конец интервью).
Своё же личное мироощущение в вопросе русско-еврейских отношений я, за неимением лучшего термина, назвал бы дуалистическим. С одной стороны, я все--ми потрохами принадлежу своему народу, почитаю за честь быть его частицей, не питаю никакой симпатии к его недругам. С другой же - леденящий ужас охваты-вает душу от осознания, что руководителем расстрельной команды в Ипатьевском доме, совершившей без следствия и суда убийство отца, матери, трёх прекрасных, не поживших ещё молодых девушек и немощного юноши, был мой единопле-мен-ник.
Или я чувствую себя связанным одной цепью с доцентом Астафьевым (из романа М.А. Осоргина "Сивцев Вражек", отрывок из которого помещён в книге), сидящим в застенках ЧК в ожидании смерти, куда его приводят после допро-сов у тщедушного, больного туберкулёзом после каторжных отсидок следователя Брикмана. Написанный в 1928 г. по свежим следам событий, роман - суровый свидетель подлинной истории кошмара тех времён.
Лучше всего моё самоощущение описано великим Твардовским: "я знаю, никакой моей вины... и не о том же речь, что я их мог, но не сумел сберечь... речь не о том, но всё же, всё же, всё же..."
Достаточно на эту тему, Вы, небось, устали читать. Книжку вышлю в ближайшее время. Ваше согласие её "прочесть и отреферировать" стоит дорогого.
Касаясь другой части Вашего письма, "я весь горю, но познал отчего": страшно тронут, что воспользовались советом относительно "повествования места". СПАСИБО!..
Когда выйдет второй том Дневников, и какие годы он включает? Я уже заждался его.
Также жду обещанную в последнем письме часть дневника о нынешнем трудно-сложном периоде Вашего бытия. Двинулся ли вперёд новый замысел? Сердечный привет В.С., С.П. и Максиму Лаврентьеву, он вроде обещал прислать сборник своих стихов, но его пока нет.
Не нужна ли помощь любого свойства?
На этом разрешите откланяться. Обнимаю,
Ваш Марк.
7 мая, понедельник. Впервые за многие годы я и не пишу ничего, и даже не могу регулярно вести дневник. Дело не только в ситуации, в которой оказалась В.С., но и в том, что я и сам интеллектуально распался. Может быть, это от невероят-ной усталости. Но и думаю, и говорю, и рассказываю скорее по инер-ции. Не ясное и понятное эмоциональное чувство, а привычка выпол-нять интеллектуальные действия. Ощущение перегрузки сознания и чувств. Но, видимо, в физически задавленном человеке исчезают чувства и разум. Если формально, то так: около восьми сварил кисель, на метро поехал в больницу.
Меня поражает мой собственный параллелизм: с одной стороны, надо собрать все силы, чтобы сохранить человека, с другой - я не забываю думать и о своих главных, писательских, делах. Что и кому доказываю? Тем не менее оставался крошечный шанс дозвониться до А.Ф. Киселева и днем заехать в редакцию. Именно поэтому, собираясь в больницу, положил в рюкзак плотную и очень увесистую рукопись новой книги. Позже вмес-те с Игорем Львовичем мы на компьютере померили объем: роман - около 500 тыс. знаков с пробелами, дневник - 1,5 мил. знаков.
В больнице застал обход, молодого врача зовут Евгений Дмитриевич. При мне он посадил В.С. и очень удивился, когда она сумела сама встать. Получил новую рекомендацию по кормлению: бульон и протертое мясо. Я сразу же позвонил Альберту Дмитриевичу в институтскую столовую. К трем часам он обещал сва-рить немного бульона и протереть мясо.
Тяжелое это дело - в качестве просителя дозваниваться до большого начальника, но я до А.Ф. все же дозвонился, и уже около двух вывалил ему на стол килограмма три своих рукописей. Тут же Александр Федото-вич переключил меня на заведующего одной из редакций. Я предполагал, что Дневники придется резко сократить, чтобы привести в равновесие с не очень большим романом. Но здесь, хотя бы на первых порах, повезло: Игорь Львович по образованию историк. "Я не люблю сокращать днев-ники, - сказал он. - Так бывает интересно следить за тем, как у человека меняется точка зрения".
На работе всё более-менее благополучно. Завтра кафедра, Надежда Васильевна считает отработку на следующий год, Е.Я. учится набирать на компьютере. Ощущение, что все успокоились и угомонились.
С пяти до семи снова был в больнице. Второй день без диализа, В. С. осела и выглядит измученной. Читаю жур-нал "Русская жизнь". Возможно, это один из лучших наших новых журналов. Что интересно - без болтовни. Ряд коротких про-токольных материалов-случаев, русский фон. Большой материал Галковского о брестлитовских военных переговорах. Детали невероятные: власть и земли переходили из рук в руки случайно и часто во время пьянок. Все интересно - всё щетинится против режима.
8 марта, вторник. Сегодня в больнице нес вахту Витя. Вчера вечером я купил курицу, и он повез туда бульон и фарш.
В половине первого состоялось заседание кафедры. Я говорил о нагрузке на следующий год. Судя по всему, мечта деканата осуществилась: в нагрузках кафедру уравняли со всем остальным педагогическим персоналом. Зато по министерским стандартам. Я думаю, это связано с глубинным, тотальным непониманием и природы писательского мастерства и процесса созревания писательского дара. Боюсь, что писателями наши студенты будут становиться вопреки общим учебным усилиям. Понял, что это такое, кажется, только один Сидоров. Говорили о внимательном чтении рукописей, а также давали рекомендации на голосование на ученом совете за Ростовцеву и Сегеня. Дьяченко заявление на конкурс не подавал, контракт у него закончился, значит будем делать его почасовиком.
На семинаре разбирали рассказы Александры Нелюбы. Один из них просто превосходный, о том, как некий Суслик потерял фонотель. Словечко Саша придумала гениально. Это нечто подобное тому, что у современного человека называется телефоном или телевизором. Но жить-то без этого можно. Второй рассказ - "Теплое солнце" - о любви-нелюбви к собственной бабушке послабее, сентиментальнее.
9 мая, среда. К завтраку уже был в больнице. Ехал на машине - Москва вся у телеви-зоров, самолеты разогнали утренние дождевые облака. У B.C. настроение тяжелое. К вечеру температура поднялась до 38-ми. Вполне осознанно она сказала: "С этим пора кончать". Эту фразу повторила несколько раз, и оба мы прекрасно понимали, что имеется в виду. Что-то в душе у меня оборвалось. Я вижу ее страдания, ощущаю ее затухающую волю к жизни. Прекрасно понимаю бесперспективность моего положения. Но пусть так, пусть боль и страдания, но не по-другому, я готов терпеть, только не один. Я все время ругаю себя за постоянную рефлексию, за расчетливость, за то, что не полностью ушел в ее болезнь, а думаю еще о своем, даже иногда по-обыватель-ски прикидываю: что лучше?
Всю жизнь B.C. звала меня по фамилии. Во время болезни стала звать по имени: "Сергей, скажи, по-жалуйста..." Никогда не предполагал, что мне так дорог этот истлевший дух, этот серый воробышек, поселившийся в истерзанном теле. На груди у B.C. врощен зонд - не-большая прозрачная трубочка с запором, через нее регулярно, чтобы не искать истончившиеся вены, вливают лекарства.
Из больницы я сразу же, не заезжая домой, поехал к П.А. Николаеву, который, как обычно 9 мая, собирает друзей. Собрались все мне знакомые: Т.А. Архипова с сыном, Ира, Лена, его издатели. Ира - гениальный автор роскошного праздничного стола, который она готовит неделю: печеночный торт, голубцы, блинчики с капустой, салат из говяжьего сердца, селедка, картошка, овощи, сладкий торт. Как хотелось попировать, но я помнил - к шести мне снова в больницу. А перед тем придется забежать домой: надо взять на всякий случай рекормон для диализа, кисель и сменное белье.
Руководил застольем старый друг Николаева - Борев. Он очень точно назвал 9 мая главным праздником народа. Поздно вечером, когда снова ходил к Николаеву, я вспомнил эти слова - так много на улице было празднично ликующих людей. Редкое совпадение идеологичес-ких посылов государства и глубинного ощущения народа.
Петр Алексеевич сидел во главе стола в пиджаке, шуршащем металлически, как кольчуга, от многочисленных орденов и медалей. Он говорил о своей юности, о первой учительнице, об участии в освобождении Ясной Поляны - сюжеты для меня уже известные, - потом о своем неожиданном назначении Сталиным, который ткнул в него пальцем: "Этот будет заместителем министра". Стон: "Я хочу быть профессором МГУ" - остался гласом вопиющего в пустыне.
Замечательно говорил Леонид Макарыч, вспомнивший ряд знаковых событий своей жизни - женитьбу, рождение детей. защиту докторской диссертации... "И все же главным была война, - сказал он, - и мое в ней участие".
Настала очередь сказать мне. Я припомнил начало войны, увиденное глазами пятилетнего мальчика, и ее окончание, когда мальчику было уже девять. Но все тяготы страшного четырехлетия не дали нам с братом почувствовать старшие - учителя и, в первую очередь, наша мать.
Два часа провел у B.C. Нашей, сейчас уже могу сказать, очень непло-хой медицине не хватило пороха на средний персонал. Работают люди из Подмосковья: либо старые, у которых уже не хватает сил, либо молодые, циничные и наглые. Та нянечка, которой Витя вчера дал деньги, практически ничего не сделала. Сегодня у меня на испытании другая, полная, но живая ста-руха. Она из Александрова. Рассказала об огромном текстильном комби-нате, который давал работу городу и который приватизировали. "Вывезли все станки, остались только столы". Я на мгновение увидел этих не старых, но холодных и бестрепетных приватизаторов. Дети Арбата. Или дети Гайдара. Он, как самка крокодила, держал их до поры до времени в пасти.
Вроде бы договорился с соседкой B.C., что она соберет ее на диализ, но, наверное, приеду и завтра утром.
По дороге из больницы пишу в метро дневник. Дома читал Кюстина, книга которого с каждым днем кажется мне все интереснее. Включил в паузе телевизор и засмотрелся. Прекрасная картина: сопротивление в Голландии немецкой оккупации, сделано здорово и увлекательно, почти так же плотно, как у Лиозновой. Правда, большая часть сюжета вертится вокруг спасения еврейских семей, да и героиня еврейка, но все точно, художественно оправдано и не вызывает отторжения. Дождался титров и увидел - почерк ти-тана чувствуется всегда - Поль Верховен. В этот самый момент задребезжал телефон. Звонит Ира. Похоже, у П.А. Николаева инфаркт. Я собрался и пошел через дорогу к нему.
Это последний мой взгляд на живого Петра Алексеевича: он сидит без рубашки на диване. Огромный, мощный. Я подумал, что все-таки он полноват. Голый че-реп и плечи неестественно белого, уже безжизненного цвета, врач "скорой помощи" заставляет его дышать через респиратор кислородом. Два уже использованных баллона стоят здесь же. Позже приехал еще и реанимобиль кардиоцентра. Ира несколько раз принималась плакать навзрыд. Это отчая-ние, так же как и стиснутые зубы и отчаяние Лены, многоаспектно. Чтобы отвлечься - вернее, во мне работает какой-то механизм самосохранения, включенный только в 70 лет, - я ушел на кухню мыть посуду.
Вскоре после моего ухода от праздничного стола П.А. почувствовал себя плоховато. Ирина перевела гостей в другую комнату, где они еще пару часиков сидели. Думали, что простое утомление, звонили врачам, что-то капали, потом вызвали неот-ложку.
