В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Олег Гущин: это трудно - оставаться самим собой Назад
Олег Гущин: это трудно - оставаться самим собой
Это интервью оказалось одним из самых непростых в истории нашего сайта. Ждали его очень долго, а дорога была нелегкой, она петляла и запутывалась. И все упиралось во время. Его катастрофически не было. Заслуженный артист России Олег Иванович Гущин востребован и в театре, и в кино, невероятно трудолюбив и почти всегда недоступен. И вдруг - о радость! - два часа свободного времени. Но и тогда мы не подозревали, что ждет нас нечто совершенно особого жанра и уж совсем не интервью в привычном понимании этого слова. Это оказался театр одного актера. Мы были вознаграждены за долготерпение! Это было не интервью, не беседа, это был моноспектакль. Как все-таки жаль, что наблюдать эту блистательную импровизацию могли только двое - я и наш фотограф.

Путь в "артисты"

Почему "пошел в артисты"? Я даже не знаю, как это у меня произошло...

Я вырос в большой латышской семье. Отец - русский, мать - латышка. У моей латышской бабушки было 10 детей, я вырос в окружении дядюшек, тетушек, двоюродных братьев и сестер. Актеров в нашей семье не было. Я даже и не знаю, когда и почему во мне возникла эта тяга к актерству. Но я точно помню, когда во мне возник этот спортивный азарт - "я буду артистом" - в армии, на гауптвахте. Мне оставалось служить всего неделю, я был уже "матерый дед". А по натуре я был не то, чтобы хулиганистый, а такой... нетерпеливый. Вот и попал на пять суток одиночной камеры, хорошо ещё, что не в карцер. И вот сижу я в одиночке, ни с кем не общаюсь, только газеты читать дают. А мне через неделю домой. И что я буду делать на "гражданке" - непонятно.

Как-то дали мне "Комсомольскую правду" (прим.-аудио) в которой на последней странице, там, где всякие кроссворды, было опубликовано, что Олег Иванович Янковский получил премию Ленинского комсомола ( прим. - 1977 год). А рядом с этим сообщением - статья о том, как в артисты-то попасть. Обязательно надо иметь какие-то вокальные данные, плясать надо хорошо, ещё что-то... Но самое главное, что меня потрясло - конкурс! От двухсот до двухсот пятидесяти человек на место. И я подумал - "Двести человек на место? Это кто же туда попадает-то? Какие люди необыкновенные туда попасть могут?"

Вот тут и появился у меня азарт... Но ни плясать, ни петь я не умел. Мне ещё в школе учительница пения сказала: "Гущин, ты только не пой. Я тебе и так четверку поставлю". Так у меня и получилось с аттестатом: все тройки, а по пению и физкультуре - четверки.

И с такими "показателями" я поехал поступать в ГИТИС! В приемной комиссии на мой аттестат глянули и так, пренебрежительно-снисходительно: "Молодой человек, Вы хотя бы понимаете, КУДА пришли поступать с такими-то оценками? У нас с золотой медалью люди поступить не могут". Но документы всё-таки приняли, и я, как все абитуриенты, стал ходить по отборочным турам, по всем театральным институтам. Пришел в Щукинское училище, на первый тур. Называют мою фамилию, захожу в аудиторию, а там студенты сидят, первокурсники, педагог молодой... И вот он так устало-устало говорит мне: - "Ну что будете читать?"

Я отвечаю громко, отчетливо: - "Лермонтов! "Мцыри"!".

- "Ну, давайте...>>

Я в полный голос начинаю читать: - "Старик, я слышал много раз...>>

- "Дальше встаньте, пожалуйста...>>

Я не понял: - "Что?"

- "Дальше встаньте, пожалуйста...>>

Ну, отошел я так метров на пять и снова бодро, громко: - "Старик, я слышал много раз...>>

- "Ещё дальше встаньте, пожалуйста...>>

- "Ещё дальше?"

- "Да, ещё дальше...В угол встаньте, во-о-н туда, в угол...>>

Ну, я отошел в этот угол и громогласно объявил: "Лермонтов! "Мцыри"!

- "Вот так нормально. Ну, давайте...>>

- "Старик, я слышал много раз..."

- "Спасибо. Следующий!"

