Призрак замка
- Жить, как говорится, хорошо.
- А хорошо жить - еще лучше.
- Точно!
Отец-основатель был очень доволен тем, как прошел день. Он нисколько не раскаивался в том, что случилось в дороге между ним и его бывшей женой, а ныне - княгиней Екатериной Петровной. Едва ли это рогоносное событие дойдет до сведения самого рогоносца, князя Жаворонкова, а как ни крути приятно наставить рога тому, кто, можно сказать, увел твою супругу, потому что был богат и преуспевающ.
И после свершившегося, и после бешеной гонки с риском погибнуть, и после того, как они все же остались целы, приятно было, черт возьми, вылезти из автомобиля, довершить вместе со всеми поклонение рассвету, разоблачиться и в чем мать родила броситься в молодую воду Волчицы. Именно молодую, а не ледяную, как сказал бы новичок, совершающий купание в столь раннюю пору. Для всех "жаворонков", уже привыкших купаться круглый год, вода реки в конце апреля считалась молодой, в мае - теплой, в июне парной, в июле - кипятком, в августе - горячей, в сентябре - ангельской, в октябре - доброй, в ноябре - свежей, в декабре - прохладной, в январе холодной, в феврале - наилучшей, а в марте - ожившей. Жителям княжества, основанного Ревякиным, предписывалась любовь к жизни. Проявление этой любви начиналось с поклонения рассвету, а продолжалось омовением в водах Волчицы. Полной наготы при купании ни от кого не требовали, но лишь некоторые новички, да и то только первое время купались в трусах и плавках, а женщины в купальниках, и очень скоро становились как все - бестрепетны к собственным обнаженным достоинствам или недостаткам.
Как все были рады приезду отца-основателя и княгини! В реке их взяли в круг и, нахваливая, обрызгивали водой. Владимир Георгиевич смотрел на Катю и веселился вместе со всеми. А она с важным видом кружилась, запрокинув голову и потряхивая мокрыми красивыми волосами. Потом затеяли наперегонки к другому берегу, и отец-основатель приплыл одним из первых, оставив позади многих молоденьких "жаворонков". Только столяр Жигин, один из поваров да отец Кирилл обогнали его, а на обратной дистанции Ревякин обставил отца Кирилла и пришел третьим.
Отцу Кириллу было немногим за тридцать. Он возглавлял в княжестве православную епархию, впрочем, столь же немногочисленную, как мусульманская община. Третьим особенным вероисповеданием было протестантство, и протестантов даже больше, чем православных. Но в основном "жаворонки" исповедовали поклонение богу жизни и света, ограничиваясь уставом и заповедями княжества, выработанными отцом-основателем. Разумеется, и у отца Кирилла, и у муллы Ибрагима связи с церковью и мечетью оборвались, хотя они считали себя не выпавшими из лона своих религий. А вот протестантов, в отличие от них, опекали русские протестантские общины. Жили в княжестве и евреи, но вне религии своих предков.
Радостной была и встреча с Мариной, невестой Владимира Георгиевича, с которой он намеревался совершить обряд бракосочетания в это воскресенье. По уже сложившемуся обычаю, свадьбы в княжестве совершались на Пасху, на первое мая, в летнее солнцестояние, на Ивана Купалу, на Илью Пророка, в Покров, перед Новым годом, а после Нового года - в день всех домовых и, конечно же, двадцать второго марта, когда пекут жаворонков на Руси в честь праздника сорока мучеников.
Владимир Георгиевич не испытывал угрызений совести в связи с тем, что, спеша к Марине, в дороге изменил ей. С возрастом он пришел к твердому убеждению, что мужчина имеет право, и коль уж сие право не принято обществом, то достаточно все держать в тайне. Но правом надо пользоваться. Вот почему он без тени смущения обнялся и расцеловался со своей невестой, глаза которой сверкали от счастья при виде жениха. Марина очень гордилась, что сам отец-основатель, чье имя воссияет в веках, выбрал ее в невесты себе.
- Как вы доехали? - спросила она. - Без приключений?
- С, - ответил он игривым тоном. - И с приключениями, и с похождениями, и с проделками. Хорошо доехали, Мариша.
- Слава Богу. Я пойду одеваться.
