Да, нам подсуживали, но мы сделали великое дело - в этом матче мы навсегда отрезали русских от их славного футбольного прошлого, а заодно и от футбольного будущего.
Ян Кулеманс.
- "Ротор", "Ротор" и только "Ротор", - вздыхал Дмитрий Емельянович, глядя в окно поезда. Мысли и воспоминания путались в его голове. Воспоминания роились сплошь неприятные, беженские. Из скольких раев его уже выгнали! И не сосчитать. Сколько позора пришлось снести. О судьба, ты - вечная гонительница всякого, кто вдохновлен великой идеей.
А мысли все больше укреплялись в пружинистом и коротком слове "Ротор". Конечно, знакомые женщины обитали и в Казани, и в Рязани, и в Самаре, и в Саратове. Все они, вероятно, были бы рады встрече с Дмитрием Емельяновичем, но все эти города были отвергнуты. Не из Казани же начинать возрождение русского футбо... простите, тыча. Выкрутасов ничего не имел против татар, ни одного плохого татарина в своей жизни не встречал, даже напротив, гордился знакомством с великими представителями этого народа - Хидиятуллиным, Дасаевым, Шалимовым. И все же, теория его называлась "Русский ураган", а не "Татарская вьюга"... К тому же, ни в Казани, ни в Рязани, ни в Самаре, ни в Саратове не было знаменитых футбольных команд, а в Волгограде блистал и блистал все последние годы "Ротор". И от Сталинграда мы в свое время поперли немца до самого Берлина. Последнее обстоятельство особенно воодушевляло основоположника тычизма. Как он сразу не подумал об этом! Именно волгоградский, читай - сталинградский, "Ротор" станет главным носителем русского урагана, и мы пройдем от Волги... нет не до Берлина, а до Ла-Манша, до Амазонки, до Буэнос-Айреса!
Но еще больше озаряло его надежду воспоминание о девушке, с которой он познакомился в Волгограде шесть лет тому назад, в год празднования пятидесятилетия Сталинградской битвы, ей тогда исполнилось двадцать, а Выкрутасову было тридцать четыре года, они бродили по весенним волгоградским набережным, он рассказывал ей о разных странах мира, в которых довелось побывать, глаза Надечки светились зеленовато-синим светом, и она все ждала от него большой и хорошей любви, а он все хранил и хранил верность Раисе. Как теперь выясняется, зря хранил.
В Пензе пассажиры в его купе поменялись, и вместо трех куроядных теток образовались двое приятной наружности старичков, которым Выкрутасов представился в качестве беженца из Москвы, якобы у него в Москве дом снесло ураганом.
- Слыхали, но чтоб такой силы... - удивлялись старички. - Неужто прямо дома сносило? Почему ж не сообщается?
- А что сейчас сообщается? - усмехнулся с грустью Дмитрий Емельянович. - Поймите же, наконец, что времена гласности давно закончились. Вот, еду теперь, ищу себе кров. Даже не знаю результатов вчерашних матчей. Вы не в курсе?
Старички не только про ураган, но и про вчерашние матчи ничего не знали, ехали в Волгоград на похороны брата. Чужое горе малость развеяло тоску Выкрутасова по множеству потерянных раев и досаду на то, что никак не получается стать пророком в своем Отечестве. Умерший брат был участником Сталинградской битвы, и Дмитрий Емельянович сказал старичкам:
- Снова надо идти от Волги до Берлина.
Прощался он с ними на вокзале в Волгограде с самыми теплыми чувствами. Он им настолько понравился, что они даже звали его с собой на похороны и поминки, но с его стороны было бы некрасиво соглашаться.
- Поедем, чудак ты человек! - говорили старички. - Без крова не останешься, пристроим тебя как-нибудь. А нет, так с нами в Пензу возвратишься, в Пензе точно пристроим.
- Спасибо вам, родные мои, - чуть не плакал, растрогавшись, беженец. - Я уж как-нибудь сам. У меня тут много друзей, не пропаду. Мне в "Роторе" должность младшего тренера давно светила.