Меня в первый год не приняли никуда, я уехал в Ригу и там год работал. Но осталась во мне эта злость, азарт - доказать не кому-то, а самому себе, что всё равно смогу поступить в театральное училище и "на артиста выучиться".

На следующий год опять поехал поступать. Всё повторялось - один институт, второй, третий... Не принимали меня... Но всё-таки, хотя и с большим трудом, я прошел в ГИТИСе на третий тур. Мне строго было сказано - "Надо подготовить новую программу, Вас будет смотреть кафедра, народные артисты...>> А я же ничего тогда не понимал - кафедра, народные артисты... Я и в театре до этого не был никогда! Кстати, впервые я в театр попал, когда мне был уже 21 год, "Утиную охоту" смотрел. Знаний о театре - никаких. Со мной даже вот такая история приключилась: знаете, среди абитуриентов театральных вузов всегда есть люди, которые поступают-поступают, но никак поступить не могут. Зато знают - ВСЁ! Что надо читать, кто как принимает, на что обращает внимание... Вот у одного такого я спросил:- "А кто курс набирает?"

- "Кнебель" (прим. - Мария Осиповна Кнебель)- "А он строгий?"

И вот с таким знанием театра я пришел на третий тур в ГИТИС (смеется). Приготовил отрывок из "Ромео и Джульетты" - монолог Меркуцио. И специально для такого события сшил себе рубашку с воланами, широкую, "средневековую"...

Представьте себе: зал, сцена, зрители, в первом ряду "кафедра", народные артисты. И выхожу я на сцену в этой самой рубашке... с воланами.. Слышу - не смешок даже, а такое... "подрагивание" в первом ряду. Ну, стал я читать монолог Меркуцио, серьезный такой монолог о королеве сновидений, драматический... И со сцены видел, как эти народные артисты просто на столы падали от смеха. Но монолог я дочитал!

Уж и не знаю, какие "высшие силы" вмешались, но мне сказали: - "Знаете, вопрос о вас будем решать". У меня появилась надежда - а вдруг всё-таки примут? Но меня вызвали и педагог по речи ( я потом учился у неё) сказала: "Мы не можем Вас принять, у Вас такой акцент латышский!". Я стал обещать, что буду стараться, что отдам все силы...

Не знаю, что произошло, но в итоге меня зачислили на этот курс. Зачислили последним! Вот так и началась моя студенческая жизнь.

Учился я у Иосифа Михайловича Туманова, замечательного педагога. К сожалению, он скончался летом 1981 года. После его смерти на курс были приглашены Эфрос и Юрский. Анатолий Васильевич Эфрос взял с курса всего восемь человек, и меня в том числе. Он с нами делал дипломный спектакль. После окончания института год я проработал в Рижском ТЮЗе, а потом переехал в Свердловск.

Цепь случайностей и совпадений

Мой приход в труппу Театра им. Гоголя - это цепь случайностей и совпадений, порою просто мистических.

Я работал в Свердловском ТЮЗе, там у нас сложилась хорошая команда. Были замечательные режиссеры, которые ставили интересные спектакли, вот Дмитрий Астрахан, например. Он потом стал большим кинорежиссером. Была замечательная компания, мы дружили - Слава Бутусов, Алексей Балабанов, Александр Титель (прим. - главный режиссер оперной труппы Музыкального театра им. К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко). В Свердловске в те времена царила какая-то особенная атмосфера, аура... Был легендарный рок-клуб, который объединял не только музыкантов. Элемент борьбы ощущался. Мы живем не зря - так мне казалось, да и не только мне. Но постепенно атмосфера менялась, появилось много новых возможностей и в течение полутора-двух лет все "разлетелись", уехали из города.

Мне уже было тесно в Свердловском ТЮЗе, я "бился головой в потолок", я там сделал практически все.

И вот тут так совпало: мне предложили сниматься в фильме (прим. - "Без правосудия") на киностудии им. Горького, я уехал на съемки.

В Москве случайно, на каком-то спектакле, встретился с Романом Виктюком, который меня знал ещё по студенческим временам - он смотрел наши учебные постановки. Он и предложил мне поработать у него в театре. Я к этому времени уже как-то "зацепился" в столице, снимался в кино - тогда ещё что-то снимали. Увы, в Театре Виктюка как-то не сложилось. Я думаю, что администрации театра я, как актер, просто был не нужен. А Роман Григорьевич... У него были какие-то свои творческие планы, он не вникал в организационные проблемы. Тем не менее, он повлиял, конечно, на мое решение остаться в Москве.