Я уже домыл посуду, когда из большой комнаты вышел врач: "Мы были почти уверены, что сделать ничего не сможем, но пытались". Я понял, что борьба шла серьезная. В этот момент фельдшер прошел в ванную комнату мыть катетер в каплях крови. Через открытую дверь я увидел П.А., уже лежащего на полу. На ногах шерстяные толстые носки, кажется, из тех, что я подарил ему на какой-то из праздников. Теперь надо ждать сначала милицию, потом врача из поликлиники - такова процедура.
Я ушел, когда приехали вызванные по телефону родители Лены, она вместе с Ирой - главные наследницы. По крайней мере, у Лены есть от покойного ге-неральная доверенность.
Но это всё уже вчерашнее. Давно за полночь. Сегодня обязательно: поездка к B.C. утром и вечером; день рождения Светланы Михайловны, встреча с редакцией журнала "Континент" - и интересно, и ректор просил, на последнем семинаре я предупредил об этой встрече всех своих студентов.
10 мая, четверг. К сожалению, очень недолго был на объявленной встрече с "Континентом". Она проходила в зале заочного отделения. Взглянув на президиум, я невольно охнул: либеральное однообразие членов редколлегии и прочих работников журна-ла не скрывалось. Народа в аудитории набралось довольно много, с нашей ка-федры был лишь Толя Королев, наш ласковый теля, с кафедры Смирнова - Болычев и Федякин.
Виноградов: Православный журнал в секуляризированном мире. Мысль Ильина о переходном периоде от капитализма к демократии - период тотализированный. Сейчас это журнал противопоставления. Ольга Седакова - поэт и культуролог-мыслитель. Сергей Каледин - постоянный ав-тор. Ермолин Евгений Антонович - зам, занимается библиографией, так сказать эн-циклопедией общественной мысли. Андрей Борисович Зубов - патрон рели-гиозного отдела... 125-й номер журнала посвящен молодым - Валерия Пустовая, Сергей Чередниченко.
Пошли записки. Вопросы свидетельствуют о том, что студенты наши не дураки.
Шендерович о христианстве и о любви к базовым ценностям. Он "как чукча, чувствует добро и зло". Говорит с тоской, что при "управляемой демократии" его про-грамма теперь не на ТВ, а на радио и в интернете. Надо писать на хорошем русском языке. "Апеллирую к культурному коду". Если сатиру через год или два можно читать - это значит всё было написано хорошо.
Основное и главное действие сегодняшнего дня разворачи-валось параллельно - в столовой, где Светлана Михайловна давала большой бал по слу-чаю своего юбилея. Было все управленческое звено во главе с Л.М. Царевой и М.Ю. Стояновским. Присутствовали оба декана, Ашот, Алексей Козлов, Св. Вик-торовна и вся бухгалтерия. Вместе с огромным букетом белых лилий - я видел еще раньше - прошмыгнул вечно радостный Вл. Еф. Говорили хорошо, чуть, как требует юбилей, завышая градус. Сама героиня, в почти прозрачной кофточке, была мила и обаятельна. Закуски и вина доставало, царствовали домашние пирожки, которые всегда печет дочь.
В больнице все-таки успел встретить В.С. с диализа у лифта. Покатили по всем этажам и переходам. Она была без сил, даже не могла сидеть в кресле-каталке, все время спадала, и мне с нянечкой Леной снова и снова приходилось ее приподнимать и сажать выше.
Уже в палате, когда померили температуру, оказалось, что у нее 39,5. Пришел врач Евгений Дмитриевич, выразил свои опасения, связанные с хирургией, потом ввели антибиотики и жаропонижающее. Я уехал, сознавая, что, возможно, наблюдаю уже затухание жизни.
11 мая, пятница. Еще вчера вечером решил, что, несмотря ни на что, вычитаю сегодня гранки романа. Давно знаю, что надо остерегаться оставлять что-либо "на потом", неизвестно, что может случиться. Читал упорно, почти без перерывов до часа дня и уехал из дома, когда осталось нечитанными несколько листочков. Их я решил дочитывать уже в метро. В метро же встретился с Максимом, который снимет ксерокс с полос, чтобы потом не читать еще один раз, и отнесет сегодня же в редакцию.
Ну, что сказать? В.С. опять и меня и всех удивила. Вчера, когда вместе с медсестрой Леной я вез ее с диализа по галереям, у нее не хватало сил, чтобы держаться в каталке. И врач Евгений Дмитриевич, осмотрев ее, не отрицал необходимость нового хирургического вмешательства. Я приготовился к новым испытаниям. И что же я увидел? В.С. в своей зеленой трикотажной пижаме сидит на койке, и вид у нее почти счастливый: боли отошли, температура снова оказалась нормальной. Все женщины в палате, и особенно Галя, ходят вокруг нее, как явления чудесного. А если чудо как таковое есть, то почему оно не может снизойти и на кого-нибудь рядом. Мне тут же доложили, что у нее проснулся и аппетит.
В палате несколько женщин. Я уже писал о жене Олега, величественной цыганке Таисии. Мы с нею хорошо поговорили о цыганах. В том числе и о слишком категорическом высказывании кого-то из цыганских звезд эстрады: я руки не подам тем из моих соплеменников, кто занимается гаданием. Роскошная и величественная, как африканская королева, очень любит мужа и постоянно заботится о нем. Сама она закончила три класса, ее обаятельный муж Олег не умеет даже расписаться, хотя, как я уже писал, сын какого-то сибирского цыганского барона. На пальце перстень, который можно, кажется, обменять на автомашину. Оба они мне нравятся помимо всяких национальных прибамбасов.
Я давно заметил, что медленно и мучительно меняю свои взгляды на национальный вопрос, как-то ко всему начинаю относиться спокойнее. Ну что же, большая страна с очень доверчивым населением, некое поле, где легко можно найти клад, вот они все и едут. Почему только, довольно таки хищнически относясь к стране, дающей заработать и жить, они еще и нагло подчеркивают свою национальную самость, отличную от русских. Вчера вечером в одной из телевизионных передач о ЧП, кажется по московскому каналу, опять показали двух неопрятных грузин, занимавшихся вымогательством.
Таисию сегодня выписали, она перекочевала к мужу в нефрологию. На ее месте теперь лежит молодая беременная женщина с подозрением на аппендицит. Вместо Жени, которая занимала среднюю кровать, в праздники положили Александру с обострившейся язвой. Милая женщина терпелива, но, кажется, пьет. Как мне сообщили, она поступила в больницу "с тремя плюсами по ацетону в крови". Видимо, довольно регулярно пьет и взрослая дочь пожилой Зои Сергеевны, у которой в один день с В.С. соперировали желчный пузырь. Зоя Сергеевна переживает, когда та навещает ее навеселе. У окна койка еще одной страдалицы с такой же фамилией, как и у В.С., - Галина Иванова, кажется, из Тамбова. Вот она-то больше всех и занимается В.С. У нее сложное заболевание пищевода, которое лечится какими-то прижиганиями. В пищевод опускаются специальные кольца, которые каким-то образом сохраняют его цельность. Подобное в их областном городе делать не могут. Галя с грустью описывает ту нищету и запустение, которые царят в провинциальных больницах, через которые на прошла.
Я вообще много думаю о больнице и стараюсь определить, как я ко всему этому отношусь. По крайней мере, лекарства есть, и меня не просят что-то покупать. Кормят, конечно, неважно, сама больница обшарпана, невероятно старые продавленные кровати, ужасные стулья, тумбочки, медицинские кресла, вся медицинская утварь. А можно ли выхаживать людей, когда средний медперсонал получает буквально гроши? Все это контрастирует с победными реляциями, звучащими из уст нашего лидера и его министра. И это в Москве.
12 мая, суббота. Вечером я все же решил, что на сегодня В.С. оставляю на Витю. Тем более, что с воскресенья я опять становлюсь на вахту. У меня уже давно ощущение, что я и сам скоро не выдержу, а держался столько лет лишь потому, что каждую неделю два дня ездил за город, на чистом воздухе нагружая себя посильной физической работой.
Эту свежесть мой организм почувствовал сразу же, как только я вышел на даче из машины: что-то закрутилось быстрее и менее печально. Так иногда едешь и мучаешься, потому что залили тебе в бак "паленый" бензин, а потом подзаправишься на хорошей колонке новьём, и машина опять резво побежала. Везде зелень, но весна какая-то потаенная, неуверенная. Столько предстоит земляной работы, может быть в смысле конечного результата и бессмысленной, но мне интересной. По дороге купил семена петрушки, огурцов, моркови и кабачков. Сегодня, конечно, всего посадить не успею, а завтра уже будет и поздно.
И тут же, на участке, меня ударило известием: умер в 42 года Андрюша, сын Татьяны и Валентина Матвеевых - рак поджелудочной железы. После него осталось трое детей.
Весь день провел на огороде. Вечером позвонил Вите: В.С. после диализа опять очень слаба, но температуры нет.
14 мая, понедельник. Утром поехал в МГУ на похороны Петра Алексеевича Николаева. Только что жил человек - и уже нет. Квартира его еще кому-то станет нужна, а вот огромная библиотека книг с автографами осталась без хозяина, и никому не будут нужны фотографии на стенах, предметы быта, которые были освещены смыслом только при жизни П.А.
Гражданская панихида состоялась в большом фойе на втором этаже, там, где клубная часть. Я пришел первым, когда катафалк еще не прибыл, и внимательно рассматривал зал, мебель, колонны. Вот уж где подходит название "дворец", так это здесь. Высокая степень про-думанности соседствует тут с идеологией. По обе стороны роскошных, покрытых, как в Колонном зале, искусственным мрамором стен стоят крупные, в рост, фигуры Пушкина и Горького, а вдоль стены, выходящей к центральному входу, - бюсты классиков от Тараса Шевченко и Гоголя до Шота Руставели и Ни-зами, всё соблюдено. Здесь невольно думаешь, как умела империя строить с лю-бовью и на века и еще давать работу своим художникам. Какие все это были дорогие заказы и какое качество требовали худсоветы от исполнителей. Написал ли я, что вся эта скульптура из мрамора? Здесь невольно просятся сравнения. Уже сейчас от всех новых московских построек, в том числе и от банков, разит не искусством, а лишь деньгами. Думаю, с года-ми этот запах будет усиливаться.
На панихиде было немало людей, но не так много, как покойный, имевший многочисленных учеников, заслуживал. Студентов не было, гроб вносили рабочие. Не было на панихиде и ректора, как я ожидал.
Из хорошо знакомой мне публики, от писателей, были А.М. Турков и К.Я. Ваншенкин, чуть позже появился И. Волгин и простоял всю панихиду. Говорили Ремнева, Шанский, Гоц от института философии. Блистательно отсутствовали на похоронах членкорра Академия наук представители самой Академии. В одной из ре-чей был рассказан эпизод выборов Петра Алексеевича. Вот она подлинная советская действительность! После того, как П.А. избрали полным академиком, к нему подошел президент Академии и попросил уступить место кому-то с нашего Кавка-за - вмешалась политика. Конечно, при этом было обещано, что очень быстро президиум решит вопрос и П.А. снова станет полным академиком. Ес-тественно, всё осталось без изменений. У начальства каждый день собствен-ный Кавказ.
К сожалению, в речах было много слов общих, говорилось об особен-ностях покойного, которые хорошо известны: воевал, замечательный ора-тор, доброжелательный человек, откликался на события. Почти вне этого посмертного анализа остался интеллектуальный и научный подвиг П.А. Ни-колаева - его словарь "Русские писатели XX века", так и не законченный многотомник "Русские писатели XIX века".
Конечно, я не мальчишка, но мне будет очень не хватать этого замечательного человека и собеседника.
Заезжал в издательство. Отвез " Пред....." и книги.