Чтобы не нарваться на какие-либо неприятности, он на сей раз решил сначала позвонить. Телефон Надечки был у него в записной книжке под кодовым наименованием "Волгоградский спортинвентарьсбыт". Чтоб некогда ревнивая Раиса не заподозрила плохого. Хотя что плохого в невинных прогулках по набережным и рассказах о заморских странах!..
К телефону подошел мужчина с хриплым, не то пропитым, не то простуженным голосом.
- Кто ее спрашивает? - рявкнул он на запрос Выкрутасова о Надежде.
- Это ее стар... ринный друг, - растерялся московский беженец. - Дмитрий.
- Митька! - воскликнуло хрипатое чудовище. - Ты, что ли? Дуй скорее сюда! Бери такси и - в атаку! За такси я плачу!
- Может, вы другого Дмитрия имеете в виду? - пробормотал бывший политинформатор. - Моя фамилия Выкрутасов.
- Выкрутасов, Тарантасов, Дурандасов! - хрипело в трубке. - Давай, быстрее! Дуй сюда, старый! Тебя я имею в виду, тебя! Соскучился - сил нету!
- Простите, я адрес забыл.
- Ну ты даешь, поросенок! Запоминай.
Хриплый бас продиктовал Выкрутасову несложный и легко запоминающийся адрес. Через двадцать пять минут, испытывая некоторое головокружение, Дмитрий Емельянович поднимался по лестнице на пятый этаж, где у распахнутой двери квартиры его встречало неистовых размеров и весьма опасное с виду существо - мужчина лет пятидесяти, двухметроворостый, с плечами, подобными скалам, и монументальными ручищами. Несмотря на весь свой смертоносный вид, существо улыбалось и дружелюбно ревело:
- Митька! Димоноид! Дай обнять тебя поскорее!
Несмотря на все опасения, Выкрутасов смело поднялся и канул в пучину каменоломных объятий. Затем он был почти внесен внутрь квартиры, где кроме этого людоеда никого не оказалось. Зато на столе стояло множество объектов спаивания и закармливания гостей, и Дмитрию Емельяновичу померещилось, будто он прямо так и вошел сюда со стаканом водки в левой руке и черноикорным бутербродом в правой. Во всяком случае, и то и другое у него в руках уже было, и он уже чокался, пил и закусывал.
- Добре дошли, как говорят мои братки-сербы! - хрипло грохотал хозяин дома. - Гондурасов ты мой дорогой! Давай сразу, чтоб между первой и второй пуля не пролетела! И брюнеточкой, брюнеточкой... Ты помнишь Лимпопо, Димка? Помнишь, как мы там Валерку положили? Помянем Валеру, братан!
Не помянуть Валерку было никак нельзя, но дольше оставаться в таком нелепом положении Выкрутасов не мог. Выпив вторую и съев еще один бутерброд с "брюнеточкой", он честно признался:
- Вы меня простите, ради Бога, но вы явно меня не за того принимаете. Хоть убейте, но я вас впервые вижу.
- Ай! Ай! - воспрокинулся хриплоголосый. - Удивил, поросенок! Да я ведь тебя тоже впервые вижу. Но я замечаю в тебе русского военного человека и скажу честно, я тебя сразу полюбил. Приезжаю - дома никого. А я ведь три месяца не был. Выпить хочется, поговорить с родным человечком хочется. Думаю, кто первый позвонит, тот и будет моим побратимом. Давай еще по одной - за Кандагар. Ты был в Кандагаре?
- Не был.
- Тем более должен за него выпить!
Они выпили за прославленный афганский город. Выкрутасов старался пить по-военному - как будто воду пьет. И получил одобрение:
- Молодец! До чего ж ты мне нравишься, Димоподобный ты мой! Дай я тебя поцелую! Я для тебя, поросенка, все готов сделать, всем поделиться. Жена моя, если сейчас придет, не стесняйся, бери. Вали ее в кровать!
- Да вы что! - опешил Выкрутасов. - Чтоб я?!
- А я говорю - вали! - стукнул кулаком по столу излишне гостеприимный хозяин.
