Из книги итальянских стихов
Выставка Модильяни
На этой выставке пленительной
За цикламеном на стене,
Преодолев падеж винительный,
Я Вас увидел в стороне.
Какие ню, какие линии,
И так же профиль горбонос.
Как обольстительно невинны Вы
Средь прочих монпарнасских поз.
Вот в эти туфли летчик Блерио
Совал письмо для рандеву.
Окончено мое неверие,
Все это было наяву.
И кубистические дикости,
И пьянство в положенье риз,
И никогда уже не выскрести
Из века лучший Ваш девиз.
И здесь вдыхая Адриатику,
Зрю у палаццо на торце...
Но ту же видел я геральдику
На шереметевском дворце.
Я видел это же величие,
Почти египетский покой.
Когда-то нищею Фелицею
Вы помахали мне рукой.
Тогда, тогда на Красной Коннице
И на Ордынке ввечеру...
Но все, что знаю, все, что помнится,
Я расскажу, когда умру.
Нет ни побед, ни поражения,
А только очерк и овал
На облаках Преображения,
Где Моди Вас нарисовал.
Продуктовый рынок во Флоренции
А. Эппелю.
Двускатный павильон
Крупней, чем Нотр-Дам,
Я за тебя гроша,
По совести, не дам.
Поскольку я глодал
Блокадный хлеб зимы,
А на тебя ушли
Все души и умы.
Вот миллион колбас.
Его Лаокоон,
Вот колбаса - тритон,
Вот колбаса - Пифон.
Вот альпы Потрохов,
Вот Печени монблан.
Кабан лежит таков,
Каков лежит баран.
Вот заяц во хмелю,
Вот куропатка фри,
И я себя молю:
"Смотри и не смотри!"
Вот диски всех сыров
Забросил дискобол,
Один, как смерть, суров,
Другой, как жизнь, тяжел.
Спагетти протянуть
Отсюда на луну
Такие, как сейчас,
И те, что в старину.
В середке черный склад,
Лежит там шоколад,
Будь проклят и забыт,
Но видеть очень рад.
Вот тысяча капуст -
Лепечут листья уст,
Когда-то я учил
Ваш лепет наизусть.
Собранье земляник.
Зачем я к ним приник?
Их узнает всегда
Рязанский мой язык.
А вот и алкоголь,
Сказать тебе позволь,
Что это ты меня
Натаскивал на роль.
Привет тебе, коньяк!
Всегда и всюду твой,
И чачи не дурак
Был выпить, молодой.
А что вот это там,
Заплатим пополам.
Стакан - три тыщи лир.
"Спуманте". Мандельштам.
Ну что же? Ну, привет,
Великая Жратва.
И как мне не понять
Великого Жлобства!
Взгляни на мой живот
И покосись в карман.
Давай, давай, давай
Ударим по рукам.
Ты остаешься здесь.
А я опять туда,
Где нету ничего,
Ни крошки, ни следа.
Где бедный пирожок -
Святитель и пророк.
Но погоди, жратва,
И наш наступит срок.
Под русским топором,
В намыленной петле
И за пустым столом
На праведной земле
И мы нальем стопарь,
Надкусим огурец.
И полный наш словарь
Закроем наконец.
Мы скажем: "Наливай!"
И крикнем: "Дайте хлеб!"
А ну давай, давай -
Не то могила, склеп!
Мы вытащим тогда
Из голенища нож.
"Корми, а если нет,
То никого не трожь".
Корми, корми, корми!
А нет, так, черт возьми,
Мы станем наконец
Волками и людьми.
Ноябрь 93. Италия.
Рынок подержанных вещей в Риме
А. Глезеру.
Туда идет один автобус сто шестой,
И сорок пять минут ты в тесноте постой.
Зато - какой товар, какая красота!
Ушанку продают из римского кота,
Пижаму с мертвеца, солдатские штаны,
Они во всех углах, что Пифагор, равны.
Журнал, где голый зад и тот крутой фасад,
Который увлекал меня сто лет назад.
Повсюду дуче сам, не верю я глазам:
"Бенито, наконец я здесь, но ты-то там!"
Вот русский продает отцовы ордена
И говорит мне: "Друг, Кремлю теперь хана!
Сказал мне человек в таверне "Колизей",
Что Ельцина купил коммерческий еврей".
Мадонны и божки и будды без башки,
Компартии былой линялые флажки.
Караты в чугуне, Веласкесы в говне
И в этой стороне, и в этой стороне.
Вот римский сапожок Траяновых времен,
А вот и скарабей, а вот и фараон.