Из реки мужчины и женщины выходили порознь, и на берегу их ждали одежды в разных местах: на берегу возвращался стыд.
Конечно, Марина ревнует. Ведь всем известно, что княгиня Екатерина Петровна некогда была женой отца-настоятеля. А тут они всю ночь ехали вдвоем в машине. Быстро одевшись, Марина поспешила под ручку к своему жениху и весь день старалась ни на шаг не отступать от него. После легкого завтрака отец-основатель и его невеста пошли показывать княгине Жаворонковой, как идет строительство замка. Катя не была здесь с Нового года, и за четыре месяца работы здорово продвинулись. Закладка оснований, можно сказать, была завершена. Они стояли втроем на балконе самого верхнего, четвертого этажа княжеского дворца, откуда хорошо наблюдались все очертания поприща будущего сооружения.
- На кастет похоже, - заметила княгиня, оглядывая огромные кольца фундаменты башен, соединенные между собой фундаментами межбашенных стен.
- Да, действительно, - весело согласилась Марина.
- Даже в самих словах есть, кажется, родство, - заметил Владимир Георгиевич. - "Кастет", "кастеллум".
- "Кастеллум" это, по-моему, замок? - спросила невеста Ревякина.
- Не по-твоему, а по-латыни, - приобняв ее за плечи, ответил отецоснователь. Он заметил, что это обнятие не укрылось от взора княгини, и поспешил продолжить рассказ о наблюдаемых фундаментах. - Итак, самая крайняя справа - это будет Угловая, или Южная, башня, предназначенная для гостей замка. Закладка ее фундамента уже окончена. От Угловой две стены ведут к Кухонной башне, что подальше от нас, и вот сюда, на холм, где заканчивается закладка основания башни Ублиетт. Фундаменты донжона и трех северных башен вы, ваше высочество, уже видели. Они были заложены еще осенью.
- А что вот там? - обратила Катя внимание на новые постройки, затеянные на склоне перед обрывом, возле реки.
- Это будет барбакан, - отвечал отец-настоятель.
- Бар... что?
- Барбакан. Площадка перед замком, окруженная невысокой стеной. Эта стена со стороны Волчицы будет создавать нижний ряд зубцов, над которыми встанет вся основная зубчатость замка. Очень красиво. В самом барбакане мы разобьем сад.
- Превосходно! - Княгиня Жаворонкова глубоко вдохнула в себя упоительный весенний воздух. Щеки ее горели.
Владимир Георгиевич и ее обнял за плечи другой рукою. Он стоял среди двух прекрасных женщин, одна из которых была его бывшей женой, а сегодня ночью стала тайной любовницей, вторая - невестой. Обе были красавицы, причем Марина хороша еще тем, что на десять лет моложе Кати. Владимир Георгиевич мог гордиться как мужчина.
- А теперь представьте, - сказал он, - как вырастут башни и стены, как вознесется выше всех величественный донжон, как будет вырыт ров, в который вольются воды Волчицы и по этим водам станут плавать лебеди, как от дворца к Надвратной башне через ров перекинется изящный мост.
- Да-а... - мечтательно промолвила Марина.
- Даже не верится, что здесь, в средней полосе России, когда-нибудь вырастет средневековый замок, - сказала Катя.
- И вы будете его владелицей, - сказала Марина, подчеркивая свое дружелюбие по отношению к бывшей жене своего жениха.
- Мы, - возразила княгиня столь же дружелюбно.
"Кто богат, тот и рогат", - сверкнул в голове у отца-настоятеля каламбур, и он весело рассмеялся.
И вот теперь, за час до заката, они снова сидели на этом балконе, но только теперь вдвоем - он и Катя. Марину все-таки увели от жениха по делам предстоящей свадьбы: какие-то там очередные примерки. Владимир Георгиевич пришел сообщить княгине о пополнении.
- Поздравляю вас, ваше высочество, - сказал он. - В то время как население России стремительно сокращается, наше население растет. К нам приехали трое новичков - двое мужчин и одна девушка, а у Карповых родился сын. Это уже двенадцатый ребенок, родившийся в пределах княжества.
- Это радует, - отвечала княгиня. - Не желаешь посидеть со мной на балконе и попить чаю с ликером?