Вечером был в больнице. Чуда не произошло: B.C. не поднялась. Если ей и становится лучше, то очень медленно. После диализа ее завтра переведут об-ратно в нефрологию.
Уже два дня читаю к конкурсу "Открытая сцена" материалы, связан-ные с Политковской. Меняется отношение к героине, меняется отношение к ряду событий: Чечня, Кавказ, телевидение. Всё прогнило, государством командуют из солдатской курилки.
К сожалению, перепутал числа: не пошел на экспертный совет и не открывал выставку экслибрисов, а обещал.
Ощущение, что пора сбавлять жизненные обороты. Пока B.C. в больнице, я, конечно, ничего не смогу писать.
О Васе Буйлове.
15 мая, вторник. Еще до семинара говорил с Апенченко по моему дневнику - в отличие от первого тома, второй, несмотря на ошибки, Юрию Сергеевичу нравится больше, этот "конечно, как ты и пишешь, роман". Про себя я подумал: нет, уже целый сериал, который не могу закончить. Рекемчук рассказал мне о статье в "Новых известиях" Этуша, который жалуется, что, назначив его после ухода с поста ректора художественным руководителем училища, ему дали не тот кабинет. У А.Е. было также соображение, что надо бы создать в институте пост президента. Но этого, в первую очередь, должен захотеть ректор. Мне и так хорошо.
На семинаре народ сразу разделился на две группы. Одни принимают то, что написал Вася, для других это мудрствование. С идеей мудрствования выступил Андрюша Ковалев, замечательный краснобай, который мало и скромно пишет. В своей пространной речи он вспомнил даже о переписке Шолохова, в том числе и со Сталиным. Боюсь, в его выступлении была неосознанная зависть к объему и глубине исследования Василия. Хорошо говорила Лена Котова. Ее мысль была простенькой: за год мы здесь нахлебались всякой маргинальной литературы, про подвалы и музыкантов, здесь же другие идеи и другое отношение к миру. С большим интересом я ждал выступления Антона Соловьева, вкусу которого иногда доверяю больше, чем себе. До этого мы с ним о работе Васи не говорили. Антон сказал, что это самая значительная работа на семинаре за год. Я тем не менее попенял Василию, что это его конкурсная работа, с которой он поступал в институт. А что он делает сейчас?
После семинара поехал в больницу. Сразу пошел в нефрологию, в ту же 54-ю палату, где В.С. лежала раньше. Но свободной там была лишь койка, на которой умерла Дина Ивановна. Каково В.С. на нее ложиться? На прежней койке В.С. крупная женщина, лет под шестьдесят. Кажется, она, как и покойная Дина Ивановна, инженер по профессии. Но с диализа В.С. еще не привезли. Не тратя времени, я побежал в хирургию и, благо захватил из дома красную диализную сумку, все перетащил на новое место.
Хотя я уже привык, что после диализа В.С. чувствует себя плохо, но здесь все было ужасно. Ее трясло, у нее не было сил говорить и даже открывать глаза. Померили температуру - 38, 5. Пришел врач, что-то укололи, температура снизилась сначала до 38, потом до 37.
По дороге домой заезжал в институт, где у меня стояла машина, и, оказалось, успел на памятный вечер Татьяны Бек. Народа было не очень много, но сидел Виталий Вульф, который уже выступил, что-то сказав между прочим и про меня. Последним говорил Сережа Арутюнов, как всегда, облекая все в нагруженные литературные формы. Среди необязательных деталей сказал и о своей роли рядом с Татьяной: некий мальчик-муж, мальчик-поэт. Нужны уверенность в себе и бесстрашие, чтобы сказать такое.
Такая стояла чудная погода, так прекрасен был наш институтский дворик. Посидел на лавочке с Евгенией Александровной. Музе сделали операцию на ухе, она теперь ходит, как испанский вельможа, в большом воротнике раструбом. Е.А. передала пришедшую на мое имя открытку из Кисловодска. Это один из откликов на выступление по радио во время похорон Ельцина. "А не пора ли конкретизировать основное звено, за которое нужно ухватиться, чтобы спасти нашу культуру от судьбы североамериканских индейцев". Было еще чисто советское предложение организовать в газетах специальную рубрику и возобновить межбиблиотечный абонемент. Значит, и это рухнуло! Подпись - кандидат технических наук.
16 мая, среда. Утром взялся за "Литературную газету", в ней большой некролог, посвященный Петру Алексеевичу. Я подумал, что это расстановка сил в литературе с точки зрения газеты, ан нет, прислали из ИМЛИ, сказал мне встреченный в театре Леня Колпаков. Кроме академиков и крупных чисто филологических имен, поименованы и все руководители институтов, имеющих отношение к литературе, отсутствует только Литинститут. А из писательских имен лишь Ваншенкин, Распутин, Есин. Не почувствует ли себя кто-либо из наших институтских болезненно ущемленным?
Вот я и дожил до того, что охраняю чужое самолюбие. Два дня назад наша библиотека одумалась, что в свое время не вывесила знаменитую статью Туркова, прополаскивающую рыцарственное самодержавие. А.М. формально наш преподаватель, значит статью надо было вывешивать. Спохватились, что здесь падет некая тень, засуетились. Я, услышав об этом, через Надежду Васильевну передал: "Уже поздно, не надо, мы имеем дело со студентами, неправильно могут понять". В святилище надо охранять алтарь и мифы первосвященника - это внешний мотив. В коллективе и так напряженная атмосфера, я не хотел бы, чтобы она усугублялась. Вспомнил вчерашний разговор с Рекемчуком. По его мнению, институт сейчас находится в пиковом положении.
Съездил в больницу. Жар у В.С. спал, вчера, после моего ухода, она даже разговаривала с соседкой. Я смог ее посадить, и потом она сделала несколько шагов с моей помощью. Врач надеется, зная волю В.С., на лучшее, но я вижу, что запас ее жизненных сил иссякает, и есть опасение, как бы снова не вспыхнуло воспаление легких, с признаками которого ее и перевели. Моих надежд все меньше и меньше. Два чувства: невероятная жалость к В.С. - неужели она меня покидает? - и трагическая жалость к себе, потому что меня ожидает участь еще хуже и горше. Вот она, жизнь без детей.
Вчера после семинара Леша Антонов попросил меня прочесть его только что законченную пьесу "Пифагоровы штаны". Не могу привыкнуть к своему положению метра. В метро - от дома до "Бабушкинской" я еду семнадцать станций, из института чуть меньше - обычно пишу дневник в записной книжке, а здесь сил после двух семинаров уже не было, взялся читать пьесу. Закончил как раз на пути из больницы домой. Талантливый Леша человек и жалко, что пьет, хотя последнее не мешает ему прекрасно заниматься и вот еще и писать. Читал с интересом, новое здесь - участие в создании текста старой нашей классической литературы. Видимо, это тенденция времени, мы, современные люди, засорены таким огромным количеством готовых прекрасных формул, что невольно мыслим и разговариваем ими. Но здесь еще и Лешина прекрасная эрудиция. Пьеса о первых послевоенных днях, о поколениях, которые защищали страну или "идеологически обслуживали войну". Много военного материала из Севастополя. В чем-то пьеса по внутренним тенденциям похожа на пьесу Полякова, которую я только недавно посмотрел. Неплохо бы устроить ее в театр, но сделать это довольно трудно: все же военная, уже достаточно разработанная, тема, нюансы никого не интересуют.
Фамилия Полякова попала в текст не случайно. Утром он позвонил: сегодня у него премьера в Театре сатиры, позвал в театр. Из дома пораньше решил ехать на машине: заодно забрать из института компьютер и напечатать материал, присланный Геной Клюкиным. Пока ехал, слушал радио. Здесь две интересные проблемы. Во-первых, наш мэр собирается взимать плату за въезд автомашин в центр Москвы, начиная с третьего транспортного кольца. Я уже не говорю о недемократичности этого решения: богатеи живут не на окраинах, - власть и начальство расчищают центр, чтобы им, и только им, было не жалеть о крахе собственной градостроительной политики. Мне сразу померещились фигуры Ресина и его чиновничьего корпуса. По радио сказали, что в подобных Москве мегаполисах под дороги отведено 20 процентов площади города, у нас - всего 7. Вот почему в Нью-Йорке и в Мехико я удивлялся все же достаточно свободному трафику. Таковы наши русские законы и наша русская, точнее московская, демократия. У меня последнее время будто открылись глаза. Власть никто и ничто не контролирует. Московский парламент состоит из 32 человек, а ведь в Моссовет входило чуть ли не 600 человек. Естественно, комнатный парламент, так сказать ресинский.
Второе интересное это встреча Путина с Общественной палатой в Ново-Огареве. В Москве жара - к вечеру температура до 27 градусов. Президент пригласил к себе, в прохладную и благословенную тень. Опускаю общие, вернее политические соображения, по которым президенту кажется, что эта палата способна спасти нас от коррупции. Декорации это всего лишь декорации. Интересен был крошечный эпизод, очевидно по недогляду прошедший в эфир. По "Маяку" были переданы слова знаменитого детского доктора Рошаля, сказанные им о министре Зурабове. Смысл их был таков: почему вы не увольняете Зурабова, о котором знает каждый человек в России и который уже давно вредит делу и вашему престижу как президента. На эту вполне конкретную инвективу Путин ответил уклончиво, призвав вспомнить, сколько сделано было правительством, и резонно заметив, что министров не следует тасовать, как колоду карт. О Зурабове ни слова. Самое интересное, что ни в одной из вечерних телепередач, где приводилась фраза о картах, о Зурабове не было уже ни слова. Вот это друг! Эти отношения мне кажутся таинственными и так же непонятны, как отношения Тарасова и Лидии Васильевны.
В институте концерт классической музыки. Эти концерты регулярно организует все тот же Вася Буйлов. Он в свое время закончил музыкальное училище и подрабатывает сейчас тем, что настраивает пианино и рояли. Пока Соня Луганская бегала за букетом для Полякова, я зашел в зал и послушал. божественный звук виолончели. Играли девочки из консерватории. Надо обязательно начать ходить на эти Васины среды. Но в зале сидело четыре человека, - вот он, интерес наших студентов.
На доске объявлений увидел разбивку студентов-выпускников на группы перед экзаменами. Сразу подумал: сегодня-завтра позвонит Виталий. Он всегда звонит, когда у него что-то не получается: с экзаменами, с дальнейшей жизнью. Последний раз я рекомендовал его Серг. Ивановичу Яшину, писать стихи для детского спектакля. Протеже обещал на следующий день позвонить, и не позвонил.
Зато позвонил, как я и предполагал, сегодня. Говорил я с ним резко. Хотя парень он очень талантливый, но мое бескорыстие, попираемое всеми кому не лень, надоело мне самому. Вечером он прислал эсэмэску. Не прощу.
На премьере пьесы Юры Полякова "Женщина на все времена" овации, как всегда в последнее время, были бурные, но не продолжительные. Вышел Ширвиндт, который спектакль поставил. Мне показалось, что сделал он это очень неважно, вдобавок ко всему кое-что прихватив из предыдущего спектакля Полякова. Идея была очень дерзкая: совместить на сцене влюбленного человека и его покойную жену. Это почти как у меня в романе: живые действуют рядом с покойниками.
После спектакля встретил в фойе стайку наших критиков. Все крутят губы, кроме того что трудно обойти ничтожность самодеятельной режиссуры Ширвиндта, надо еще понять и довольно безжалостную фреску Полякова. Герои не сахарные: дама, оказывается, хочет от молодого человека лишь "зачатия" - у нее уже давно семейные отношения с начальницей, руководителем фонда "Женщины без границ". Он - обычная жертва нимфеток, отсидевший за это в лагерях и ставший теперь председателем фонда "Жертв тоталитаризма". Критикам, привыкшим к отношениям ломаным и "психологическим", понять эту гротесковую социальную протестность трудновато. Но предыдущий спектакль по Полякову мне понравился больше.