Тебя нельзя пройти, ты долог, что Китай,
Послушай, погоди, мне что-нибудь продай.
Бауту и судьбу, подшивку "На посту".
И поднимуся я в такую высоту,
Откуда видно мне до Лиговки моей.
Вы просто берега двух слившихся морей!
Я все с себя продам и все себе куплю,
Поскольку ничего на свете не люблю,
А только этот хлам, позорище веков.
Ну что поделать, я воистину таков!
Мне нечего ценить и некого жалеть,
Чуть-чуть повременить и вовсе ошалеть -
Разрушить этот мир, раскокать в пыль сортир,
О, тлен, сегодня ты - единственный кумир.
Ты правишь и зовешь, диктуешь и паришь,
Ты - Запад и Восток, ты - Рим и ты - Париж.
Ты вышел из могил, покинул ты курган,
Мы за тобой идем и по твоим кругам.
С тобою ночью спим, а днем тебе кадим,
И ты у наших ног, но ты наш господин.
Прощай, Великий Тлен у Тибра на камнях,
Которые давно уже Великий Прах.
Прощай, не поминай, я твой Великий Раб,
И это ничего, что я бываю слаб.
Я вечен, словно ты, мы одного гнезда,
И надо мной всегда стоит твоя звезда.
Ноябрь 93. Италия.
Прощание с Флоренцией
Прощай, и если навсегда,
То навсегда прощай.
Теперь уже свое лицо
Ко мне не обращай.
Не поворачивай дворцов
На узких площадях,
Не прячь сокровища свои,
Твой тлен, и пыль, и прах.
Прощайте, крепкие мосты
И Арно желтый ил,
На этих набережных я
Полсвета исходил.
Витрины страшные твои,
Где пялится карат...
Пускай они в последний раз
Мне в спину поглядят.
И Боттичелли, ты прощай,
Храни свое гнильцо.
Ты вовремя мне показал
Курносое лицо.
Теперь я знаю, как мне быть,
Кого во всем винить.
Спасибо, Сандро, подсобил,
Бедняге подал нить.
Прощай, мой кэт,
Прощай, мой дог,
Хозяйка Маргарит.
Я вам поднадоел чуток.
Кто знает - тот молчит.
Прощай, мой дом, где кипарис
И Аполлонов лавр.
Прощай, мой двор, где прожил я
Среди людей и лар.
Прощай, Тоскана, но поверь -
В Париже и в Москве
Я буду твой и только твой
И по тебе в тоске.
Ни Лондон и ни Петербург
Тебя не заменят.
Я буду ждать - а может, вдруг
Ты позовешь назад.
Ты позовешь меня во сне,
Как Медичи, сильна.
И я увижу на стене
Иные письмена.
Там будет черный силуэт,
Там будет тонкий крест.
Я променяю Моссовет
И всех своих невест
На то, чтобы опять пройти
По улицам твоим.
Кто знает, тот всегда молчит,
Мы знаем и молчим.
Кошки на развалинах древнего Рима
А. Монлизан.
Привет вам, милые, серьезные созданья.
Гляжу на вас я затая дыханье.
На ваши явные и тайные повадки,
Пока вы в Риме, в этом Риме все в порядке.
Я побывал в столице вашей - Колизее,
На вас поболее, чем на него, глазея.
На ваши мордочки, и хвостики, и лапки,
Пока вы в Риме, в этом Риме все в порядке.
Зачем глядите вы темно и безразлично,
Зачем кричите вы так тихо, симпатично,
Зачем живете вы в подвалах Колизея,
Где тигры ели христианского еврея,
Где гладиаторы вооружались к бою?
И что вообще являете собою?
Да, вы хозяева, а мы - дурные мыши,
Что притаились на минуту в этой нише.
Но выдаем себя и суетой и дурью
На повороте к мировому бескультурью.
Здесь на развалинах мы временно пируем,
Пятнаем вечность нашим смачным поцелуем,
Возводим грубые заводы и коробки,
Ждем от Всевышнего дешевой перековки.
А вы не то, и ваша область - время,
Вы разобрались в этой жуткой теореме,
Вот потому у вас зрачки что хронос,
Но это только мелкая подробность.
Когда-то вы достойно правили Египтом
И фараон был вашим ставленником гибким,
Ну а потом вы разбрелись по свету,
Но вы не выдали ни одного секрета.
И вот теперь столица ваша в Риме,
Где маска прошлого лежит в суровом гриме.
Вы наблюдаете сквозь прорезь этой маски
Все наши глупости, пороки и гримаски.