Я ведь из Свердловска-то когда уезжал, мне 33 года было. Мне тогда многие говорили: "Ну, куда ты едешь, ведь не молодой уже! Ты едешь в "никуда", у тебя там ничего нет!". И я понимал это, понимал, что шансов у меня практически нет. Кто меня возьмет в мои-то 33 года в московский театр? Но я отрезал всё, что было и уехал. В "никуда" уехал.

И также в "никуда" я ушел и от Виктюка...

У меня не было квартиры, не было работы. При этом, как ни странно, у меня был азарт, подъем какой-то. Хотя период был жуткий, что и говорить. Жилья у меня не было, но были знакомые, были какие-то деньги, поэтому я как-то перебивался. А потом случилась "павловская денежная реформа", все мои накопления испарились, и я остался вообще ни с чем. Что делать? Выбор у меня был небогатый... Возвращаться в Свердловск? Но представил себе все эти вопросы - "Ну, что вернулся?"...

Ходил я по городу Москве - одинокий, несчастный, бесхозный.. И кто-то мне сунул книжку - "Это я, Эдичка". Прочитал я эту книжку, и так меня это зацепило. Надо же, как человек про одиночество понимает! Можно как угодно относиться к Эдуарду Лимонову, к его политическим взглядам, но эта книга - одна из лучших книг об одиночестве и любви.

Прочитал я эту книгу и ходил такой ... вдохновленный. А буквально через несколько дней один из моих приятелей, с которым мы вместе учились, сказал - " С тобой хочет встретиться главный режиссер Театра им. Гоголя, Сергей Яшин. Сходи - эта встреча ни к чему не обязывает, а тебе всё равно терять нечего". Я и пошел. Захожу к нему в кабинет и он мне сразу, без всяких разговоров - "Хотите завтра начнем репетировать?"

Я готов был сразу же сказать "да", но для проформы спросил - а что? И в ответ - "Это я, Эдичка"...

Театр им. Гоголя

В начале 90-х годов Театр Гоголя переживал не самые лучшие времена, репертуар был самый замшелый, положение - удручающим. Кстати, эта прежняя репутация незаслуженно преследует театр до сих пор. Для меня же приход в этот театр - был самый лучший выход из того тупика, в котором я тогда оказался. Мне друзья говорили - " Ну, пойдешь ты в Ленком, или Маяковку... Но ты же не будешь делать там, то, что сможешь получить в Театре Гоголя". Так и получилось. Я сразу же получил главную роль, и вот с тех пор сыграл полтора десятка главных ролей.

Первая моя работа в Театре Гоголя - пьеса Владимира Максимова "Там вдали за бугром", а персонаж - Варфоломей Ананасов, прообразом которого и был Эдуард Лимонов. В пьесе много цитат и целых фрагментов из его романа "Это я, Эдичка", а в этом романе, как вы знаете, наговорено много всего...

Начали репетировать, но тут начались сложности - мы не хотели выбрасывать ненормативную лексику. Нам казалось, что это художественно оправдано. Ведь писал он об одиночестве, о том состоянии, о котором нельзя сказать - "мне плохо" или "мне хуже всех". Ну, нельзя так сказать об одиночестве! Вот и получается, что наиболее адекватная словесная форма для выражения этого состояния, извините, - нецензурная. На мой взгляд, если ненормативная лексика нужна в данном конкретном тексте, если это не самоцель, то это нормально, это нужно сохранить.

Спектакль "Там вдали за бугром" вызвал резонанс в театральных кругах. Не могу сказать, что зритель стал "ломиться", но мы почувствовали некий перелом, потому что такого в Москве ещё никто не делал. Это уже потом начался процесс - ненормативная лексика, жаргон.. А в начале 90-х ещё побаивались. И вот этот спектакль стал "первой каплей".

Потом Сергей Яшин поставил спектакль "Костюм для летнего отеля" по малоизвестной пьесе замечательного драматурга Тенесси Уильямса (прим. - трагическая поэма о выдающемся американском писателе Скотт Фицджеральде и его жене Зельде, живущих в вихре великого века джаза). И вот этот спектакль прогремел. Был полный зал, в наш театр ходила вся Москва. Как-то всё сошлось - режиссерская работа, его взгляд, моё состояние. А как замечательно играла Светлана Брагарник!