Слуга Виталик поставил для них на балконе столик, плетеные кресла, накрыл столик приборами, принес кофе, ликер, яичное печенье и зефир, вечно любимый Катей. А ликером угодил отцу-настоятелю - Владимир Георгиевич очень ценил бехеровский, еще с тех времен "застоя", когда он свободно продавался в Москве. А теперь его днем с огнем не сыщешь.
- Итак, - сказала княгиня, - сколько же у нас отныне всего жителей?
- На тридцать первое декабря прошлого года, - стал рапортовать Ревякин, - население княжества насчитывало триста семьдесят девять человек. На сегодня, двадцать пятое апреля тысяча девятьсот девяносто седьмого года, оно составляет триста девяносто семь человек, из которых двести шестьдесят женщин и только сто тридцать семь мужчин. Неслыханное процентное соотношение: шестьдесят пять на тридцать пять. Мужчин почти вдвое меньше, чем женщин. Такого нет ни в одном государстве мира. Зато рождаемость у нас в шесть раз превосходит смертность: при родившихся двенадцати только двое скончавшихся. Это лучший показатель в мире. Кроме того, я подсчитал, мы держим первенство во всем мире по количеству жителей, имеющих высшее образование, знающих иностранные языки, умеющих играть на музыкальных инструментах.
- А по количеству моржей нас никто никогда не догонит, - добавила Катя.
- Это так, - вздохнул Владимир Георгиевич. - Но что делать с соотношением мужчин и женщин? Придется в скором времени разрешать многоженство, гаремы.
- Не думаю, - возразила Катя. - Лучше завезти мужчин откуда-нибудь. Хороших мужчин из неблагополучного региона планеты. Сербов, к примеру. Приднестровцев. Моряков из Севастополя.
- Тогда уж и Черноморский флот перевести по Волге в Волчицу и разместить под Ярилиной горкой, - сказал отец-основатель.
- Это блестящая мысль! - улыбнулась княгиня. - Все, что стало не нужно России, все забрать сюда, в наше княжество. И отсюда начать великое возрождение.
- Не мешало бы и иракскую нефть, - добавил Ревякин.
- И Саддама! - мечтательно закатила глаза княгиня. - Красивый мужик!
- Ну уж нет, - возразил Ревякин. - Как отец-настоятель, я решительно против такого риска.
- Боишься?
- Глазом не успеем моргнуть, как тут будет флот США и всего мирового сообщества. Разбомбят за милую душу.
- Ладно, без Саддама, - вздохнула Екатерина Петровна.
Под ними расстилалось зрелище строительства - огромные кольца башенных фундаментов, соединенные друг с другом основаниями стен, и впрямь напоминали издалека громадный кастет. За поприщем замка лежало поле, потом чернел лес. Закат играл в черных ветвях деревьев медными нитями, точно так же, как в волосах Кати.
- Красиво у нас тут, - сказала Катя. - Этот закат, этот огромный фундамент, как призрак будущего замка.
- Надо предложить князю назвать замок Моррисвиль, - отозвался Владимир Георгиевич, любуясь лицом Кати, ее точеным профилем. - Для туризма прекрасно.
- Нет, Лешка отменно придумал - замок Алуэтт, - возразила княгиня. - И красиво, и соответствует.
- А мне не нравится.
- Во всяком случае, лучше, чем Моррисвиль.
- Самое первое название - Теткин - было и просто, и хорошо, без выпендрежа. Нет, в его высочестве взыграла галломания, вспомнились времена, прожитые в Парижике.
- Во сколько сегодня закат?
- В двадцать пятьдесят три.
- Пойдем. - Катя встала со своего кресла, взяла Владимира Георгиевича за руку.
- Куда? - спросил он.
- Не в Парижик. Пойдем, я хочу еще раз взглянуть на ублиеттку.
- Надеешься на то, что она стала глубже? - усмехнулся, поднимаясь и чувствуя действие бехеровского ликера, Ревякин.
- Я - нет, а вот Лешка просил меня сегодня вечером заглянуть туда. Будешь смеяться, но он предполагает, что именно сегодня вечером ублиеттка должна раскрыться.
- Ну, пойдем заглянем, раз такова княжеска воля.
- С балкона убирать все? - спросил Виталик.