Вот я принес вам итальянские сосиски.
Молитесь за меня, родные киски,
Тому, кто создал Рим, Россию и Египет,
Чей профиль на монете четко выбит.
Но он не виден дуракам и негодяям,
И мы монету эту ищем и теряем -
И снова ищем и найти не можем,
Но все же некогда ее в карман положим.
Но это будет после нашей жизни
В том вечном Риме, истинной отчизне.
У Тйрмини
За вокзалом в закатном кармине
Я сидел, опрокинувши джус.
Никакой ностальгии в помине,
О проклятый Советский Союз!
Несусветные мотоциклеты
Пролетали безумной стрелой,
И фонтаны плясали балеты,
И цыгане бродили толпой.
И подсела ко мне незнакомка,
Попросив сигарету мою,
И потом мне сказала негромко:
"Come home, comrade, I love you".
Ну конечно, она проститутка,
Ну конечно, вокзал и т. д.
Но молчание было преступно,
Хоть и было мне не по себе.
Почему, почему, почему же
Был в словах ее явный укор,
И она, меня локтем толкнувши,
Повторила: "Решайте, синьор!"?
Почему не рожден я отпетым,
Авантюрным, безумным, лихим,
Почему не рожден я поэтом,
Пребываю огрызком сухим?
Я несчастлив с законной женою,
Как последний зрачок, одинок,
Я не знаю, что будет со мною
Через час, через этот денек.
Лет семнадцати, с легким загаром,
Мини-юбка, наколка, духи.
Почему не рожден я завгаром,
Управдомом людской чепухи?
Даже доллары преют в кармане,
Нету дела на сутки вперед.
И известно мне точно заране -
Жизнь моя безответно пройдет.
Вот единственный друг на сегодня.
Боже мой - как она хороша!
И назойлива воля Господня,
И свободна сегодня душа.
"Мерседесы" спешили и "ланчи",
Зажигались неона огни,
И, мечтая о вечном реванше,
Мы сидели в ограде одни.
И она, затянувшись "Мальборо",
Наклонилась ко мне через стол
И сказала мне кратко и скоро
Непонятный латинский глагол.
Я погладил бретелек полоски
И печально промолвил ответ.
Почему-то зачем-то по-русски:
"Что поделаешь? Нет - значит, нет!"
Утреннее размышление в кафе "Греко"
Бывают странные случайности -
Даю Вам слово или зуб -
Я забежал сюда по крайности,
Поскольку был предельно туп.
Хотелось как-нибудь позавтракать,
Уж полдень бил в колокола.
Моя яичница да здравствует!
Вошел - была и не была!
И вот, рассевшись на диванчике,
Я с удивленьем узнаю,
Что итальянские обманщики
Не уважают плоть мою.
Тут только кофе с алкоголями,
Да сандвичи, да dolсe vita,
Еще пирожные, которыми
Мне в Риме завтракать обида.
И я хотел уже отчаливать
И поискать чего попроще,
Но аппетит вопил отчаянно:
Кто ищет - не всегда обрящет!
И заказал я что-то глупое
И поглядел на эти стены,
А дорогое и безлюдное
Кафе пустело постепенно.
И, закусив какой-то курицей,
Положенною на горбушку,
Уставил взор, красот взыскующий,
Ширяющий на всю катушку.
И надо мной меж ламбрекенами
Висела в рамочке страница,
Которой бы аборигенам бы
Всех больше надо бы гордиться.
И вмиг узнал я почерк Гоголя
Про подлецов и департамент
И завитушки те, что около,
Пера гусиного орнамент.
И эти яти, эти ижицы
И росчерк гениально-острый,
Как флот, что по проливу движется
В Страну Великого Господства.
Вот здесь, за этими диванами,
Как папуасы и разини,
Они и нежились с Ивановым
И говорили о России.
Тогда холмы сникали римские,
Бледнели папы в Ватикане,
Ее просторы исполинские
В кафе сивухой затекали.
Сюда входили люди лютые,
И нарастал здесь гомон русский,
Пил граппу Иоанн с Малютою,
"Карвуазье" Филипп и Курбский.
Кто объедался кремом приторным,
Кто падал головой об столик,
Пророки, каторгой обритые,
Лежали навзничь возле стоек.
Один сидел, ликер заглатывая,
Единственный был в равновесье,
Все время на брегет поглядывая,
Поскольку собирался к мессе.
А в глубине, гуляя бедненько,
Где эмиграция припухла,
Мицкевич ждал себе соперника
Из ледяного Петербурга.