На выпивку не пошел, потому что был с Соней. Соня вручила Полякову на сцене очень трогательный букет.
17 мая, четверг. В моем расписании ежедневно: от дома или института на станцию метро "Бабушкино", но есть уточнение: во вторник, четверг и субботу неизбежно к пяти часам - именно к этому времени у В.С. заканчивается диализ. Всегда вопрос: будет у нее температура или нет? Сегодня, перед тем как подняться в диализный центр, планировали с нянечкой Люсей, как удобнее ввезти каталку в палату, чтобы переложить с нее В,С. на кровать. Она лежала на своей каталке в коридоре седьмого этажа. Я заметил, что рекармон, который накануне привез из дома и который В.С. обязательно нужно вводить, забыт в палате. К этому и в диализном центре отнеслись спокойно: принес - ну, хорошо, мы сейчас ей прямо в коридоре вколем. Но оказалось, что забыли ввести и обязательный антибиотик, который был просто привязан к ее каталке. Люся сказала, что когда утром она привезла В.С., то предупредила об антибиотиках секретаря, сидящего на рецепции. Забывчивость могла дорого стоить больной. Но чего говорить о деталях? Я о них уже много раз упоминал.
Пока вез В.С. на скрипящем лифте с седьмого этажа на пятый, разглядывал коляску. Спасибо тебе, международное сообщество, которое этот центр организовало. Спасибо тебе, Израиль, который принимал участие в создании этого центра. Какая же это замечательная конструкция! Плоскость коляски поднимается при помощи гидравлического рычага, есть тормоз, все это подогнано и легко поворачивается. И тут мне стало окончательно ясно, в какой материальной нищете живет наша собственная медицина, как все убого.
У В.С. опять температура, но мне кажется, что после этого диализа она приехала несколько свежее, чем в прошлый раз.
18 мая, пятница. В почтовый ящик Ашот положил мне вырезку из газеты "Коммерсантъ" со статьей Елизаветы Бессоновой "Мастера художественной позы" Российские писатели показали себя на Женевском книжном салоне. Это даже не издевательское, а презрительное сочинение о поездках за государственный счет на разнообразные выставки и ярмарки никому не нужных писателей, а главное, чиновников. Причем, из статьи стал явным и тот "понт", который эти чиновники себе позволяют. Об этом мне рассказывали еще в Париже, когда руководитель агентства и его "правая рука" жили в номерах такой классности, которую не обязательно желают даже американские миллионеры. Заботились, видите ли, о чести страны! Я не могу, чтобы не списать картинки. Неужели за псевдонимом Бессонова Лиза Новикова? Вот молодец!
Начну с конца, где выступают два тихих героя литературы -Сеславинский и Григорьев, которых лично я считаю ответственными за ничтожное положение отечественной литературы. За два часа до отлета на родину, ранним швейцарским утром господа Сеславинский и Григорьев ворвались в местный часовой магазин. Перебудив всех продавцов и нещадно торгуясь, они приобрели женские часы Chopard из последней коллекции господина Элтона Джона. "А они действительно женские?" - интересовался Григорьев, намекая на нетрадиционную ориентацию сэра Джона. "Женские, женские", - уверенно отвечали швейцарские часовщики, но скидок не давали. Часы чиновники приобрели в подарок своей близкой знакомой и намекнули, что сверять их точность она будет с боем курантов на Спасской башне.
Автор статьи старается не забыть ни одного писателя, но и ни одно слово не сказано у нее даром. Писатели "честно отрабатывали экскурсию на швейцарскую землю..." Дальше : "На следующий день писательская делегация отправилась в курортный город Монтре - пройтись по памятным местам Владимира Набокова, где он прожил последние 17 лет жизни..." В самом начале статьи представляя членов делегации и перечисляя их, одного представила во всей его исключительности. "Делегация российских писателей во главе с руководителем Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Михаилом Сеславинским приняла активное участие..." Пропустим скучное перечисление писательских имен, начинающееся Василием Аксеновым и заканчивающееся знаковым, как след кобеля на покрышке автомобиля во дворе, именем главреда журнала "Саквояж" Александра Кабакова. Есть детали. Статья, правда, вся состоит из поразительных деталей, например, разговор знаменитого библиофила Венгерова и господина Сеславинского в каком-то придорожном кабачке. Эпизод начинается с восклицания библиофила: "Вы посмотрите на этих чиновников..."
Но есть абзацы особой выразительности:
Больше всех восхищался Швейцарией Эдвард Радзинский. В белых кроссовках и в широкополой шляпе он каждый вечер совершал длинные пешие прогулки. "В какое удивительное время мы живем: люди переселились из общежитий в замки. С дачных шести соток - на огромные яхты. Это потрясающе".
Василий Аксенов особой радости по этому поводу не испытывал... Но при этом почему-то оправдывал миллиардера Михаила Прохорова. "Как же его угораздило так попасться... Но ничего, мы за него".
Статья Елизаветы Бессоновой снабжена замечательной цветной фотографией, где запечатлены и главред журнала "Саквояж", и руководитель федерального агентства. Почему-то не вошли в кадр два крупнейших знатока литературы, которые, пожалуй, испортили жизнь всех остальных русских и российских писателей, не поименованных в этой статье: на снимке нет "большого знатока швейцарских предместий Владимира Григорьева", которого "сопровождала литератор Лола", и нет советника президента РФ по СМИ Михаила Лесина, прилетевшего "буквально на один день на выставку - поддержать писательскую делегацию". Но зато под снимком замечательная подпись: "Прежде чем обратить внимание на часы и шоколад, Михаил Сеславинский, Василий Аксенов, Александр Кабаков и Валерий Попов немножко выпили".
Телевидение передало: сняли наконец-то с должности президента Всемирного банка Поля Верховина - за протекционизм и за большую зарплату своей любовнице.
Утром упорно занимался дневником, который уже веду без прежнего интереса. Делал вставки, что-то дополнял, все это трудно, потому что приходится многое держать в памяти. Возможно, делаю все без энтузиазма потому, что потерялось что-то в жизни, от многого приходится отказываться, многое стал воспринимать поверхностно. Болезнь В.С. сильно меня приземлила, вот уже не еду в Ленинград на салон, а это мне было бы интересно. Раздражает, что очень много трачу времени на пристраивание написанного, романа ли, дневника ли. Все это надо читать, вычитывать, искать ошибки, редактура везде отсутствует, а я с советского времени привык к редактору, к его советам и тщательности.
Ушел из дома где-то в первом часу. Уже несколько дней в метро читаю роман Леши Карелина "Эталон веса". Это обычная и банальная беллетристика, но жутко написанная. Леша так хорошо говорит, ловко, иногда даже точно, но пишет по стилистике невероятно плохо, даже показательно плохо. Я даже представить не могу, как ему достанется. Вот тебе и отлынивание от занятий по русскому языку. Надо узнать, кто у него ведет практическую грамматику и стилистику. Он везде лезет со своими услугами массажиста. Возможно, кто-то из преподавателей спустил ему полное непонимание словоупотребления.
На этот раз уже никаких сил не было читать что-то необходимое, поэтому взялся за "Труд", который, уходя, вынул из почтового ящика. Он меня, как всегда, порадовал. Интересны были две статьи. Газеты уже протрубили о невероятной милицейской коррупции в Волгоградской области, где были сразу арестованы начальник УВД по области генерал Михаил Цукрук и начальник областного ГАИ полковник Флорид Салимьянов. В новой статье совсем невероятные истории о взяточничестве Цукрука. Но сейчас внимание привлечено к внезапной смерти Салимьянова, который не только считался одним из свидетелей против Цукрука, но и начал уже давать признательные показания. У статьи символический заголовок "Полковнику помогли умереть?" И подзаголовок: "В Волгограде разгорается медицинский скандал".
В больнице все довольно спокойно. Посадил В.С. и чуть похлопал ее по спине, она, как мне кажется, потихоньку сдается, не хочет сидеть, этого допускать нельзя. Теперь я борюсь с могущими появиться пролежнями и с застоем в легких. К сожалению, у нее никак не наладится желудок, это влияние антибиотиков или операции на желчном пузыре. Сегодня у нее был хирург: вроде бы в понедельник снимут швы. А вот после такой же операции ее соседка Зоя Сергеевна уже выписалась.
Приехал домой и только хотел заняться чем-нибудь полезным, как позвонила Эмилия Алексеевна - надо взять верстку и быстро ее прочесть. Пришлось опять на метро пилить на площадь Маяковского. Оттуда позвонил Авдееву и пошел пешком к нему в гости, повидаться, как мы шутим. с его собакой. Не соблазнился метро с его огромными переходами и пересадкой, пошел пешком. Старую Москву центра еще, оказывается, разрушили не всю, шел прелестными переулочками, сначала от улицы Горького вниз к Дмитровке, потом к Каретному ряду мимо сада Эрмитаж, читал и разглядывал мемориальные доски. После Петровки, 38 вышел на легендарный, по песне Высоцкого, Большой Каретный переулок. Конец мая - это лучшее для меня, счастливейшее время года...
19 мая, суббота. По радио передали о раскрытии попытки покушения на Валентину Матвиенко, губернатора Санкт-Петербурга. Уже задержано два подозреваемых из пригородов, у них нашли две гранаты и полкило пластида. Матвиенко мужественно сказала, что ее не запугать, своего стиля жизни она не изменит. Поблагодарила, в частности, силовые структуры за рвение в работе. Наверное, все правда, но у меня однако мелькнула мысль о новой избирательной компании, и даже возникло видение некоторой преемницы Путина. А почему и нет, после Меркель?
По случаю субботы ездил в больницу на машине, мне казалось, что обязательно путь будет свободным, но не тут-то было, на проспекте Мира все же постоял. Машину взял еще и потому, что решил, если успею, съездить, как обещал, на концерт фонда Ирины Архиповой. Это, как всегда, на Арбате, в Центре Павла Слободкина.
В больнице сразу же поднялся на седьмой этаж и отдал рекармон. Сам перевез В.С. с седьмого этажа на пятый. Теперь разглядывал роскошное кресло, на котором В.С. делали диализ и. которое можно передвигать по залу. Оно при помощи сервомоторов поднимается и опускается. Но, повторяю, все это оборудование в специальном "международном" центре. Сюда хорошо водить гостей, чтобы показывать достижения нашей медицины. Почти такая же легкая. надежная, свободно управляемая была и коляска, на которой я спустил В.С. на пятый этаж. И сразу попал в, казалось бы, приличные, но, по международным меркам, страшные условия российского, зурабовского здравоохранения. Тем не менее отмечу, прошлый раз я отвозил В.С. на передвижной кровати, сесть она не могла, теперь уже на кресле. Мне показалось, что ей все же после диализа лучше, чем всегда, меньше отекает и левая рука. Всем все дал, всех наградил, покормил В.С. куриной котлетой из кулинарии на улице Строителей - одна котлетка 36 рублей - и поехал на концерт.
Как ни странно, успел и даже в переулке возле МИДа переоделся в машине в другие штаны и рубашку. Концерт был небольшой, но это особенность концертов фонда - всегда прелестные молодые голоса. Пели романсы Глиэра, Прокофьева, Шостаковича, Щедрина, Свиридова, Минкова, Хренникова и Дунаевского. От всего ощущение свежести и старой возвышенной культуры. После подобных концертов всегда чувствуешь себя человеком. В концерте пел внук Ирины Архиповой Андрей, который сейчас консерваторский аспирант. Фамильное здесь - умение держать сумрачное и трагическое состояние. Запомнился также прелестный тенор Василий Ефимов, певший известные мелодии Дунаевского. Потом он вместе с Ксенией Волковой спел чудную, любимую мною с юности, песню "Когда умчат тебя составы..." Впервые я ее услышал, когда был с театром ТуркВО на гастролях в Марах - это, наверное, 56-й год.