Потом мы поставили "Бесприданницу", спектакль пользовался успехом, критики неплохо о нем отзывались. Играл я Карандышева. Понимаете, в чем проблема этой роли: ведь изначально все знают, что вот этот - невзрачненький, в очёчках, с пистолетиком в руках, а этот - представительный, вальяжный.. И ясно же сразу, кого любить-то будут! Все будут любить Паратова, и Лариса тоже будет любить Паратова...

Но ведь у Островского нигде не написано, что Карандышев - какой-то убогий.

Написано: Юлий Капитоныч Карандышев, молодой человек, небогатый чиновник. И когда на сцену выходит "нормальный" Карандышев, то получается совсем другое - два нормальных мужика борются за женщину. Появляется интрига!

Трагедия-то Карандышева не в том, что он "некрасивый", а в том, что его не любят. Когда человек влюблен, он слаб. Он же и говорит про Паратова: "Сердца нет, оттого он так и смел". А у него сердце есть, поэтому он уязвим, поэтому он мечется от этой любви, которая его - его!- убивает. И в финале, когда он стреляет в Ларису, он не убивает её, он спасает её!

Вот Карандышева часто играют в очках. У нас он тоже в очках, но очки - это символ, символ того, что он слепнет от любви. Он обезумел от любви, он - деградирует от этой любви. И слепнет... Карандышев ведь не убивает Ларису, он спасает её, потому что понимает, что она всё равно погибнет, ей - конец... Он не кричит, он говорит тихо-тихо, без надрыва - "так не доставайся же ты никому...>>


Потом был спектакль "Долгий день уходит в ночь" пьесе Юджина О`Нила, американского классика, в нем заняты всего четыре актера: моего отца играл великий русский артист, один из "последних могикан" - Владимир Яковлевич Самойлов. Маму мою играла Светлана Брагарник, младшего брата, Эдмунда, - Андрей Болсунов. А я играл Джейми.

Пьеса сложная...но не "чернушная", нет. Скорее, меланхолически-безысходная. Мать - наркоманка, отец, бывший актер, - алкоголик, старший сын Джейми - тоже алкоголик, к тому же "не вылезает из публичного дома". И младший брат, молодой писатель, который болен чахоткой ( прим.: прообраз- Юджин О`Нила). Я видел эту пьесу в Стокгольме, с Биби Андерсен (Bibi Andersen)... Тогда я эту пьесу ещё плохо знал, хотя она мощно идет по мировым репертуарам.

Первые года два я довольно мучительно ходил на этот спектакль, а потом вдруг что-то "перевернулось" в душе, и я с таким удовольствием стал играть! Это был один из любимых моих спектаклей. Он был построен так, что в первой части мы видим в семье Тайронов любовь и идиллию. Никто не срывается, все чувствуют взаимную симпатию, дорожат друг другом. Джейми борется за свою маму, за сохранение семьи, за любовь этого дома, за младшего брата... А затем, во втором акте происходит срыв и все рушится, как карточный домик.

Мы с этим спектаклем трижды ездили в Америку, в Сан-Франциско были, в Бостоне... на фестивале играли, перед эмигрантами. Американцы вообще русский театр принимают хорошо. А этот спектакль - особенно. Они привыкли, что эту пьесу Юджина О`Нила играют в "чернушных", убогих декорациях, а у нас на сцене - богатый дом, красивые костюмы; всё-таки, старый Тайрон был когда-то актером, успел что-то заработать за свою жизнь. Для американской публики непривычным было такое сценографическое решение.