- Да, можешь, - кинула княгиня, и в который раз Ревякин подивился ее барским замашкам, повелительному тону, обретенному в общении со слугами за время второго замужества.
- Сашок! - позвала она служанку. - Подай мне, дружечка, теплую куртку, я под землю отправляюсь. Во ад.
- Во ад-то и голой можно, - пошутила Сашок. - Там же пекло.
- Много ты разбираешься в адах, - возразила княгиня, одеваясь в черную кожаную куртку на толстом собольем меху. - Почитай Данте.
- Что ж там, холодно разве?
- Поверху прохладно, потом все горячее и горячее, потом пекло наступает, а если еще глубже, то опять холодает. Сам Люцифер по пояс во льду закован. Вот как. Ну-с, идемте, отец-настоятель.
Когда спустились на лифте вниз и вышли из дворца, у подъезда встретились с Мариной.
- Куда вы? - спросила она, хлопая обиженно глазами.
- Пойдем подвал посмотрим, - сказал отец-основатель. - К закату вернемся.
- А я с вами можно?
- Нет, холодно там, а ты легко одета. Нельзя, - вместо отца-настоятеля отказала ей в просьбе княгиня. - Мы скоро. Только туда и обратно. Да не бойся, не съем я его.
Опять этот властный тон подивил Владимира Георгиевича. Прямо-таки в Вассу Железнову превратилась его Катя за три года жизни со своим хозяином земли русской. И, как ни странно, он находил, что ей это даже идет.
Они отправились пешком. Туда, к призраку замка. Телохранитель Дима, от которого Катя сбежала накануне ночью и который приехал в княжество через пару часов после их приезда, держался чуть поодаль, но не отставал.
- Димон! - оглянулась на него Катя. - Шел бы ты отдыхать.
- Ну ва-а-аше высочество! - прогудел он в ответ.
- Ладно, только будь незрим!
Держа путь чуть влево от заката, они приближались к тому холму, в котором находилась пещера и где уже лежало основание башни Забвения, или, по-французски, башни Ублиетт. Катин муж, большой оригинал, начитался какой-то псевдонаучной литературы, доказывающей существование во всем мире бездонных колодцев, по которым можно спуститься аж до самого ада. Этакие поры Земли. Якобы города, основанные там, где есть такие поры, непременно становились великими или малыми, но столицами. Якобы тайну этих бездонных скважин в свое время открыли тамплиеры, хотя в древности якобы чуть ли не каждый знал о них. И якобы им поклонялись, приносили им жертвы и все такое прочее. И вот он стал рыскать по белу свету в поисках подобной скважины, ибо горел идеей основать свою собственную столицу. Он нашел одну глубоченную и вроде бы даже бездонную карстовую полость на вершине Эчкидага - одной из гор возле Карадага, в Крыму. Но кто б ему там дал построить замок! Наконец его поиски увенчались открытием пещеры на одном из холмов на берегу реки Волчицы, правого притока Волги. В этой пещере имелась весьма глубокая скважина неизвестного происхождения. Правда, не бездонная и даже не такая глубокая, как карстовая полость в Крыму. И тем не менее, покуда не найдется что-нибудь побездоннее, господин хороший решил застолбиться временно здесь.
- Ты знаешь, - говорила Катя, - он вычитал где-то, что эти ублиеттки не всегда не имеют дна, что каждая из них в особый свой день открывается и дает дорогу к самым недрам Земли. Как ты думаешь, это чушь собачья или тут что-то есть?
- Не знаю, - пожал плечами Владимир Георгиевич. - Самые безумные идеи часто оказывались истинными и совершали перевороты. Можно установить постоянное наблюдение за нашей ублиетткой и проверить, наступит ли тот самый день в году, когда она раскрывается.
- А если этот день наступает не раз в году, а раз в десятилетие? Раз в столетие? Тогда что?
- Ничего. Если его высочеству хочется, пусть следит за ублиетткой сотню лет.
- Ты все-таки презираешь его, и это нехорошо, - вздохнула Катя с укором, уловив ироничную интонацию в произнесении им слов "его высочество".