- Нет, не буду. Это уж, знаете ли...
- Вали!!! - Второй удар по стулу был таков, что валяльному приказу подчинилась одна из еще неоткупоренных бутылок.
Дмитрий Емельянович возмущенно вскочил со стула:
- А я говорю - не стану!
- Молодец! - расплылась по лицу самодура широченная улыбища. - Выдержал проверку. Прости, Димограф, это ж я проверял тебя. Я свою Галку никому не дам валить!
Тут только Выкрутасов понял, какой особенный авангардизм присутствовал в лице этого страшного человека. Глаз! Левый глаз у него был исковеркан. Точнее, от зрачка на левом глазу жалобно попрыгивал лишь небольшой секторок, будто оставшийся от целой головки зубчик чеснока.
Тем временем по стаканам булькала водка, а на вилки цеплялись ломтики душистого сала с высокохудожественными радужными прослойками.
- За знакомство! Меня Виктором зовут, - сказал хозяин дома. - Да ты, наверняка, слыхал обо мне, генерал Гвоздилов. Слыхал о таком?
- Кто ж о Гвоздилове не слыхал! - тихо промолвил Дмитрий Емельянович.
- Правильно, Димаша! Ну, пуск ракета!
Выкрутасов хотел о чем-то спросить, да забыл, о чем. Выпив и закусив салом, вместо этого спросил про глаз.
- Гла-а-аз! - оживился генерал Гвоздилов. - У меня кроме глаза, Димометр, чего только не ранено. И глаз, и таз, и Гондурас! Глазик-то мне Борис Николаич в девяносто третьем удружил, в Белодоме. Пулёшка, вишь ты, срикошетила и снизу мне прямо в зрачок. Зрачок почти весь состригла и, глянь, где вышла. - Он набычил голову, разгреб мелкую шерсть волос на голове, и Выкрутасов увидел на темени у генерала шрамы.
- И не убило? - ошалел от удивленья Дмитрий Емельянович.
- Да я ж в камуфляжке родился! - захохотал генерал. - Но, брат Димоша, почти полтора года провалялся по госпиталям. А про голос ты мой почему не спрашиваешь? Иль не видишь, что у меня горло перерезано?
- Как перерезано? - начал уже потихоньку не верить Выкрутасов.
- Это мои друзья борзики учудили, - хрипел Гвоздилов, расплываясь в нежной улыбке.
- Борзики? - не понял Выкрутасов.
- Ага, чеченцы, то есть. Они же себя волками называют. А волк по-чеченски "борз". Оборзели" Я их и называю ласково "борзики". Хорошие ребята. Я их больше всех люблю. Лучшие друзья у меня в Чечне. Навоевался ж я с ними! А потом чего удумали - короче, взяли они меня в плен и горло перерезали. Хоро-о-ошие ребята! Но не дорезали. И такое бывает. Я ж говорю - в камуфляжке родился. Ты учись у меня. Короче, если случится тебе, что горло перережут, сразу постарайся на место его и башкой не мотай ни на миллиметр. Авось, как у меня, срастется. Давай, Димок, еще по крохотулечке, за того борзика, который меня резал. Дай ему Аллах доброго здоровья! Нет, брат, генерала Кожемякина так просто на свет не отправишь. Как говорится, русского бойца мало убить, его надо еще и повалить!
- Как Кожемякина? - опешил Дмитрий Емельянович. - Вы же недавно назвались Гвоздиловым.
- И Кожемякин, и Гвоздилов - тоже я. Ничему не удивляйся. Такая профессия - Родину защищать.
Тут Выкрутасов вспомнил, о чем хотел спросить:
- Погодите, Виктор! Вы сказали, что вашу жену зовут Галя. А точно, что не Надя?
Генерал задумался.