Очень понравился им Владимир Самойлов, великий русский актер. Если бы он жил в Америке - он бы миллионером был, его бы на руках носили. На гастролях в Америке Владимир Яковлевич вообще-то плохо понимал, что вокруг происходит, он по-английски только два слова знал - "Гутен морген" (смеется). Он, кстати, всегда на гастролях просил, чтобы наши номера были рядом. Знал, что я буду рядом, что не брошу, не подведу.. Очень легкий в общении человек, с удивительным чувством юмора. Он частенько подшучивал -- " Ну, что за фамилия - "Самойлов"? Вот "Гу-у-ущ-щ-щин"...>> А когда стояли на поклоне, он, наклоняясь, говорил негромко - "Браво, Гущ-щ-щин..". Ему из зала кричали - "Браво, спасибо!", а он, также в поклоне, бурчал - "Да на здоровье...>>

Владимир Яковлевич в Америке такие перлы выдавал, это просто невозможно было! Помню, нас в Сан-Франциско пригласили на берег океана - там были построены легкие декорации, студенты играли "Ромео и Джульетту". Какие-то колонны, а ещё дальше какие-то коровы паслись - уж не знаю, случайно это было, или специально этих коров пригоняли... Спектакль начинался часов в 6-7 вечера, когда ещё солнце было, а ко второму акту уже становилось прохладно. И зрителям выдавали такие толстые пледы, чтобы они могли укрыться... Вот так, полулежа в шезлонгах, укрывшись этими пледами, зрители и смотрели этот спектакль. Ну, ясно, что половина из них просто засыпали.

И только в первом ряду Самойлов ( а я немного выше сидел, и не столько на спектакль смотрел, сколько на него), в одной майке, в такой тряпошной кепке... только Самойлов все три с половиной часа смотрел этот спектакль. Смотрел внимательно, не отрываясь.

А когда спектакль закончился, я спросил - "Ну что, спектакль понравился?"

Он посмотрел на меня мудрыми глазами и сказал - "Нет повести печальнее на свете...>>

"Театральный роман"

Ну, как можно рассказать о "Театральном романе"? Я могу только высказать какой-то свой взгляд на эту историю, свое понимание - вот и все.

Как-то Виталий Яковлевич Вульф привел к нам на спектакль даму из Японии, она у себя на родине какой-то очень крупный театровед. Для них Станиславский, Немирович-Данченко - это же какие-то божества, "иконы" театра. Она посмотрела наш спектакль, а потом сказала Вульфу - "Я ничего не поняла. Он что, был - такой? Станиславский - был ТАКОЙ?"

Меня часто спрашивали - "Что Вы имели в виду, когда именно так сделали роль Станиславского?" Да ничего я не имел в виду... Во-первых, я Станиславского не знал, и что и как он там репетировал - я тоже не знаю. Но у Булгакова роль Ивана Васильевича написана именно так, а уж его-то сложные отношения со Станиславским, с театром - ни для кого не секрет.

Во-вторых, Иван Васильевич - это собирательный, обобщенный образ тех режиссеров, которых я видел, с которыми работал. Ведь я же не знаю, какой он был - Станиславский-то. Да и не один он там такой, Иван Васильевич.. Там все такие..

Помимо текстов Булгакова, Костя Богомолов взял ещё стенограммы репетиций Станиславского. Стенограммы настоящих репетиций Станиславского и Немировича-Данченко! Большинство монологов из второго акта - это тексты репетиционных стенограмм. Вот фраза - "Волосы рвать будете у моего гроба" - это же он говорит, это всё взято из его стенограмм. Последний монолог, когда Иван Васильевич рассказывает про Чайку, про Чехова, про Вишневый сад - это тоже текст из репетиционных стенограмм

А вот фраза - "Я один режиссер!", которая идет рефреном по всему спектаклю, родилась совершенно случайно. Я неправильно во время репетиции прочитал текст: "Я.. (дальше - запятая) Один режиссер...>> Понимаете? Я пропустил запятую в тексте! А Костя сказал - "О, вот это оставьте!". Так это у нас и закрепилось...

Понимаете, в этом спектакле много всяких небольших придумок, получилось что-то вроде коллективного творчества. Придумывали, импровизировали все: и режиссер, и я, и другие актеры...

Вот, помните, в спектакле есть сцена: идет репетиция, юноша пытается объясниться в любви девушке, молодые "актеры" волнуются, а Иван Васильевич и Людмила Селивестровна наблюдают за ними сверху (свысока!) из зрительного зала. И как-то во время одной из репетиций я попросил стакан с чаем - "Давайте попробуем так". И случайно на прогоне звякнул ложечкой о стакан, а актеры среагировали! Получилось удачно, вот и оставили. Этот жест очень работает на образ.