Сидел рядом с Ириной Константиновной, она рассказала мне, что ее сын, отец Андрея, - умер. Я опять подумал о трагическом одиночестве современного человека. Да чего там говорить, подумал и о себе. Винить ли мне В.С. в этом моем одиночестве с квартирой, библиотекой и дачами, которые некому будет оставить? Пока я подумал о том, что хорошо, что В.С. миниатюрная и сухонькая женщина, вот Ирину Константиновну мне бы не поднять и с кресла на койку не передвинуть.
На этих концертах - сюда бесплатно приглашают пенсионеров и ветеранов - старые люди чувствуют себя опять в недрах культуры, ощущая и свою к ней причастность. Стоит каждый концерт около 250 тысяч рублей, но деньги эти надо еще достать у московского правительства и у спонсоров.
Объединились Русская Православная и Русская Зарубежная Церкви. Путин по этому поводу дал в Кремле большой прием.
20 мая, воскресенье. Утром дочитывал верстку и варил кисель из кизилового варенья. Положил в рюкзак сверток фольги, чтобы от солнца закрыть окно в палате у В.С. - по радио предрекли сегодня жару. Рассказывали также о какой-то перестрелке в центре Москвы, на Бережковской набережной. И это только утром, что же еще может случиться дальше? Дочитав верстку, поехал в больницу. Все, как обычно.
Вечером разбирал фотографии, чтобы найти что-нибудь подходящее для "Российского колокола", и написал письмо Марку Авербуху в ответ на присланную им из Филадельфии книгу.
Дорогой Марк, как человек литературный Вы очень точно написали о
некоторой наркотической зависимости, заключённой в нашей переписке. Я
догадываюсь о причинах этой тяги, и мои основные - это внутреннее одиночество и Вы, как единственный человек в мире, воспринимающий меня со всеми потрохами - и с недостатками, и с той самой проблемой, которая меня не отпускает, потому что именно в ней, купленной-перекупленной в определенной литературной и подлой среде, своей и чужой, в такой же мере и чужесвоей, то есть не мелкоеврейской - простите, но я с Вами откровенен, - а еще и в моей невежественной., за исключением нескольких людей с всероссийскими и всеевропейскими именами, с которыми я дружу, и оттого подлой вдвойне - в этом во всем я вижу силу, которая и не пускает меня к публике, и не дает мне как следует работать. Вы, Марк, все это пропускаете, Вы воспринимаете меня таким, какой я есть, без подлости и умолчания, каким, надеюсь, я предстаю в моих дневниках.
Письма Ваши я сначала, как и свои, собирал небрежно, но теперь уже
понял, что для них необходимо определить строгий характер хранения. Если бы я оказался настолько знаменитым, чтобы наши с Вами письма
сохранились. Впрочем, я особенно писать письма не могу, потому что рядом стоят и другие дела: и верстка, и чтение по работе, и писание дневника, и новые замыслы. Признаюсь только вам: возможно, я напишу новый роман, как версию записок Кюстина "Россия в 1839 году". Но то, что во многих моих размышлениях присутствуете Вы и Ваши слова, это абсолютно искренне.
Не пишу сейчас пока ничего нового о Вашей книге, кроме общих
впечатлений - точно, здорово и по-своему не хуже, чем у Солженицына.
Недаром он - честолюбивый автор, Вы же от авторства открещиваетесь, хотя оно вам принадлежит в большей мере, чем кому-либо. Вы - автор взгляда, идеи, мировоззрения, терпимости, вы ушли от местечковости, как мы все время уходим от мелкого противостояния. С книгой - не торопите меня - я поступлю так. Самым внимательнейшим образом, не пропуская ни одной странички, прочту и напишу рецензию, не помешает. Напишу все то, что я думаю. Впрочем, как всегда. В моем возрасте уже не лгут.
Завтра постараюсь выслать Вам Дневники. У них огромный недостаток - нет словника.
Ваш С.Е, родные Вы мои люди.
21 мая, понедельник. День начался со слушанья "Эха Москвы". Доренко замечательно рассказывал о воровстве, в частности о схемах с Райфайзенбанком. Упоминалось масса известных даже мне имен из правительства и администрации.
Утром в институте встретился с Львом Ивановичем, посидели с ним на лавочке. В этом году наш институтский садик красив, как никогда, - сейчас цветут тюльпаны. Он мне рассказал, что все время вспоминает мой старинный роман "Эффект близнецов", который вышел в начале перестройки и почти не был замечен публикой по причине ничтожного тиража и повального тогда увлечения Волкогоновым и Черниченко. Это роман о надвигавшейся на перестройку атмосфере всеобщей слежки и о куполе, которым соседние страны накрыли нашу, чтобы тоталитарная зараза не расползалась. Лева сказал, что только сейчас разглядел провидческое начало романа. Как ни приятно слушать подобное, но расцениваю его скорее в качестве запоздалого комплимента.
Утром заглянул к Стояновскому. Там сидели архитекторы, с которыми я делал эскиз будущего проекта института, и Харлов. Значит, что-то, наверное, получается со строительством нового корпуса. Дай-то Бог. Но почему меня не зовут обсудить мою же идею? Все это как-то подловато, меня оттеснили от участия во внутренней жизни института, ну и хрен с вами, но ведь не только обидно, но и непрактично - я мог бы еще принести пользу. Вообще, сложилось ощущение какой-то большой бюрократической таинственности, которая заполонила институт. Никакой информации не поступает даже на ученый совет.
В три часа я уже приехал на метро в больницу. Положение к лучшему меняется очень медленно. Опять немножко - 10 шагов - походил с В.С. по палате. Посадил ее на стул возле раковины, и она сама чистила зубы и мыла руки.
Из больницы, сделав пересадку на "Третьяковской", повез в "Юность" верстку. Поговорили с Эмилией Алексеевной о разных литературных делах, в том числе о повести Самида, которую редакция не хочет печатать. Потом - в институт.
На выпускном экзамене блистательно, чуть ли не получив двойку, проваливался мой Каверин. Светлана Викторовна с укором мне об этом сказала, на что я ей ответил, что я-то учил хорошо, потому госкомиссия и оценила его диплом на отлично, а вот деканату надо было спрашивать с мальчика за каждый прогул, тогда и не пришлось бы за него краснеть. Ведь общеобразовательные предметы - это забота деканата.
Бегал на почту отослать Марку "Дневники". За пересылку взяли на двадцать рублей больше, чем стоит книга - 440 рублей.
Вечером напротив Театра Пушкина, то есть рядом с институтом, догорала машина, дорогой "мерседес". Когда я вышел ворота, чтобы посмотреть, откуда дым, пожарные уже протянули рукав через бульвар от доронинского МХАТа. Полилась вода, и стали трещать, рассыпаясь, автомобильные окна.
По дороге домой слушал по "Маяку" рассказы Привалова о "маршах несогласных", о том, почему у Германии меньше энтузиазма по поводу строительства газопровода через Балтику, и о саммите в Самаре.
22 мая, вторник. Больница, чтение Кюстина. Надо бы вставлять в дневник цитаты. Но вечером уже нет сил, хотя понимаю, что писать дневник надо ежедневно, события уплывают, меняются масштабы буквально через несколько часов.
На службе нашел записку от В.И. Гусева.
Дорогой Сергей Николаевич, никак не могу тебя застать. Если сможешь, приходи, пожалуйста, 23-го, т.е. завтра, в 5 часов в МСПС - там будут сатурналии в честь моих 70. В. Гусев. 22.5.07.
Жутко трогательно, но день завтра - забит под завязку.
23 мая, среда. Пришлось ехать в больницу на метро и рано, поэтому день показался огромным. Больных еще не кормили. Слава Богу, температуры сегодня нет, и вчера она была почти в норме. Заставил В.С. сесть, и сидела она довольно долго - значит, силы прибывают. Ходил разговаривать с Натальей (Надеждой) Ивановной, заведующей отделением. Вернулся и на волевом усилии заставил В.С. подняться и сделать с десяток шагов - до двери в коридор и обратно. Во время кормления обратил внимание, что аппетит тоже усилился. Ну что же, будем закреплять вчерашние успехи: сама возле раковины помыла руки, потом сама почистила зубы. Все время я ее ругал: что ты ведешь себя, как старуха! Вот тебе расческа, причесывайся сама, сама. И тут у меня возник смелый план. Дежурила как раз Люся, довольно милая, сговорчивая и чуть искусственно ласковая нянечка. Я решил, что В.С. надо помыть голову. Люся притащила "свой" шампунь, а потом ее "задействовали" везти какого-то старика на четвертый этаж и, подождав минут десять, я сам вымыл В.С. голову над раковиной. После достал из тумбочки ее крем и чуть смазал лицо. Изволь теперь, говорю, каждый раз так за собой следить.
На обратном пути, была не была, заехал в баню. На даче не парился уже месяца два, кости истомились. В бане в принципе все знакомо, но сильно повысили цены. У дежурной взял тапочки, простыню и сдал на хранение документы. С собой в раздевалку прихватил и второй том Кюстина: буду, как в молодости, читать между заходами, чтобы не частить с парилкой. Вот так у меня раньше, лет в тридцать пять, очень хорошо писалось - и публицистика, и проза. Фраза, абзац медленно обдумывались, а потом все говорили, что Есин, дескать, пишет одним махом.
Кюстин - это особая статья, читаю, отмечаю страницы, потом сделаю выписки. Каждый работает, как может. Жаль, что в эти выписки заглядываю реже, чем следует. Каждое такое возвращение к прочитанному тексту очень будоражит сознание, заставляет вновь погружаться в атмосферу напряжения собственной диалогической мысли, которая сопутствует чтению. Сейчас, когда прошел практически последний семинар и обязательного чтения стало меньше, я Кюстина читаю и в метро. Он, конечно, западник, но ему нравятся русские. Он даже как-то отдельно вычленяет, именно исконно славянский тип. У настоящих русских есть нечто особенное в умонастроении , в выражении лица и в манерах. Походка у них легкая, и все движения высказывают незаурядность натуры. Глаза у них глубоко посаженные, прорисованные в форме удлиненного овала; во взгляде почти у всех есть отличительная черта, придающая лицу выражение лукавой чувствительности. Греки на своем языке называли их "сиромедами", что означает "ящероглазые"; отсюда произошло латинское слово "сарматы".
Кстати, именно в этот раз почему-то возникла еще одна идея, связанная с формой изложения. Может быть, некий студент или студентка пишет курсовую по Кюстину и удивляется, как полуторавековой текст точно ложится на сегодняшний день. В защиту Кюстина. Надо, кстати, прочесть отзывы на эту книгу Герцена.
Ну, да ладно, не затем я вписываю в дневник сюжет о бане. В недавнем разговоре со мною Апенченко недаром сказал, что, конечно, это не только дневник, но и роман. А разве я это скрываю, я об этом даже и писал, вернее первым сказал это о своих дневниках - роман совпадений и дней. Так вот, когда я расплачивался с дежурной, она посчитала так: 160 рублей тапочки, простыня и хранение плюс 30 за то, что вы на десять минут задержались. Побойся Бога, дорогая, сказал я, какие там десять минут. Я давно уже смекнул, что и тапочки, и "хранение", и, может быть, эта сдаваемая на прокат без единого квитка или чека простыня - все это самодеятельность персонала. И тут, наверное от обиды, у не очень молодой дежурной вырвалось сокровенное: "Берете вы простынь или не берете, а с каждого билета я должна начальству отдать 50 рублей". Не хочется нажимать, но, похоже, коррупция, действительно, разъела все государство.