Дело в том, что князь Жаворонков был невысок ростом, и, может быть, потому ему нравилось, когда его всерьез величают "его высочество". Владимира Георгиевича это неизменно забавляло. Как и вся ситуация: в первый раз Катя вышла замуж по любви, во второй - по расчету и потом своего первого мужа сделала управляющим всеми делами в государстве своего второго.
- Ты не права, - возразил отец-основатель. - Я чрезвычайно уважаю нашего князя. Прости, если тебе послышалось в моих словах презрение.
- Ладно, высочайше прощаю.
Они взошли на холм, ступили на каменные плиты фундамента.
- Фу ты! - воскликнула княгиня. - ключи-то я дома оставила!
- В Москве? - рассмеялся Ревякин.
- Да нет. Димон, голубчик, сбегай обратно во дворец, принеси ключи. Они у меня в комнате, в ларце над камином.
- Над камином? В ларце? - переспросил телохранитель, немного еще поразмыслил и все же решил сбегать.
- Вот умница, - с облегчением вздохнула Катя. - А мы пока поцелуемся, чтобы согреться. К вечеру, смотри, как холодно стало.
Она подошла к Владимиру Георгиевичу, и они стали целоваться. Этот поцелуй радости отцу-основателю не доставил, поскольку он все время думал о том, что на них сейчас может издалека откуда-нибудь смотреть Марина. Зачем это надо?
- Не любя поцеловал, - оторвавшись от его губ, сказала Катя. - Ну ладно. Может, там лучше поцелуешь. Пошли.
Она стала спускаться вниз по ступеням, ведущим к двери в пещеру. Там, внизу, по углам еще лежали снежные корки. Катя извлекла из-за пазухи кошелек, из кошелька - ключ, вставила его в замочную скважину.
- Обманула бедного Димона, - покачал головой отец-основатель.
- Пусть побегает, погреется, - прокряхтела Катя. - Помоги.
Он взял у нее ключ и сам открыл замок. Дверь пришлось стукнуть ногой, чтобы открылась. Владимир Георгиевич достал из кармана маленький, но мощный японский фонарик, включил его. Они вошли в пещеру, закрыли дверь, и Ревякин повернул ключ в замке с этой стороны.
- Бедный Димон, - снова посочувствовал телохранителю отец-основатель. - Мало того, что ключа не найдет; прибежит обратно, а тут его кондратий хватит, решит, что нас с тобой похитили.
- Ничего. Этот Димон такая сволочь. Я про него такое тут узнала. Потом расскажу. Здесь не место. Кстати, Лешка прослышал еще, будто в этой пещере то ли при Анне Иоанновне, то ли при другой царице жил отшельник. И якобы когда он помер, то его нигде не могли сыскать. Не исключено, что он, умирая, туда и нырнул.
Длина пещеры составляла не больше десяти метров, и вот они уже стояли над огромной деревянной крышкой, под которой скрывался зев так называемой ублиеттки - дыры забвения. Средневековые замки непременно имели в своих подземельях подобные отверстия, в которые сбрасывались самые заклятые преступники. Их туда сбрасывали и там забывали. Оттого и название "ублиеттка", то есть "забвение".
- Сдвигаю? - спросил Владимир Георгиевич.
- Стра-а-ашно, - прошептала Катя. - Сдвигай.
Он сдвинул деревянную крышку, имеющую два метра в диаметре, и гул провалился в таинственное отверстие. В отличие от широкой крышки, отверстие было узкое, всего двадцать девять сантиметров в диаметре, и только очень худой человек мог бы в него провалиться. Но если отшельник вел настоящий отшельнический образ жизни и питался одними кореньями, то вполне.
- А! - крикнул Владимир Георгиевич в черный зев ублиеттки, и голос его канул туда, прокатился эхом. А коли есть эхо, есть и дно. Ничегошеньки она не раскрылась и в этот вечер.
- Махмуд, поджигай, - приказала Катя, и Владимир Георгиевич услышал, что она дрожит.
Он извлек из кармана факелок и зажигалку. Эти французские факелки для подводных целей на воздухе горели ослепительным пламенем и способны были не гаснуть в течение трех минут. Под водой - в течение двадцати. А длиной всего с карандаш. Отец-настоятель поставил в угол фонарь светом вверх и зажег один факелок. Тотчас, не медля ни секунды, чтобы не обжечься брызгами горящей селитры, швырнул факелок в отверстие. Вместе с Катей, щека к щеке, прильнул к дыре. Яркое пламя на секунду озарило трубу, стало уменьшаться, ударилось о дно, рассыпая брызги, и засияло там, глубоко, на уже измеренной глубине тридцать семь метров.