- Нет. До сих пор она была Галей. Насколько я помню. Вообще-то я ее редко вижу. Да мы и не расписаны. - Он тяжело вздохнул. - У меня, Димоноид, во многих городах жены есть. Я их всех Галями называю. Чтоб не ошибиться. Они, брат, не любят, когда их чужим именем случайно или во сне назовешь. Но ты не думай, что я прямо уж такой ветрофлюй. От которых у меня детишки, тех я полностью обеспечиваю. То есть у которых от меня. А как же, Дмитряночка! Генофонд надо восполнять, генофонд-то наш русский очень потратился за годы реформ!
- Простите, товарищ генерал, а от этой Гали... - Выкрутасов постучал кончиками пальцев по краю стола, - у вас нет детей?
- Здесь пока глухо, - покачал головой генерал. - Давай еще хряпнем за наш генофонд, да и поедем, пожалуй.
- Куда? - спросил Выкрутасов.
- Как куда! Счас поедем с парашютом прыганем, потом на полигон - постреляем малость, я тебя с ребятами познакомлю. Полетимт в Сайгак-Сарай. Слышал о таком полигоне?
- Да подождите, у меня же тут дела в Волгограде, - возмущенный внезапно распахнувшейся героической перспективой, забормотал Дмитрий Емельянович.
- Все под мою ответственность! - махнул рукой генерал. - Дела мы законсервируем. Дела! Тебе выпало счастье подружиться с генералом Рокоталовым, а ты - дела!
- Но ведь это дела государственной важности! - хоть и пьяный, а сообразил, что сказать, Выкрутасов.
- Государственной? - заморгал осколком глаза генерал. - Надеюсь, не военная тайна?
- Именно, что военная тайна! - воскликнул Дмитрий Емельянович.
- Мне можешь спокойно ее открыть, - невозмутимо молвил генерал. - Я сам - военная тайна.
Выкрутасов принялся сбивчиво втолковывать ему суть теории тычизма против мировой футбольной закулисы, генерал слушал и сопел, играя бровями и кряхтя.
- Почему именно "Ротор"? - спросил он, когда рассказ подошел к завершению.
- О-о-о! - поднял вверх указательный палец Дмитрий Емельянович. - Тут дело не только в славных боевых традициях сталинградцов. Тут еще великий смысл в самом слове "Ротор". Видите, куда ни поверни его, с какого конца ни прочти - будет "Ротор". Это слово - как ванька-встанька.
- Ну и что?
- А то, что если сократить слова "русский ураган", то получится "русур" - тоже ванька-встанька.
- Сейчас презервативы такие появились. "Ванька-встанька" называются, - пошутил генерал. - Прости, юмор тут неуместен. Признаю. Ну прости, а?
- Прощаю. Давай, Витя, еще по одной!
Потратив много сил на изложение своих идей, Дмитрий Емельянович еще больше окосел.
Он всматривался в лицо генерала Вити, и ему то и дело мерещилось какое-то кругово иззебренное, болтающееся на ревущих и хрипящих штормовых волнах моря, генерал тоже, кажется, запьянел, засвеколился, шрам у него на горле стал ярче.
- Я понимаю, что туповат, - говорил он. - Но ты мне, все же, растолкуй, почему именно футбол? Почему не новые авиационные или ракетные технологии? Я солдат и люблю ясность.
- Потому что я тебе говорю - футбол, - уже тоже хрипел Выкрутасов. - Точнее - тыч. Наш русский тыч. Ураган! Если хочешь, оставайся, губи себя водкой, а я должен идти к руководству "Ротора". Вот моя рука! Идешь со мной?
- Тыч!.. - пыхтел генерал. - Я понимаю с бабой в постели. Там тыч так уж тыч! Куда ты, Гондурасов? Выпей на посошок!
- Можете оставаться! - с презрением отвечал Дмитрий Емельянович. - Я вижу перед собой не боевого генерала, а живую иллюстрацию к статье на тему о полном разложении нашей армии.
- Чего?! - обиделся генерал. - Вот я тебе дам иллюстрацию! Стой, поросенок!
Но Дмитрий Емельянович уже бежал вниз по лестнице, а в голове у него стучало: "И от бабушки ушел, и от девушки ушел, и от белоболов убежал, и от генерала ускакал..."