У метро "Бабушкинское" на столбе висит объявление: "Сдам комнату. КАВКАЗ не рассматривается". Это, естественно, не национализм, который, в принципе, русским не свойственен. Это уже современный бытовой опыт от столкновения с джигитами. Кому-то не заплатили, тайно съехав, где-то не спускали за собой унитаз, полагая, что и так хорошо, где-то поговорили по междугороднему и не признались. С русскими это, конечно, тоже может случиться, но свое, конечно, не так пахнет.
Последнее время я стал слушать "Эхо Москвы", получилось это случайно, хотя В.С. давно слушает по своему маленькому приемничку именно эту станцию. Вскоре я понял, что "Маяк", при всей его, казалось, крутизне, это, конечно, ангажированный голос власти. "Эхо" сегодня рассказывало о коррупции, которая пронизала все стороны нашей жизни. Мне бы надо записывать, кто говорит, но какая бездна в России замечательно умных и наблюдательных людей. Власть, конечно, знает, как к ней относится население, но она отчетливо представляет, насколь велико терпение русского народа.
Приехал домой, вынул из почтового ящика газеты, мечтая о грибном супе, которого у меня в холодильнике большая кастрюля. Пока грел, начал с "Литературки", но статьи покойного Петра Алексеевича Николаева, написанной еще в прошлом году о литинститутском издании моих дневников, нет как нет. Лене Колпакову об этом уже давно не напоминаю, но сам довольно паскудно по этому поводу думаю. Да, уже не ректор, у газеты и у друзей теперь другие приоритеты.
На этот раз номер газеты, кажется, интересный. Вечером прочту первым делом статью Ии Савиной. Огромный материал, на полосу, Ф.Ф. Кузнецова, опять про Шолохова. Суп доел, газета в хлебных крошках на столе. Надо во что-то парадное себя одевать: в 4.30. начнется очередное заседание клуба Н.И. Рыжкова, к которым я привык настолько, что заменить удовольствие от них мне уже нечем. Если поначалу клуб покорил меня престижным своим характером, то теперь, и уже давно, я вижу в нем другое: необходимую составляющую моей духовной жизни.
На этот раз в повестке доклад директора ФИАНа им. П.М. Лебедева Геннадия Андреевича Месяца, он же и вице-президент Академии. К счастью, это еще и рядом - на Ленинском, дом 53, почти напротив универмага "Москва". Для людей моего поколения ФИАН был так же загадочен и так же закрыт и секретен, как КГБ. Впрочем, в самом начале "перестройки" я с группой писателей побывал на Лубянке, и даже в кабинете председателя. Правда, тогда писатели еще что-то стоили. Но сменим оптику.
И вот сытый, довольный, умиротворенный я уже дома. После заседания и всех разговоров теперь записываю увиденное и услышанное. Это невероятно трудно. Как сложить впечатления от гениальной игры актеров? Начну с привычного для меня - с хорошей кормежки, академической, якобы простой: стейк из красной рыбы с соусом, где плавали звездочки красной икры; вино красное и белое - я, правда, был за рулем, выпендрился, мог бы проехать три остановки на троллейбусе - французское марочное, "Маркиз Александр" в моем переводе. Еда подавалась в том же роскошном, с колоннами, парадном зале, где проходило заседание. Кого только этот зал не видел, чьи голоса не звучали под этими сводами!
ФИАН - одно из самых престижных научных заведений мира. На стене парадного холла семь написанных маслом портретов - лауреаты Нобелевской премии. У портрета Сахарова бывший директор ФИАНа Ю.М. Александров - Месяц директорствует только три года - рассказывал, как Сахаров попал в знаменитый проект по теоретическому воссозданию атомной бомбы. Он был аспирантом Тамма и нуждался в жилплощади. Его вызвал Вавилов: хочешь получить комнату, поезжай в группу Арзамаса-16. Еще эпизод - по дороге на работу молодой Сахаров покупал батон и бутылку кефира и, когда потом на доске писал и писал мелом формулы, отламывал от батона, запивая кефиром.
Другим аспектом "свободной дискуссии" у портретов были какие-то ценные для меня штрихи об Академии и институте. Например, о давлении на Академию, чтобы она исключила из своих рядов Сахарова в период его ссылки в Горький. Нет, не получилось, академики, не в пример сегодняшним дням, держались. Вспомнили единственный случай исключения из академии: Эйзенштейна во время прихода к власти Гитлера. Сахаров остался и академиком и сотрудником ФИАНа, работающим в Горьком. К нему туда на консультации ездили аспиранты.
Меня обожгла мысль одного из выступающих после доклада: именно изобретение советскими учеными атомной бомбы позволило миру сохранить свою стабильность и чуть ли не шестьдесят лет жить без войны. Опять вспомнил реплику Н.И. Рыжкова. "Мне железная леди, госпожа Тетчер, говорила, когда я начинал разговоры о ядерном разоружении: вы ошибаетесь, господин Рыжков, - это оружие сдерживания, позволяющее нам сохранять мир". Н.И. говорил это, явно только теперь понимая доводы новой баронессы.
Итак, со стороны Ленинского проспекта сначала роскошная металлическая решетка, потом невысокий дом с колоннами. Мой Кюстин злобствует по поводу античных колонн в России, но он не прав. Иногда это получается неплохо. Итак, колонны, потом под портиком тяжелая, уходящая к потолку дверь. Ворота-трои. На третьем этаже - парадный, почти квадратный зал с четырьмя опять огромными колоннами по каждой стороне. Все парадно блестит. Высокие светильники и люстры в имперском стиле, почти как раньше в ЦК или в берлинской рейхсканцелярии. Здание, для которого летом кондиционеры не нужны. За этим домом в огромном парке корпуса лабораторий и мастерских. После заседания, спускаясь не на лифте, а по лестнице, я заглянул в одно из окон. Бросился в глаза обломанный карниз на соседнем, во дворе, здании. Правда, идет ремонт. Проект, оказывается, принадлежал академику Щусеву. Но академик, по словам специалистов, слукавил - это почти ремейк Академии наук в Афинах.
Говорили в двух направлениях. О том, что сделано этим знаменитым институтом, и о его истории. История начинается почти одновременно с историей Академии наук, с Петра Первого. И много говорили о бедственном положении сегодняшней науки. В частности, о стремлении власти отказаться от наработанного, о противостоянии Академии и правительства. Наука уже лишилась отраслевых институтов, сейчас есть попытка убрать определенное число академических. У нашей власти ощущение, что надо сделать, как в Америке, где, действительно, наука сосредоточивается на университетских кафедрах. Но там другой образ жизни и по-другому выстроенная традиция. Минфин требует - это мне знакомо, потому что и в творчестве я встречался с этим безумием - перспективного планирования, какие деньги подо что и под какие результаты. Здесь Месяц точно сказал, что результаты в науке вещь часто случайная - Менделеев "увидел" свою таблицу во сне. Эффект радиации открыл фотограф. Науке, как творчеству, нужны условия и свободы. Правительство этого понять, по определению, не может. Кстати, когда во время ужина наш доблестный Михаил Иванович "выдернул" меня на тост, я говорил о том, что даже цари интуитивно понимали, как это важно - наука, Академия. Привел, примеры не только с Петром, но и со скоростным строительством при Елизавете Петровне химической лаборатории для Ломоносова. Но к такому остервенелому отношению к Академии, когда она практически лишилась автономии, приложили руку и просто академические недоброжелатели. Здесь играет свою скрипку министр Фурсенко, который дотошно выполняет требования Кудрина и Грефа. Но он, оказывается, в свое время был выдворен из института Алферова и мечтал его разделить. Почему же у этого бесцветного человека такая карьера? Этот питерец - просто сосед Путина по даче. Данные эти я, старый сплетник, собрал во время перерыва, как говорится, в кулуарах. Кстати, в своем выступлении Н.И. Рыжков попенял академикам за то, что они так быстро сдались. Теперь не только финансами Академии распоряжаются бухгалтера из Минфина, но и ею избранного президента утверждает президент страны. Петр Первый Академию по примеру европейских стран сделал самоуправляемой. Самодержавие за работой.
На выходе из института обменялись подарками с А.А. Степанцом: мне он, только что вернувшийся с Украины, преподнес тамошний "наркотик" - переложенный пергаментом ломтик сала, я ему - "Дневники": Клара Лучко, чьи фотографии в книге, тетка его жены.
24 мая, четверг. Витя опять подменил меня в больнице после диализа В.С., а я отправился полоть и поливать грядки. Описать величественную тишину и благотворность природы невозможно. Я, будто животное, проснувшееся от спячки, весь день копался в земле и чувствовал, как силы возвращаются. Вечером - а вечер для меня на даче в семь или восемь часов - лег, чтобы уже не вставать до утра. Смотрел телевизор и читал.
Много чего случилось в политике. Во-первых, поездка Путина за туркменским газом - нашего уже начинает не хватать для экспорта. Ведь эти ребята чем сильны? Снятием пенок. Геологию, как очень затратную отрасль, отменили, разрушили, а все месторождения, что были, уже на исходе. Начинается визит Путина в Австрию, параллельно в прессе идет невероятный напряг, связанный с отмыванием денег, и называются люди путинской команды. Освободили из тюрьмы Мавроди, и в прессе все время говорят о бесконечных посадках то мэров, то милицейских генералов. Поэтому две передачи - "Петровка, 38" и "ЧП" - обожаю.
После целого дня топтания на участке с лопатой внимательно прочел статью в "Литературной газете" Ии Савиной. Это статья о лжи в прессе. Шаг за шагом она рассматривает один из очерков - фамилия автора не приводится, - написанный о ней, и разоблачает ложь за ложью, причем, ложь мелкую, так сказать, для "понта", ложь ради желтизны. Вторая статья, приковавшая мое внимание, о практике современного шолоховедения. Творчество ее автора, Феликса Феодосьевича Кузнецова, меня никогда не привлекало, но здесь говорится прямо-таки о зоологической злобе, вызванной появлением в наше время из, так сказать, "некультурного народного слоя" гениального писателя. Проблема Шолохова вырастает в проблему Шекспира. Ну, не могло такого быть не из "нашей" специфической среды. Прости меня, Марк! Как ни странно, здесь опять начинает подрагивать некий сакраментальный вопрос, связанный с именами инициаторов. Вот уж не думал, что стану когда-нибудь цитировать Кузнецова. Цитаты.
25 мая, пятница. Вот я и выспался. Ночевать решил в маленькой комнате, выходящей в спортивный зал над гаражом. Проснулся утром в семь часов от света, распахнул окно. Цветет сирень, и рядом показались белые, как куски ваты, соцветия черноплодной рябины. Ночью видел какой-то трагический и сладкий сон, связанный с Татьяной Васильевной Дорониной. Она сказала: "Женитесь на мне". Это было мучительно и приятно, но утром заставило меня долго переживать: не заболела ли Доронина? Как там у В.С.? Я так часто вспоминаю последнее время Татьяну Васильевну, может быть, потому, что не раз поглядываю на прекрасные швейцарские часы, подаренные ею...
В Думе представили трехлетний бюджет. Как старый человек, проживший советскую эпоху, я помню многое, в том числе и "семилетний план" вместо пятилетнего. Такие новации всегда свидетельствуют о непорядке в экономике. У нас так, видимо, и есть, несмотря на бодрые рапорты начальства.