- Дно, - со вздохом подытожила Катя. - Не раскрылась.
Они сидели на корточках, прижавшись щека к щеке, и словно завороженные глазели туда, вниз, на горящее бело-лиловым светом пламя. Было что-то жуткое и величественное в этой немыслимой глубине. И Владимир Георгиевич промолвил:
- Глубизна! Все же потрясающая глубизна.
- А он не доволен, - печально отозвалась Катя.
- Кто?
- Лешка. Представляешь, в последнее время у него появилась идея фикс, будто в жизни ему достается все, чего ни пожелает. Но не без дна, как эта ублиеттка. Ты знаешь, мне кажется, он и во мне стал подмечать изъяны. Должно быть, думает: красавица, но могла быть и получше. Умница, но могла быть и поумнее. Жена, но могла быть и понежнее.
- Так вот почему... - начал Владимир Георгиевич, но не нашел слов для определения того, что произошло у них минувшей ночью по пути в княжество.
- Что "так вот почему"? Ах, это... Не знаю. Ты что, обижен? Не надо. Милый мой в лагере. Обними меня. Послушай! Мы ее сейчас откроем.
- Кого?
- Ублиеттку эту глупую. Вот так, смотри.
Катя стала расстегивать пуговицы своей теплой куртки. Он догадался о ее намерениях, сам быстро расстегнул пальто и накрыл им глотку глубокой скважины. Катя легла на пальто, продолжая вся расстегиваться.
- Ты застудишься, - пробормотал Владимир Георгиевич.
- Мы быстро, - трепетным голосом прошептала она в ответ. - Я чувствую, сейчас все быстро получится.
Зазвучали удары в дверь пещеры, глухо донесся голос бедного Димона:
- Ваше сиятель... то есть ваше высочество! Вы там?
- Да там! Там! - крикнула в страшной ярости Катя. - Жди!
Удары в дверь умолкли.
- Иди ко мне, любимый мой! Скорее! - ухнул в уши Владимира Георгиевича страстный голос его бывшей жены. - Представь, что я - ублиеттка.
Все и впрямь на сей раз произошло стремительно. И так, как еще никогда в жизни. Будто факелок вспыхнул и стремглав провалился в бездонную глубизну.
Некоторое время они лежали, вцепившись друг в друга так, будто ничто уже не сможет их расцепить. Потом она робко прошептала:
- Прости, мне дует в поясницу.
Он встал, торопливо застегнулся. Она тоже. Зубы у нее стучали не то от холода, не то от возбуждения. Пальто малость подпровалилось в дыру, словно ублиеттка принялась его всасывать в себя. Отец-основатель спас его, отряхнул, надел.
- Поджигай, - сказала Катя.
Он достал новый факелок, поджег его и, на сей раз чуть-чуть помедлив, бросил. Они снова прильнули щека к щеке над отверстием. Факелок пролетел положенное расстояние, но теперь не ударился о дно, рассыпаясь брызгами, а словно канул во что-то черное, исчез.
- Свершилось, - голосом, полным ужаса, промолвила Катя.
- Что за черт! - пробормотал Владимир Георгиевич в недоумении. Ну-ка, еще разок!
Он взял еще один горючий карандаш, поджег его и бросил в скважину. Повторилось то, что бывало обычно: факелок ударился о дно, брызнул искрами и остался лежать там и ярко гореть.
- Опять закрылась, - сказала Катя. - Теперь мы знаем, что нужно делать, чтобы ее открывать. Мы нашли ключ к ублиеттке, ты хоть понимаешь это?
- Нет. Надо повторить опыт, - отвечал Владимир Георгиевич, стараясь взять себя в руки.
- Завтра, - улыбнулась Катя, продолжая дрожать.
Владимир Георгиевич встал, распрямился, упершись теменем в потолок пещеры. Расправил плечи, приятно хрустнув лопатками. Катя тем временем ниже склонила лицо к ублиеттке.
- Мы разгадали тебя, ты теперь - наша, - произнесла она.