У нас собралась такая команда, что если заменить кого-нибудь - совсем другой спектакль будет. Я давно уже такого не видел: артисты стоят за кулисами ( образно, конечно - кулис там нет) и смотрят, как работает другой. И я стою, смотрю.. Потому что интересно, потому что каждый раз спектакль играется немного по-новому. Вот это подкупает. Ты понимаешь - что-то связывает этих людей. Мы ведь работали без всякой натуги, легко. Кстати, не так долго мы репетировали - месяца два-три.. Собирались на пару часов - ну, давайте что-нибудь придумаем. Режиссер предложил историю, подхватили... У кого-то одна идея родилась, у кого-то другая, подхватили. На репетициях же не всегда соглашаешься с режиссером, конфликты бывают, а вот с Костей Богомоловым ни разу непонимания не возникло, недоверия. Легко работалось.

Критики пишут, что спектакль может перейти в анекдотичность. Вобщем-то, они правы. Приятно, что зрители смеются, но переходить в анекдотичность нельзя... Накомиковать-то можно, но важно сохранить дистанцию, отстраненность и стиль спектакля.

О кино.

Моя первая серьезная работа в кино - в кинофильме "Людоед", пригласил меня Геннадий Земель. Потом я снимался у него ещё раз, в картине "Изобретатель фараона", но этот фильм куда-то пропал...

Гена Земель - "ребенок Карлага", он родился там. Эта тема больная для него... Земель сам написал сценарий к этому фильму, он многое хотел рассказать о тех кровавых временах, и вот для такого "шока" ему нужен был радикальный натурализм.

Съемки как раз во время августовского путча были. Перепугались, конечно, пленки в землю зарывали, кто-то уехал, кто-то призывал "автоматы раздать". Но я мало что помню, эта тема как-то "мимо прошла". Во-первых, первая серьёзная роль в кино, а во-вторых, съемки были очень тяжелые. Снимали в Казахстане, в городе Балхаше. Гена давал мне в день одну банку консервов - кильку в томате балхашского рыбзавода, он таким образом доводил меня до состояния изнеможения. Ему нужна была это "изнеможденность", чтобы подчеркнуть драматичность ситуации - вот мальчик приходит на зону, он не знает, что там у него отец... Ему приходится разбирать дело о побеге, о людоедстве, он сталкивается с чудовищной жестокостью и несправедливостью. И в конце-концов он становится таким же, как и все.

Эти съемки меня сильно вымотали, и эмоционально, и физически. Я понимал, на что иду, но чтобы так...Условия были ужасающие. Жили мы в двухэтажной гостинице, в номере - тумбочка, кровать железная и раковина с умывальником. Пол под ногами "шевелился" от тараканов! Снимали фильм на настоящей зоне, никаких декораций там не выстраивалось, всё по-настоящему было: настоящие бараки, настоящие танки. И крушили эти бараки тоже по-настоящему. И тема картины непростая, и съемки были трудные...

Вот в "Джокере", например, мне было интереснее сниматься. Я мог себе позволить разнообразить роль, показать невероятное противоречие жизни своего персонажа. Сценарий простой, но, как рассказывал Константин Шамин ( прим. - режиссер фильма), это невыдуманная история. Человек попадает в сложные житейские ситуации, он сталкивается с непониманием близких людей, с предательством... И минуты слабости у моего героя есть, и сомнения. Это не статичный, "плоский" образ "супергероя", он - разный, а это интересно и для артиста, и для зрителей.

Конечно, актера всегда привлекает богатый драматургический материал, но сейчас стали снимать простенькие такие мелодрамы, без лишних затей. У меня была главная роль в картине "Четвертая группа" молодого режиссера Александра Копейкина. Может быть, можно было как-то разнообразнее сыграть, но, во всяком случае, я старался честно сделать эту роль. В мелодрамах же начнешь по-настоящему работать - будет ещё хуже. И режиссер просил - "Не надо "играть". Да я и сам понимал, что это не "фестивальное кино"... Но зрителям интересны какие-то человеческие отношения, какие-то ситуации житейские, в которые они сами попадали не раз. В таких картинах всегда важно чувство меры и немного иронии, чтобы не скатиться к слащавой сентиментальности. Мне кажется, Александру Копейкину удалось удержаться "на грани" и не впасть в эту душещипательную слезливость.