Вечером, когда возвращался из больницы, заехал в институт за машиной. На Пушкинской площади шел митинг последователей Фридриха Ницше. Было человек сорок с плакатами и "матюгальниками", стояла эта молодежь напротив Пушкина, по другую сторону Тверской, на институтской стороне. Вполне русские интеллигентные лица. С чувством удовлетворения я и небольшая кучка зрителей прослушали лекцию о наследии Ницше. Под маркой Ницше, конечно, чувствовалось национальное разочарование. Лозунги типа "Русский, проснись!" это подтверждали. Ностальгия по империи. Да здравствует Путин, да здравствует Ницше! Разговоры о сверхчеловеке и о великих целях.
В газетах сообщения о новой трагедии на одной из шахт Кузбасса. Погибло более 200 человек. Взрыв метана. На этот раз Путин даже не объявил траура - привыкли. Вся российская жизнь в трауре. В "Труде" заметка об этом событии называется "Где еще рванет?" В "Российской газете" пространная статья: "Собственник шахты опять ни при чем?". Эта же газета интересуется "делом Невзлина" - бывшего ректора РГГУ, выдадут его России или нет. Но израильтяне своих не выдают.
26 мая, суббота. Был в больнице - определенно В.С. с каждым днем все лучше. Встретил ее в диализном зале, температуры, обычной в это время, нет. Отвез в кресле на пятый этаж, потом заставил почистить зубы, погулять по коридору. Опять, когда вез на коляске, похожей на строительные леса, думал о поразительно плохом оснащении наших больниц. В связи с этим вспомнился вчерашний "Труд", где помянут наш дорогой во всех отношениях министр Зурабов, народный заботник. Отыскал газету, над небольшой заметкой громоздится многострочный постер: Минздрав предупреждают... Это очень крупно, потом помельче: Академики РАМН не хотят делиться с Михаилом Зурабовым полномочиями и имуществом... Теперь еще мельче, но еще не шрифтом, которым написана статья: Сегодня заканчивается общее собрание Российской академии медицинских наук (РАМН), которое единогласно утвердило проект нового Устава академии. За этим решением долгое и упорное противостояние "строптивых" академиков и главы Минздравсоцразвития. "За последние месяцы было много эпизодов, когда возникала реальная угроза существованию академии, - сказал на открытии собрания президент РАМН Михаил Давыдов. - Отношения с министром достигли такого уровня, где грань приличия уже не просматривается".
Так вот, в прямой связи с громоздкой коляской, на которой я, законопослушный налогоплательщик, всю жизнь исправно отстегивавший часть своей зарплаты, вез сейчас жену, а также с теми скрипящими телегами, на которых сестры три раза в день развозят питание по огромной больнице, я невольно думаю, на каком транспорте ездит этот министр, любимчик ни в чем не повинного Путина. Кстати, подхалимы так охраняют имя президента не из любви к нему, а из надежды на продолжение своего бесчинства. В России слово "чиновник" стало синонимом слова "вор".
В восемь часов решил ехать в Обнинск - Витя за рулем. Затрат, конечно, жалко, но в Москве жить невозможно: завтра 31-32 градуса жары.
27 мая, воскресенье. Сколько же я успел сделать! И, пока Витя готовил ужин, весь вечер накануне что-то прикидывал, наполнял водой бочки, поливал теплицы, даже заселил кусочек уже вскопанной раньше земли огурцами, - из скольких же мелочей состоит хозяйство! Вот телевизора не смотрел, открыл окна на террасе и лег в маленькой комнате. Рюкзак с компьютером, газетами и книгами уже рядом - все приготовлено, чтобы, проснувшись, сразу взяться за работу.
Уехали из Обнинска где-то около часа дня. Перед этим Витя сделал гениальную окрошку. К четырем оказался уже в больнице. Главная радость для В.С. - я принес памперсы, которых всегда не хватает.
По-прежнему читаю Кюстина. Как все-таки похожа наша русская власть и как циклична русская жизнь в ее правительственных шалостях. Оказывается, и раньше у нас был своеобразный дефолт. Его в свое время устроил Николай 1, предложив считать по-разному серебро и ассигнации. Цитата.
Почему не читается ничего больше?
28 мая, понедельник. Жизнь института перенесена на улицу, в наш скверик. Идут зачеты, и студенты обсуждают учебные проблемы, рассевшись не только на лавках, но и на газонах. Это довольно пестрое и яркое зрелище. Такие все молодые, красивые, отвязные. С обозначением талантливости дело хуже. Девушек для института нашего профиля многовато.
Атмосфера внутри менее радужная. У меня на столе бумага с прогулами студентов, есть и мои. Деканат, как всегда, грозит отчислениями. Полагаю, здесь есть и экономическая константа: вместо одного отчисленного очника можно взять десять заочников, потому что таковы министерские нормы. Общая масса оплаты здесь чуть ли не в четыре раза больше. Как и зимой, ожидаю чистку. Зимой, кстати, ребят отчислили, даже не посоветовавшись со мною. В этом смысле наш новый деканат - злой рок.
Езжу все время на метро - это нынче и прохладнее. и быстрее. С удовольствием наблюдаю в вагоне за молодежью. По поездному радио часто повторяется одна и та же фраза: "Граждане пассажиры, будьте взаимно вежливы. Уступайте места пассажирам с детьми и инвалидам, а также лицам преклонного возраста". Как талантливо юные делают вид, будто спят или так заняты своими мобильными, что не могут разглядеть стоящих перед ними стариков и старух. Иногда они читают газеты. По крайней мере, печать одухотворенности всегда присутствует на их лицах. Все, естественно, прекрасно одеты. Многие из этих мальчиков и девочек могли бы быть моими студентами. Теперь я представляю картину моего или наших педагогов "принципиального отношения".
Перед тем как уехать в больницу зашел в огромный универсам "Алые паруса" у нас на Большой Бронной. Цены здесь на порядок выше, чем в "Перекрестке", где я постоянно покупаю продукты. Здесь роскошная кулинария, экзотические фрукты, импортные овощи, целые прилавки рыбы, мяса и деликатесов. Выбрал в отделе кулинарии два блинчика с мясом. Утром я уже наварил киселя, купил в аптеке пачку влажных салфеток, в рюкзаке у меня и яблочный сок в двухсотграммовых пакетиках. Блинчики обошлись мне в 42 рубля, утренние салфетки - в 120. Покупая салфетки, вспомнил недавнее сообщение в прессе - фармацевтика стоит на первом или на втором месте среди других коррумпированных областей нашей жизни. А в очереди у кассы, ожидая, когда "настоящим" покупателям посчитают содержимое их тяжело нагруженных тележек, я подумал, какая же бездна людей стала у нас хорошо и дорого питаться. Впрочем, это район дорогих офисов, даже центральный офис НТВ рядом.
Но как же одна мысль цепляется за другую, только вслушиваясь во все контексты, можно составить более или мене полное представление о подлинном положении дел. Сегодняшний день у меня прошел под знаменем тотального чтения "Труда" и "Российской газеты". Так уж получилось: утром в метро до института, потом от "Тверской" - до "Бабушкинской". Но и в больнице я довольно долго читал, а одну статью даже вслух прочел В.С. Это у меня тактика - заставлять ее сознание работать, вспоминать профессию, слова, говоренные не только утром, но и вчера. Так вот, в газетах сегодня много не только интересного, но даже сенсационного. Об этом позже.
Не обязательная для меня статья в "Труде" об иностранных гастролерах. В ней высказывания Надежды Соловьевлй, одного из крупнейших современных импресарио: ...звезды дорого стоят, а окажутся ли они по карману нашей публике? Ведь сегодняшняя цена билетов на Мадонну была около 150 у.е. Ну, правда, нынешние гости чуть поскромнее: на Осборна или "Металлику" можно попасть и за 40, а на "Аэросмит" - за 60. И все равно есть опасность, что эти шоу тоже могут остаться не полностью распроданными. Но эта цитата в моем понимании проблемы не существует без другой, которая делает картину менее благостной. И обе связаны со случайной мыслью в переполненном продуктовом магазине "Алые паруса": все ли мы стали лучше жить и питаться? Итак, снова Надежда Соловьева: С грустью замечу: все вышесказанное относится прежде всего к Москве и Петербургу. В глубь России большинство западных звезд не заезжают - в одной из богатейших стран мира зарплаты таковы, что ни на какую Мадонну у публики не хватит денег.
Две еще очень интересные статьи в "Труде" - о 20-летнем юбилее посадки немецкого мальчика-пилота Руста на Красной площади и об одежде наших войск. Войска сегодня экипированы из рук вон плохо. Никакого сравнения с военной формой советской поры и быть не может. Всех ограбили и раздели: и солдат, и генералов с офицерами. А вот полет Руста нынче рассматривается гениально спланированной акцией, позволившей, как и в 37-м году, вычистить командный состав армии. Каждая строка в этой большой статье несет интереснейшую информацию. И как не было бы мне все это интересно, но не переписчиком же цитат я работаю. Тем не менее. Начну с мнения специалиста.
Генерал армии Петр Дейнекин, главком ВВС РФ в 1991-97 годах:
Нет никаких сомнений, что полет Руста был тщательно спланированной провокацией западных спецслужб. И что самое важное - проведена она с согласия и с ведома отдельных лиц из тогдашнего руководства Советского Союза. На эту печальную мысль - о внутреннем предательстве - наводит тот факт, что сразу после посадки Руста на Красной площади началась невиданная чистка высшего и даже среднего генералитета. Как будто специально ждали подходящего повода...
Теперь некое подтверждение о руке собственной власти. Все это не укладывается в голове. Мысленно перебирая соратников Горбачева, вижу одутловатого приземистого человека, выдающего себя за крестьянина. А может, их там таких было несколько? Кто у нас в высшем эшелоне власти особенно хотел отделиться, чтобы стать мини-президентом?
"Когда ко мне подошли промышленники с просьбой выключить АСУ, - вспоминал потом В.Б. Резниченко, - я даже опешил. В воздухе несколько целей без "ответа", среди них то ли "воздушный противник", то ли "нарушитель режима полетов", а я возьму и аппаратуру отключу?! Кроме того, в войсках работала группа проверяющих из Генштаба, которая в любой момент могла "запустить" контрольную цель. Нет, АСУ я наотрез отказался выключать..."
Промышленники стали настаивать, и генерал-майор Резниченко потребовал от них официальную бумагу с подписью как минимум Главнокомандующего войсками ПВО. Оперативный дежурный был уверен, что такой документ ему вряд ли покажут. И очень удивился, когда "представители завода" буквально в считанные минуты принесли ему бумагу, подписанную главкомом...
"Я ведь и после этого не собирался выключать АСУ, - волновался от нахлынувших воспоминаний Владимир Борисович, - но мне стали угрожать: дескать, позвоним, куда надо, и неприятностей не оберетесь. Эх, если бы знать только, во что это потом выльется..."
И опять мнение специалиста. Игорь Морозов, депутат Государственной думы РФ, бывший полковник спецслужб, участник специальных операций в Афганистане:
Я считаю, что это была блестящая операция, разработанная западными спецслужбами. Спустя 20 лет становится очевидным, что спецслужбы, и это ни для кого уже не является секретом, смогли привлечь к осуществлению грандиозного проекта лиц из ближайшего окружения Михаила Горбачева, причем со стопроцентной точностью просчитали реакцию Генерального секретаря ЦК КПСС. А цель была одна - обезглавить Вооруженные силы СССР, значительно ослабить позиции Советского Союза на международной арене.