В следующую секунду откуда-то оттуда, из черной глубизны, поднялся жуткий, утробный, рыдающий стон:
- О-о-о-о-о-о-о-о-о!..
Это не было эхо. Это был чей-то чужой стон. Сама бездна стонала, отвечая на дерзкие слова Кати.
Княгиня Жаворонкова мгновенно вскочила на ноги, впилась ногтями в локоть Владимира Георгиевича.
- Что это было?
- Не знаю... - пробормотал отец-основатель. - Пойдем отсюда, пожалуй...
Он торопливо схватил край деревянной крышки и накрыл стонущую, раздразненную ублиеттку. В спешке чуть не забыл фонарик. Когда подошли к двери, почувствовал, как дрожат пальцы. Еле попал ключом в скважину.
- Ну, слава Богу, - сказал телохранитель Дима, увидев выходящих из пещеры.
- У меня коленки подкашиваются, - прошептала Катя, всем существом своим наваливаясь на локоть отца-основателя. - У нас получилось, влагере! У нас получилось, ты понимаешь это? Мы открыли ее. Она есть. Она наша.
- Да... да... - отвечал Владимир Георгиевич, не зная, что и говорить ей. Теперь он прекрасно осознавал, что факелок был бракованный и, прогорев сколько-то, попросту потух. Но этот стон... Ему он пока не мог подыскать объяснения.
- Милый! - продолжала Катя, и он поневоле оглядывался, не слышит ли телохранитель. Но нет, он шел на достаточном удалении. - Милый! Теперь ты понимаешь, как я люблю тебя? Между нами нерушимые узы. Ты понимаешь? Мы с тобой единое существо, как бы ни бросала нас жизнь. И вот тебе теперь мое слово. Ты сейчас скажешь Марине, что передумал на ней жениться.
- Да ты что! Опомнись, что ты говоришь!
- Да ведь ты не любишь ее.
- Нет, люблю. И ее, и тебя. Я не могу отказать ей. Ведь ты же не собираешься разводиться со своим Лешкой.
- На Лешке все держится. А что держится на Марине? Я хочу, чтобы ты был только мой. Слышишь? Только мой!
- До чего же ты похожа на своего Лешку.
- В смысле?..
- Тебе всего мало. Надо, чтобы все было без дна. Вот ваш смысл. Тебе мало, что я при тебе и я твой тайный любовник. Надо, чтобы я целиком принадлежал тебе. Вот ваш общий смысл.
- Я сегодня же уеду отсюда ко всем чертям, если ты не скажешь ей, что не женишься.
- Да что за ненасытность такая! Хорошо же, я скажу.
- Скажешь, правда?
- Если ты так просишь об этом...
- Прошу! Умоляю. Не надо тебе на ней жениться.
- Вон, кстати, она стоит и ждет нас. Пора идти на Ярилину горку, вот-вот закат.
- Прямо сейчас и скажи, объяви ей. Прямо сейчас!
- Прямо сейчас?
- Да! Умоляю тебя! Заклинаю тебя!
- Ну что ж...
Владимир Георгиевич набрал полную грудь воздуха и пошел к Марине. Катя осталась стоять и наблюдать за тем, как он сделает свое страшное объявление. Все внутри у Ревякина переворачивалось, корежилось, сгорало. Марина стояла и смотрела на него в напряженном ожидании, словно знала, с какими словами он идет к ней. Он подошел, остановился, глянул в ее милое лицо.
- Марина... Хорошая, добрая моя Марина...
- Отец-основатель! - крикнула Катя.
Он оглянулся.
- Извините, можно вас еще на одну минуточку?
Он тяжко вздохнул, понимая, что она сейчас скажет ему.
- Прости, Марина...
Медленно возвратился к Кате.
- Ну? Что?
- Не надо. Я передумала, - жалобно улыбнулась княгиня Жаворонкова. Нам ведь и так будет с тобой хорошо. Правда?
http://www.modernlib.ru/books/segen_aleksandr/obschestvo_soznaniya_ch/read_7/
viperson.ru
Док. 648585
Перв. публик.: 27.03.00
Последн. ред.: 27.03.12
Число обращений: 0
Сегень Александр. Общество сознания Ч
|