Но генерал все же настиг его, когда Выкрутасов пытался поймать машину.
- Да стой же ты, поросенок! Куда ты теперь без меня? Да я все руководство твоего "Ротора" вот где держу!
Перед носом у Выкрутасова налилась силой огромная генеральская кулачища. Далее, ввиду многого выпитого, события в жизни Дмитрия Евгеньевича стали развиваться пунктирно. После некоторого пробела, в котором разве что пару раз махнула в отдалении мечом Родина-Мать, он вдруг обнаружил себя сидящим в мягком кожаном кресле, в просторном кабинете. За столом кабинета восседал грустный мужчина в белоснежном пиджаке и полосатом галстуке, на одной из полосок которого красовалась надпись "РОТОР". Приглядевшись. Дмитрий Емельянович узнал в нем Владимира Горюнова - президента главной волгоградской футбольной команды.
- При всем моем уважении к вам, - говорил он сидящему напротив него генералу, - я ничего не могу пообещать. Увы, слишком много находится советчиков, как нам играть.
- Ну ты, Вовка, с виду вроде умный парень, а как откроешь рот - круглый дурак! - кипятился генерал. - Если я, генерал Мочилов, говорю тебе, что с этой разработки начнется возрождение не только отечественного футбола, но и всей России, значит так оно и есть.
- Ну да, - фыркал Горюнов. - Если вам не удается спасти Отечество, вы решили переложить это дело на плечи футболистов. Ловко устроились.
- Погоди, Вовчик, ты что, враг, что ли?! - Голос генерала начинал приобретать угрожающие нотки. - Может, тебя галстуком удушить, как Андропова? Или пристрелить, как Амина?
- И подобные угрозы я не раз слышал, - невозмутимо отвечал Горюнов. - Говорю же вам, мы с Прокопенко рассмотрим все ваши предложения и...
- Да ты знаешь, что именно я вот этой рукой застрелил Хафизоллу! - уже взвился ураган в душе генерала. - Учтите, голуби мира, если не примете документ моего друга Гондурасова в качестве новой и основополагающей методологии, я из вас такой Жаланашколь сделаю, мало не покажется.
Дмитрий Емельянович пытался было как-то исправить положение, извиниться за грубости генерала, но тут вояка сам неожиданно переменил тон и, вставая, протянул руку Горюнову:
- Ладно, Вова, не серчай, если я малость саданул по тебе из всех орудий. Дай пожать твою гашетку. Но обещай, что...
- Обещаю, - пожимая руку генералу, тоже дружелюбно улыбнулся Горюнов.
Выкрутасов нашел в себе силы встать, подойти к руке президента "Ротора" и даже сказать:
- Я всей душой болею...
Затем снова наступил пробел, после которого Дмитрий Емельянович очнулся в вертолете. Они летели над широкой лентой реки, а солнце клонилось к закату.
- Полковник Гондурасов! Вы живы? - прозвучал где-то поблизости хриплый голос, от которого Дмитрию Емельяновичу стало тревожно и тоскливо, будто у него в душе кругово иззебренное боролось с турбулентным протуберанцем.
- Я не полковник, - произнес он жалобно. - Пока еще до сих пор лейтенант.
- Не проливай солярку! - приободрил его генерал. - В том году дадим тебе майора, а в следующем - подполковника. С парашютом не разучился еще прыгать?
- Я вообще ни разу не прыгал, - горестно признался Выкрутасов.
- Это все равно, что два пальца отстрелить, ты парень толковый, на лету все схватишь. - У генерала явно было возвышенно-бодрое настроение.
- Схвачу... - прокряхтел Выкрутасов. - Воспаление легких я схвачу. Причем - предсмертное.
- Я тоже перед первым прыжком соляркой капал, - признался генерал. - Стало быть, брат, что касается парашюта, ты еще у нас девственник. Вот что я тебе скажу, - генерал нахмурился, - поскольку будем прыгать, выпивку спускаем на тормозах. По чуть-чуть только.
- Да я вообще хочу пить бросить навсегда, - с отвращением думая о водке, простонал Дмитрий Емельянович. - Где мы летим? Куда?