А сейчас я снимаюсь в сериале у Сергея Быстрицкого, играю отрицательного героя. Так уж получилось, что прицепилось ко мне это клише - бандит, убийца. Я бы с удовольствием сыграл роль "положительного героя", хотя любой актер подтвердит, что играть отрицательный персонаж намного интереснее - эти персонажи колоритнее, в них есть простор для актерской фантазии.

Мне интересно было бы ещё поработать с кем-нибудь из молодых режиссеров. Ведь молодежь совсем другая, они не такие, какими мы были в их годы, они другие, у них мозги по-другому устроены! Молодежь на мир смотрит совсем иначе, у них и отношения-то другие. Вот мне и интересно - что у них внутри-то творится, какие чувства они выражают, что их волнует.. Может быть, человек что-то по-другому повернет - "Оп-па, а я про это совсем не так понимал". Моё поколение, старшее поколение - тут загадки-то для меня нет..

У меня же пробы в кино никогда не получаются. Наступает момент ( я до сих пор не могу от него отделаться!), наступает момент, подсознательный - "понравиться". Когда снимаешься уже - то всё нормально, ты занят делом. А вот пробы, показы... Но ничего не поделаешь, это часть работы.

О себе.

Как отношусь к Internet? Да никак. Я не попал в эту историю нового поколения. Ну, иногда могу узнать что-то, информацию какую-либо найти. А вот форумы, переписка - я к этому равнодушен. Вот сделали мой сайт, за что я очень благодарен. Я понимаю, зрителям интересно что-то узнать, спросить. Стараюсь выбрать время, как-то ответить. Тем, кто задает вопросы, мои ответы, наверное, кажутся суховатыми, но я же не знаю этих людей, не знаю, что это за личности... Я пытаюсь всё-таки как-то на дистанции держаться.

Я вообще человек неконтактный, одиночка. Знаете, у Феликса Зальтена хорошо написано: "Одинокий путник идет дальше других".

У меня много друзей, но все они к нашему актерскому цеху отношения не имеют. Студийность театральная... в этом, конечно, что-то есть, но это не для меня. Нет у меня восторга от театра, нет всепоглощающей вовлеченности в этот процесс. Вот Светлана Брагарник, я вижу - она без театра не может, для неё театр - это жизнь. Завидую я ей. Я так не могу, нет. Она молодец. Ради театра она готова жертвовать всем. Конечно, я понимаю, что отдавая всё, человек, наверняка, жертвует многим. Да не "наверняка", а - точно... С ней легко работать, она моя постоянная партнерша на сцене. Кем она только не была - и женой моей была, и тещей, и теткой... Сколько спектаклей с ней переиграно!

Я желаю всем...

Я желаю всем - оставайтесь самими собой (прим. - аудио). Это самое главное. Это так тяжело в наше время, особенно в зависимых профессиях, да и не только в них. Это трудно - оставаться самим собой, ты многое теряешь, но в итоге...

Рассказывают, что Тарковский как-то встретил своего однокурсника и спросил, что тот снимает. Однокурсник стал рассказывать, что снимает фильм "на заказ", который ему совершенно неинтересен. Но зато потом... Потом сделает "настоящее" кино. И услышал в ответ: - "А ты что думаешь, оттуда возвращаются?"

Всем нам приходится идти на компромиссы, но каждый человек сам себе судья и сам для себя определяет эту грань, за которой - "невозвращение"...

Записала Людмила Куликова
Июль 2007 года.

Фотографии - Валерий Лукьянов

http://www.kino-teatr.ru/teatr/person/33/

Док. 650898
Перв. публик.: 29.07.07
Последн. ред.: 29.05.12
Число обращений: 0

  • Самойлов Владимир Яковлевич
  • Балабанов Алексей Октябринович
  • Бутусов Вячеслав Геннадьевич
  • Янковский Олег Иванович
  • Виктюк Роман Григорьевич
  • Вульф Виталий Яковлевич
  • Астрахан Дмитрий Хананович
  • Брагарник Светлана Михайловна
  • Тарковский Андрей Арсеньевич
  • Эфрос Анатолий Васильевич
  • Яшин Сергей Иванович
  • Титель Александр Борисович
  • Гущин Олег Иванович

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``