Вдруг кто-то подошел панически
И протянул ко мне бумагу,
И я, безумный, но практический,
Всю сразу потерял отвагу.
Был этот счет исчислен лирами
И должен быть оплачен лирой,
И я его в досаде выронил
Рукой безденежной и сирой,
Поскольку я проел в безумии
Штаны себе, жене костюмчик.
И я вздохнул с такою думою:
"Куда ты делся, мой подстрочник?"
Ну что ж, судьбы не изнасилуешь,
Она гуляет не впервые.
Давайте, Николай Васильевич,
Оставим вместе чаевые.
Морской музей в Венеции
Итальянский торпедный катер,
Год выпуска тридцать девятый,
Бубновый туз на борту
Под именем, флагом и датой.
Праздничная гондола,
На которой плавал Отелло,
Налево
"Буцентавр" - золотая мадонна
И крылатый лев на носу, листающий книгу.
Галера, которой впору перевозить квадригу.
Далее водолаз. Жизнь не задалась,
Если в таком скафандре, скажут ему: "Аванти!"
Еще один прогон - яхта класса "дракон".
Все они в этой гавани,
Окончено плаванье.
Нет адмирала - все задремало.
И даже привратник глух,
На лацканах пух.
Требует билеты, но пускает и так,
Простак.
А рядом плещет лагуна,
Кладбище Сан-Микеле.
Все мертвецы при деле,
Служат матросами в этом порту,
Монеты держат во рту.
И дрейфует все понемногу
К морскому богу.
Флоренция
Глинистый Арно мнется себе под мостом,
Мотоциклеты ревут на ходу холостом,
Серое облако падает вниз на холмы,
Только что мне не хватает дорожной сумы.
Долгая жизнь - это только дорога сюда:
Камень, и небо, и желтая эта вода,
Это, должно быть, последний до смерти приют,
Дальше уже заколотят, забьют, закуют.
Сразу же ясно, что это столица души,
Надо кричать,
не оттачивать карандаши,
Надо к стене прислониться затылком и лбом,
Надо под горку скорее пуститься бегом.
Пусть поглядят эти люди, как беглый дикарь
Рвется на паперти что отрывной календарь.
Пусть поднимают и пусть утешают меня,
Пусть возникает вокруг суетня и возня.
Я не прощу им единого часа без них...
Под руки взяли, купить бы сейчас на троих.
Выпить в подъезде
и в той подворотне, где Дант...
Мне показали - там нынче пожарный гидрант.
* * *
В ушную раковину Бога,
оглохшую к исходу дня,
скажи всего четыре слога:
прости меня.
И. Б.
Прости за то, что, слабый, старый,
Я не всегда открыт тебе,
За то, что голос небывалый
Не царствовал в моей судьбе.
За то, что не всегда воочью
Ты предстоял передо мной.
Прости, что засыпал я ночью,
А днем и вовсе был не твой.
Прости меня, мне жизнь постыла,
Но дай добраться до конца.
Прости меня за все, что было,
Во имя Сына и Отца.
Прости меня. Прости. Я знаю,
Что безысходно виноват,
Что я тебя не понимаю,
А ты мне все же будешь рад.
Стихи, начатые в церкви Santa Maria della Saluta
Матери.
Разбуди меня ночью в четыре часа
И скажи, что дурная прошла полоса.
И воскресный рассвет как в церковном окне
Пролетит по паркету к затемненной стене.
И под утлый огонь той последней зари
Все, что знаешь, о будущем мне говори.
Глядя в купол на роспись Его торжества,
Я тебе обещаю - ты будешь жива.
Нет ни жизни, ни смерти, ни меня, ни тебя,
Только свечи горят в глубине октября,
И архангел пикирует, как "мессершмитт",
И твой голос со мной до утра говорит.
До свиданья, молись за себя, за меня,
Эти стены не выстоят, нас затемня,
И когда мы увидим простор Божества,
Я скажу тебе слово, а ты мне слова.
Семену Липкину
Я вижу Вас совсем нечасто,
Тринадцать будет лет как раз
С тех самых пор, когда начальство
Вполне разгневалось на нас.
Еще не лысину, а бобрик,
Еще безусое лицо...
Не Вы ли на чванливый окрик
Билет вложили в письмецо?
Но нет, не в этом все же дело,
А дело, видите ли, в том -
Вы человек водораздела
Времен, сложившихся гуртом.
Вы - Заболоцкий и Багрицкий,
Вы - Гроссман, но и Пастернак.
Вы мрак, нас издавна покрывший,
Прошли насквозь как вещий знак.