- Мы летим над междуречьем Волги и Ахтубы, - весело отвечал генерал. - Бывшая Хазарская АССР, ныне независимая республика Хазария в составе Российской Федерации. Первый президент - Исак Песахович Обадия. Слыхал?
- В первый раз слышу, - поморщился Выкрутасов. Он принял вертикальное положение и увидел в кабине вертолета еще двоих военных. Познакомился с ними:
- Выкрутасов Дмитрий Емельянович.
- Подполковник Ласточкин.
- Майор Иванов.
- Как ныне собирает свои вещи Олег отмстить неразумным хазарам, - запел генерал. - По бутылочке пивка, хлопцы?
Покуда долетели до Сайгак-Сарая, конечного пункта полета, разумеется, только пивком не обошлось. Из вертолета Дмитрий Емельянович снова выходил под хмельком, его мутило, но все же чемодан был при нем, а в чемодане лежал манифест тычизма - слава Богу, в администрации президента "Ротора" с него сняли ксерокопию для Горюнова и Прокопенко.
Прыгать с парашютом Выкрутасову не хотелось, да он и не думал, что до этого дойдет. Хотя... Ураган - так ураган! Что за ураган без прыжка с парашютом! Не русский какой-то получается. И, сидя за столом с друзьями генерала, сплошь полковниками да майорами, он нисколько не противопоставлял себя другим и лихо восклицал:
- Прыгать! Пррррыгать!
Он даже стал доказывать подполковнику Ласточкину, милейшему человеку, что спасение России начнется не с чего-нибудь, а именно с парашютизма. Подполковник охотно соглашался:
- Ну-тк! Не с теннисной же ракетки! А то они там привыкли ракеткой махать.
Рядом рокотал голос генерала:
- Они говорят: "Армия погибла!" Ополчение наберем. Вот Гондурасов сидит! Таких по всей стране наскребем и заново армию восстановим. Новая сильная армия начинается с полной гибели старой. Россия каждую войну начинала с чего? С того, что флот свой топила. Или столицу сжигала. Или тридцать седьмой - гамарников да тухлачевских кокошила. А потом всех побеждала, голубушка! И сейчас так же в точности. Все отдадим! А потом дойдем до Берлина, а то и до Парижа.
- До Бразилии! - воскликнул Дмитрий Емельянович и, кажется, на том окончился его очередной пунктир, наступил длительный пробел, в котором что-то крутилось, вращалось, кувыркалось... било по ногам и бежало... потом волокло по земле...
Ему приснился счастливейший сон, будто он изобрел особенный мяч, если по этому мячу бил русский футболист, но мяч очень хорошо летел и чаще всего попадал в ворота соперника, лишь изредка ради приличия - в штангу или перекладину, но тоже очень красиво. Так, что весь стадион издавал мощный единодушный выдох... Но за это Дмитрия Емельяновича, вместо того, чтобы представить к званию Героя России, скрутили и почему-то отправили подковывать, да не в переносном, а в прямом смысле - гвоздями принялись прибивать к подошвам ног тяжеленные подковы, на что он восклицал: "Я все равно буду летать!"
Очнувшись, Дмитрий Емельянович увидел себя в той же самой комнатке, где его во сне подковывали, и не сразу понял, что находится в предбаннике. Очень болели пятки, но потрогав их, он не обнаружил никаких следов подков. Далее он увидел себя в запотевшем зеркале и ужаснулся: перед ним сидел потрепанный и опухший охломон, каких прежде рисовали в "Крокодиле" под вывеской "Вытрезвитель" и под рубрикой "Они мешают нам жить" - глазки заплыли, лицо злое, тело далеко не спортивное, хотя и в одних трусах.
Появившийся майор Иванов весело спросил:
- Очнулся, новорожденный? Айда париться!
- Генерал там? - спросил Выкрутасов и не узнал собственного голоса. Он говорил хриплым басом. Уж не поменялись ли они с генералом голосами? Чего только не бывает на свете!