На обратном пути из больницы прочел дипломную работу Вадима Керамова. Как-то незаметно под сенью моего обучения прозаиков вызрел очень интересный поэт. Дипломная работа у него состоит из корпуса сильных и определенных стихов и нескольких страниц "этюдов". И даже в этой мелкой прозе есть вещи виртуозные и гениальные. Например, собака сапожника, обернувшаяся его женой. О стихах даже и говорить не приходится. Мощь и стоицизм постоянной мысли о смерти. Я невольно начинаю сравнивать эту поэзию со стихотворениями Максима, здесь меньше упора на Серебряный век, больше трагизма дня сегодняшнего. Есть строки просто прекрасные, но ведь не пробьется, потому что этот замечательно владеющий русской интонацией дагестанец - национально не самобытен. Так и будет раздвоен, со своим упорным бытовым мусульманством и страстью стать кем-нибудь в русской культуре. Собственно, он уже стал, но дальше не пустят, не пробиться. Все раздраженье выльется не на культуру, а на русских.
В больнице дважды за два часа походил с В.С. по коридору. Держится она уже почти неплохо. Если бы теперь полностью вернулось сознание. Там, на островах полного умирания, что-то при возвращении еще и осталось.
29 мая, вторник. Утром - в институте. Сегодня надо было не только принять зачет у моего семинара, но еще и сходить на семинар Рейна. У Е.Б. опять какая-то депрессия, ребята бесхозные, но, судя по стихам, которые мы слушали две недели назад с Г.И. Седых, очень небесталанные. Поставил всем зачет, кроме Алексея Дьячкова - его на предыдущем семинаре не было. Я слышал, что Алексей неплохой поэт, но зачет не поставил скорее из педагогических мотивов: что же я буду ставить оценку исключительно, как говорится, за красивые глаза? И очень рад, что не поставил. Дьячков тут же дал мне свой маленький сборничек стихов "Некий беззаконный человек". Меня поначалу очень раздражило название издательства: "Ново -Тихвинский женский монастырь", Екатеринбург. Ну вот, подумал я, еще одни религиозные слюни, а с чего бы женскому монастырю печатать иное. Я так уже привык, что самые бездарные и исторически, и генетически, не способные к настоящему творчеству, раньше писали про секретарей обкомов, а теперь что-то про божественное. Еще подумал, какой конъюнктурный парень - ходы нашел. Но, как следует из моего повествования, будет какое-то противопоставление. И оно есть.
Поздно вечером, уже в Обнинске, открыл сборник, и такая прекрасная и искренняя тишина повеяла от каждого стиха, что можно было только удивляться, как такой парень нашелся и созрел в бедламе наших дней. Такое пронзительное детство...
Я не могу вместить, я не могу понять,
как это может быть? Такому не бывать!
Спустя минуту, год, ну ладно, много лет,
наступит миг, и вот - меня на свете нет?
Зачем же был тогда продутый детский двор,
деревья иногда нашептывали вздор,
качеля на одной заржавленной петле
по вечерам со мной скрипела во дворе?
Зачем поверх пальто завязывали шарф,
на Первомае - о! - накачивали шар?
И как бы невзначай выскальзывала нить,
и он летел - прощай! - нет, не остановить,
и он летел, и я - летел из-за того,
что целая семья любила одного.
Так для чего, зачем? Я не пойму, к чему
я переполнен всем и все-таки умру?
Из-за сдачи зачетов семинар на этот раз вел долго и нудно. Но, похоже, я нашел новую не только довольно мощную, но и полезную и для меня, и для студентов технологию. Основное здесь - в жесткой форме в конце года высказать каждому из семинаристов свое мнение о его работе. Сначала они написали самоотчет о том, что каждый за год сделал, что обсуждал, как часто выступал на семинаре, какие написал рецензии на работу товарищей, какие планы на лето, что видел в Москве и т.д. А потом на основе этого субъективного материала я тут же, вслух, диктовал свою характеристику. Конечно, в требовании написать о собственных недостатках определенный садизм был. Я смотрел на свой семинар, откуда с легкой руки деканата уже после первого семестра выбыло четверо парней. А ведь для них институт - его общие параметры, дисциплина, оценки, посещение - всегда труднее, нежели для девушек. Не могу не помнить о том, что бездна отличниц закончила институт и растворилась в литературных нетях. А вот Рубцова выгоняли и восстанавливали в институте восемь раз. Я не уверен, что кто-нибудь из нашего руководства сегодня даже попытается в двоечнике и выпивохе поискать поэта или писателя. Это материал, который доставляет хлопоты и не позволяет заниматься своими делами. У литературной власти ныне медалисты и отличники.
Вечером был у В.С., физически она, может быть, и лучше, но дело сейчас не в этом. Отвез ей две паровые котлеты, которые сделали в столовой у Альберта Дмитриевича. Здесь я до сих пор ни в чем не знаю отказа, вот что значит никогда не брать взяток.
В одиннадцать вечера в Обнинск уехал поливать огород, вернусь завтра часа в три, чтобы снова съездить в больницу.
30 мая, среда. Полил огород, посидел за компьютером, в час дня уехал в Москву. К пяти уже был в больнице. Что меня больше всего беспокоит: у В.С. и сил нет, и куда-то ушла ее воля. Прошлый раз на окно, из которого безжалостно палит солнце, наклеил фольгу, которую принес из дома. Сегодня постирал ей майку - я уже приохотился стирать здесь же, в ванной, чтобы не таскать домой и обратно вещи.
В метро прочел в "Труде" статейку "Куплю тараканов. Дорого", а дома по ТВ слушал, как Путин выступил на президентском совете по культуре. Опять все тот же смысл - провести мероприятие. Мысль Дондурея о том, что уровень культуры это еще и решение вопросов демографии, Путин не понял. Ему надо объяснять прямыми ходами о необходимости повышения благосостояния граждан, без которого и культуру не двинешь. Про тараканов - просто сенсация. Они пропали в некоторых городах Украины. Почему? Потому, что стали есть отбросы, в которых модифицированная соя. Тараканы поставили на себе эксперимент: они, как и мухи дрозофилы, мгновенно репродуцируют следующее поколение. Популяция тараканов, которая питалась этой соей в отбросах колбасы и продуктов, - вымерла. Но мы первое поколение, которое ест модифицированную сою.
31 мая, четверг. В больнице я на этот раз решил пойти против обстоятельств. Уже давно заметил, что В.С. постепенно теряет желание делать физические усилия, ее устраивает и лежание на кровати, и то, что ее возят на диализ на каталке. Здесь не только отсутствие сил, но и угасание желаний. И вот я примчался утром с коварным планом: самому переодеть В.С. в фирменную пижаму, заставить почистить зубы, а потом не в коляске, как она привыкла, а своим ходом, пешком вывести на улицу.
В холле седьмого этажа все на нее смотрели, как на некое чудо. С одной стороны, каждый больной, конечно, понимает, что следующим может оказаться он сам, с другой - тешит себя надеждой, что пока смерть и судьба не разделаются с текущей своей жертвой, не возьмутся за него. На весах у В.С. перед диализом оказалось 48,1 кг.
Усадил в кресло, расплатился с нянечками и полетел в институт. Ради ученого совета, на который внезапно поставили мой отчет.
Еще накануне принялся волноваться по этому поводу - мне предстояло сделать сообщение о защите дипломов. Главный тезис у меня был: наши лучшие дипломники не всегда оказываются лучшими на государственных экзаменах. Я даже приготовил цитату из Фаулза - ту, которую уже использовал в романе, - об особенностях писательской па-мяти, которая по сравнению с профессорской совершенно другая. Всё это для меня имело особое значение, потому что срезалась на госах - вернее, ее "не вытащили", как многих любимцев - Настя Тагунова, плохо, с невероятным скрипом проходил Игорь Каверин. Мария Валериевна после зимней сессии, даже не переговорив со мною, исключила из семинара пятерых, причем четверых мальчишек. Вроде бы их не видели на других дисциплинах. В эту сессию я опять ожидаю, что рухнут последние мои мальчишки, по крайней мере у Андрея Ковалева и Димы (?) Иванова были сложности с посещением. Мальчишки во-обще сложнее, чем девушки, которые в науках более аккуратны и дис-циплинированны. Но ведь и Татьяну Глушкову и Аллу Кирееву не раз иск-лючали и восстанавливали в институте.
Всё это подхлестывалось и назначением за тридцать минут до ученого совета заседанием президиума УМО: после того как, скорее по неосмотрительности, мы дали разрешение на открытие специальности в Бурятии - причем не только, как я предлагал, на родном языке, но и бакалавриата на русском, - нас засыпали подобными представлениями. Мною всё это заранее было просчитано. Даже произошла определенная стычка с Александром Ивановичем. Я был раздражен очевидностью ситуации: давать разрешение на открытие специальности можно только под безусловно крупное имя, а их очень мало. Раздавать такие разрешения бывшим институтам культуры, переименованным в академии, которые, чтобы вы-жить и набрать платный контингент, готовы на любое облегчение приема, это значит и самим в центре остаться без студентов.
Но здесь весь наш не очень любящий размышлять, полагаясь на ректора, президиум оказался перед лицом опасности остаться без работы и стал единым, даже слишком единодушным: никому, даже Томскому и Ярославскому универ-ситетам, не давать разрешения. Масла в огонь подлило справедливое соображение Людмилы Михайловны: Томск-де сейчас по национальной программе образования получит такие деньжищи, что к нему могут перейти и все наши права. Что-то вроде того, что закроют Литинститут в Москве и откроют в Сибири. Я был настроен менее агрессивно, поскольку некоторые основания были и у Томска и у Ярославля, где в руководители предлагался С. Чупринин (это, конечно, московская фикция), а также очень интересный моло-дой критик ......
Ладно, проехали...
Свое выступление, которое долго вынашивал, я сразу же перепланировал, когда из больницы приехал на рабо-ту. Все ведающая Надежда Васильевна приготовила мне не толь-ко общую статистику, но и отчет Андрея Михайловича Туркова. И сразу же я решил, что начну именно с этого отчета. Ну, почему мне не дан такой аналитический дар, такая память! Андрей Михайлович талант-ливейшим образом вспомнил и поименовал всё лучшее и, главное, опреде-лил тенденцию: в этом году творчество, как никогда, стало ближе к жизни. Студенты вырываются из придуманного, так называемого "внутреннего" мира. Без какой-либо моей подсказки, без какого-либо давления А.М. в основном перечислил, как положительный пример, моих студентов: Екатерину Литвинову, Александру Юргеневу, Рому Подлесских, Игоря Каверина, Алену Бондареву, Анну Козаченко, Александра Труханова, Алексея Упатова. Были названы в положительном смысле студенты и других семинаров: Ольга Сидорова, Екатерина Агапова, Наталья Явлюхина. Моих много еще и потому, что из 30-ти выпускников- очников этого года 15 моих, из них шестеро защитили диплом "с отличием".
Вот это все я зачитал, а уже под конец заго-ворил о том, что меня сегодня по-настоящему волнует: формализованность процесса обучения, перегруженность студентов, отсутствие у них свободного времени. Ах, Кюстин, Кюстин, он тоже пишет о той же самой свободе и свободном времени, из которого рождается искусство,
После ученого совета началось чествование В.И. Гусева, которому ис-полнилось 70 лет. Гусев щедро выставился. Вообще-то он редко что-то ставит, но когда делает это, то с размахом и даже некоторой роскошью. По поводу этого юбилея В.И. идут гуляния в разных местах уже целую неделю, хотя мы с ним, и он и я, слово "юбилей", похожее на гробовую крышку, не любим. Приглашены были не все институтские, но компания подобрана со вкусом. Это был случай, когда всем хотелось ска-зать что-то хорошее, потому что говорить можно было без натяжек. Прочли за столом полный набор правительственных телеграмм: от Путина и Фрадкова до Кобзона, и, чуть выпив, был хорош и обаятелен даже ректор. Какой же он на самом деле?
http://lit.lib.ru/e/esin_s_n/text_0140.shtml
viperson.ru
Док. 644480
Перв. публик.: 15.01.08
Последн. ред.: 15.11.11
Число обращений: 0
С.Есин. Дневник-2007
|