Вы спутник двух великих женщин,
Что входят в список четверых,
Которым веком был завещан
Невероятный русский стих.
Вы шли через края Востока,
Как Марко Поло и Рубрук,
И возвращались одиноко,
Охватывая полный круг.
И будет то вовек нетленно,
Что Вы связали через край
Холмы и рощи Вифлеема
С горой по имени Синай.
Отель "Гритти"
Пять окон на канал
И гундолы у пристани,
Я в бельэтаж вхожу,
Разглядывая пристально
Барокко в этих барах
И кресел молоко,
Террасу терракоты
И в холлах рококо.
Везде гуляет дойчланд
Да изредка косые,
Я объясняю бармену,
Как хорошо в России.
И то, чту наша водка,
Куда евонной граппе.
И тут заходит некто,
Он в барсалино-шляпе.
На нем пиджак из твида
С той самой речки Твид,
Он по-американски
Картаво говорит:
"Одну большую водку,
"Столичную"! О`кэй".
Я был во всем отеле
Единственный еврей.
Поэтому я сразу
В момент его узнал.
Он с Нобелевских премий
Ту водку покупал.
В Италии когда-то
Он санитаром был,
В Париже вместе с Джойсом
В "Ротонде" он кутил.
Ловил форель в Огайо,
На Кубе - рыбу-меч
И подавал в футболе
Неотразимый мяч.
В России в каждом доме
Висел его портрет,
Давно уже на свете
Таких кумиров нет.
Он написал в отеле
Ту "Киску под дождем",
От коей мы доселе
Большого чуда ждем.
А после, как Джек Лондон,
К подросткам перешел,
Но под дождем холодным
Он забивает гол.
Порой в свои ворота,
Но это ничего.
Вот так в отеле "Гритти"
Увидел я его.
Он тяпнул рюмку водки,
Спасибо не сказал.
Когда-то Евтушенко
Об этом написал.
На карнавале
На карнавале
В начале ночи
Венецианской
Какие ноты!
Шурует Вагнер,
Шумит Бетховен,
Играет ангел
Среди диковин
На флажолете,
На мандолине.
Ах, пожалейте
Меня отныне.
Ведь вечно это
Я слышать буду.
Гудит Пьяцетта,
Людскую груду
Переправляя
На вапоретто.
Ах, вечно буду
Я видеть это.
На колокольне
Колотят мавры,
Везде привольно
Стоят кентавры,
Где Византия
Сроднилась с Римом
В одном созданье
Неукротимом.
Вот Паганини,
Вот Элвис Пресли.
Да, вечно буду
Сидеть я в кресле
У "Флориана"
Среди Сан-Марко
И филигранно
Из зоопарка
Толпы туристской
Тянуть, что надо.
Моя прописка -
Моя бравада!
И патефончик
Годов тридцатых,
И баритончик
В его раскатах!
На карнавале
В начале ночи
Вы мне шептали:
Люблю вас очень!
Венецианский кот
И. Б.
О чем ты думаешь спокойно,
С моста взирая на канал?
Ты долго шел путем окольным,
На набережных спуск искал.
Ты ждал подмоги из лагуны,
За высотой следил не зря.
Снимал и ставил караулы,
Где чешуя из янтаря.
Тебя не привлекали толпы,
Ты был вовеки одинок.
Гулял ты по Пьяцетте долго,
Где вечность что морской песок.
Отвергнув мелкие интриги,
Не удивлялся ничему.
И у столба, где лев при книге,
Ты не завидовал ему.
Тебя ловили частой сетью,
Ты поступал наоборот.
Ты был один за всех на свете -
Простой венецианский кот.
Музе
Останемся с тобой, хоть ты на вид груба,
Твоих шершавых губ обидно шевеленье.
Но поздно нам с тобой уйти на отруба
И потому, что так пропустим вы Веленье.
Стрекочет аппарат, слепит электросвет,
Повсюду господам показывают фокус,
Срезает лавры враль, хлопочет паразит,
И только мы с тобой снимаем с меди окись.
Еще наступит день рожденья пирамид
И конница пройдет на Загородный лавой,
Тогда-то будет счет закрыт и перемыт,
И нас с тобой возьмут в приданое с державой.
Пока терпи и жди. Труди свою мозоль,
Стой у чужих трибун и обходи их с краю.
И все-таки еще в последний раз позволь
Сказать тебе: "Вовек тебя благословляю!"
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1994/6/rein.html
Док. 650523
Перв. публик.: 21.06.94
Последн. ред.: 21.05.12
Число обращений: 0
Рейн Евгений Борисович
|