- Там, - отвечал Иванов. - Всех задолбал вениками, садюга! Вставай, Емельяныч, айда в парилку, сразу весь хмель выпарится.
Делать нечего. Какой ураган без парилки? Тут у Дмитрия Емельяновича заломило в затылке - Бог ты мой, ведь еще с парашютом предстоит прыгать в таком руинном состоянии. Может, обойдется одной парилкой? Да и кто после парилки парашютирует?
Но при этом он прекрасно понимал, что этот генерал именно после парилки и парашютирует, сволочь.
- А-а-а! Проснулся наш герой! - заревел генерал, когда Выкрутасов увидел его, голого, в пекле парилки, генерал был как ни в чем не бывало - бодр и полон жизни. Тело его украшали многочисленные рубцы, в том числе несколько кратеров от пулевых ранений. В кулачищах, словно два гранатомета, генерал держал два веника - дубовый и березовый. Слава Богу, голос у него был не выкрутасовский - стало быть, не поменялись.
- Жарища какая! - простонал Дмитрий Емельянович.
- Заходи, Димофон, не дрейфь! - радушно встречал его генерал. - Пока ты спал, на тебя уже бумага пошла о присвоении тебе звания майора. А я тут, видишь, жариат устраиваю - всех подвергаю березово-дубовой порке. Попотей малость, а потом я и тебя как следует отъельцую.
На верхний полок Выкрутасов не полез, ограничился средним. Парилка была раскочегарена на славу. Пот посыпался из тела беженцами. Стало немного легче. Но думать о предстоящем прыжке все равно было тягостно.
- Как же мы после бани прыгать будем? - робко спросил бывший политинформатор.
- Куда прыгать, Митяша? - ласково спросил генерал.
- С паре... ох!.. с парашютом... - слегка задохнулся Выкрутасов.
- Понравилось? - заржал подполковник Ласточкин. Он тоже был тут, но на его голом теле не светились следы ранений, как у генерала.
- Нет, Димосфен, - похлопал Дмитрия Емельяновича по скользкому плечу генерал. - Пока хватит. Больше прыгать не будем.
- Что значит "больше"? Вы уже прыгали, что ли? - обиженно промычал Дмитрий Емельянович. - Без меня?
- Во дает! - аж подскочил на своем верхнем полке Ласточкин. - Артистично прикидывается,
Тут внутри у Дмитрия Емельяновича шевельнулось некое страшное подсознательное воспоминание.
- Имеет право, - гоготнул генерал. - В первый раз и так чётенько прыганул. Хотя, врет, конечно, что раньше не прыгал. Признайся, Димоноид, что сотню прыжков за душой имеешь!
Подсознательное воспоминание уже не просто шевельнулось, а взыграло в утробе Выкрутасова, как восьмимесячный младенец. Сердце при этом полностью перестало биться в банном мареве.
- Вы что... вы хотите сказать, что мы уже...
Перед глазами поплыло. Дмитрий Емельянович с трудом сполз с полка, эмигрировал из парилки и поспешил броситься в ледяную воду бассейна. Когда его разгоряченное тело обожгло холодом струй, в памяти всплыли облака, полет, падение... От страха и ужаса аж затошнило. Он выбрался из бассейна, вернулся в предбанник, схватил услужливо поданную солдатиком простыню, завернулся в нее и сел, его колотило.
Появились хохочущие генерал, Ласточкин и Иванов.
- Ну, теперь по маленькой! - хрипло гремел первый. - Ты чего, Димуленция? Гляньте, какие у него губы синие!
- Мы что, правда?.. - стуча зубами, спросил Выкрутасов. - В пьяном виде?..
- Что ты имеешь в виду? - недоумевал герой многих войн.
- Парашют!.. Мы правда прыгали?..
- Да ты чо! Конечно прыгали! Во чудак! Сам же так классно сиганул!
- И что? Приземлился?
- Ну а куда бы ты делся? Вот же, сидишь тут, значит - приземлился.
- А может, я уже в аду? - улыбнулся ледяными губами Дмитрий Емельянович.
- Выдать майору Гондурасову сто грамм водки! - решительно приказал генерал. - Сейчас он удостоверится, в аду он или в раю. Чай, в аду-то водочку не преподносят. Как ты считаешь, Димулен?
- Я ничего не помню... - пробормотал Выкрутасов. - То есть, очень смутно все помню... Не может быть! Вы меня разыгрываете! Мы не прыгали!
- Нет, вы поглядите на этого поросенка! - весело возмущался генерал. - Смоктуновский ты после этого! Типичный Гамлет!
Они выпили по сто граммов водки, закусили свежайшей, ароматнейшей вареной осетриной. Выкрутасова перестало колотить, к губам вернулась жизнь. Смутное воспоминание о прыжке несколько укрепилось. Вот, значит, почему так болели пятки!
- А представление меня на майора на какую фамилию пошло? Тоже Гондурасов? - спросил он.
- А разве ты не Гондурасов? - заморгал глазами генерал.
- Вообще-то, я Выкрутасов. Но могу быть и Гондурасовым.
И Дмитрий Емельянович счастливо, от всей души расхохотался. Они выпили по второй и по третьей, отмечая свои свежие парашютистские достижения, которые столь прискорбно очутились у Дмитрия Емельяновича в пробеле. Но, может, оно и лучше, что он пережил сей подвиг именно так, глядишь, в трезвую бы и струсил. Удивительно только, что по всеобщим уверениям, прыгнул он так, как прыгают имеющие большую напрыговку - по двадцать-тридцать прыжков на счету.
- Клянусь вам, я действительно впервые в жизни парашютировался! - стучал он себя в грудь, снова находясь в парилке, но уже на правах героя - на верхнем полке. Теперь ему ничего не было страшно. - И вот вам крест... вот вам честное партийное слово, я ничего не помню. То есть, помню, но очень смутно.
- Скажи честное сталинское! - требовал Иванов.
- Честное сталинское!
- Нет, скажи честное ленинское, - настаивал Ласточкин.
- Да хоть честное чубайсовское могу! - хохотал Выкрутасов. - А я сам из самолета падал или меня выкидывали?
- Да сам, сам! - уверял генерал. - С виду совсем не пьяный был. Только очень бледный. Ладно, помню - не помню, ложись, я тебе сейчас вениками жариат буду устраивать!
Пришлось пройти и через "жариат". Дубовый и березовый мучители долго терзали подверженное урагану тело Выкрутасова. "Терпи, Дмитрий, терпи!" - сжимая зубы, кряхтел носитель тайны Льва Яшина. После пьяного, бессознательного прыжка с парашютом вениковая атака могла расцениваться как пустяк.
- Дубровского! Березовского! Дубровского! Березовского! - чередуя удары, восклицал генерал.
Откуда-то выскочило в памяти, как дергал за кольцо, как почувствовал толчок раскрывшегося парашюта...
Потом ели шашлык и снова пили водку. Дмитрию Емельяновичу было очень хорошо. Он чувствовал себя счастливейшим человеком в мире, совершившим свой первый в жизни прыжок с парашютом. Теперь ему было море по колено, и когда генерал воззвал к немедленному марш-броску на Грозный, у Дмитрия Емельяновича не возникло ни малейших сомнений в правильности столь ответственного военно-политического решения.
- Да мне достаточно сто ребят, сто мальчишечек моих! - ликовал генерал. - Я город знаю, как свои пять пальцев. Я с борзиками знаком, как Господь Бог с чортом. Мне одного Гондурасова хватит, чтобы в два дня Грозный был наш! Правильно, Димоноид?
- Правильно, Виктор! - орал Выкрутасов. - У них борзометр зашкаливает! Мы им покажем ичкерские амбиции! Шамиля Басаева захотели? А Рината Дасаева не желаете? А Валерия Газзаева не хотите? Так получите же!
http://sp.voskres.ru/prose/segen1.htm
viperson.ru
Док. 648619
Перв. публик.: 27.03.00
Последн. ред.: 27.03.12
Число обращений: 0
Александр Сегень. Русский ураган
|
