1
Лыско целыми днями, целыми сутками лежал вразвалку в заулке, пинком не оторвешь от земли, а тут, на Марьюше, будто подменили пса, будто живой водой спрыснули: весь день в бегах, весь день в рысканье по кустам, по лывам.
Но только ли Лыско ожил на сенокосе? А хозяин?
Сутки, всего сутки пробыл Михаил в деревне, а душу и нервы вымотал за год. Сперва причитания жены- то не сделано, это не сделано, хоть работницу для нее заводи, - потом эта новая схватка с Таборским и его шайкой, потом Егорша...
Сукин сын, мало того что из-за него всю ночь не спали, решил еще
заявиться самолично. Под парами, конечно: всегда и раньше в бутылке
храбрости искал. Подошел - он, Михаил, как раз собирался ехать на Марьюшу, -
руку кверху, глаз вприжмур, как будто вчера только и расстались:
- Помнят здесь еще друзей молодости? Не забыли?
- Молодость помним, - с ходу, ни секунды не задумываясь, ответил
Михаил, - и друзей помним, но только не подлецов!
А как еще с ним разговаривать? На что он рассчитывает? Может, думал,
под руки его да за стол?
Потом, водой вышли все нервы и психи в первый же день, а потом в раж
вошел - про все забыл, даже про больную руку. Просто осатанел - часами махал
косой без передыху. И мнение о себе такое разыгралось, на такие высоты себя
подымал, что дух захватывало.
И вот раз смотрел, смотрел вокруг - с кем бы помериться силенкой, кого
бы на соревнование вызвать? Один на лугу, никого вокруг, кроме кустов да
старого Миролюба, лениво помахивающего хвостом, и до чего додумался? Солнце
вызвал... Давай, мол: кто кого?
Ну и жали, ну и робили! Солнце калит, жарит двадцать один час без
передыху - и он: три-четыре часа вздремнет, а все остальное время - коса,
грабли, вилы.
2
Боль в руке началась ночью. Проснулся - огнем горит левая кисть.
Он вышел из избушки на волю. Всходило солнце. Лыско хрустел костями в
кустах - должно быть, поймал зайчонка или утенка.
Михаил развязал обтрепавшийся, посеревший от грязи бинт и поморщился:
закраснела, распухла ладонь, как колодка. Подумал, чем бы смазать, и ничего
не придумал. Сроду не знал никаких лекарств, все порезы, все порубы заживали
сами собой, как на собаке.
Все же он сделал примочку из холодного чая, оставшегося с вечера в
чайнике, покурил и пошел косить: росы почти не было, но все-таки с раннего
утра косить легче, то крайней мере, не так жарко.
За работой боль утихла, да и некогда было о ней раздумывай, а пришел к
избе перекусить - и опять огонь в руке.
В обед он почти ничего не ел, только все нажимал на чай, полтора
чайника выпил. Но что его особенно расстроило - не мог курить. А это верный
признак того, что у него температура.
Еще работал полдня и назавтра полдня работал, потому что травы навалено
было гектара три - как не прибрать, прежде чем отправляться домой? А вдруг
зарядят дожди?
Не удалось прибрать. К полудню у него начало двоиться в глазах солнце,
а потом уж и совсем чертовщина: черные колеса закатались перед глазами...
Собрав последние силы, Михаил отвязал с привязи Миролюба - иначе
пропадет конь - и на большую дорогу.
Как продирался через кусты, через кочкарник, как лежал у дороги в
ожидании попутной машины - помнил, и помнил, как в районную больницу входил,
а дальше что было, надо у людей спрашивать.
После операции Евгений Александрович Хоханов, главный врач районной
больницы, сказал:
- Ну, Пряслин, моли бога за тех, кто тебя так выковал. Другой бы на
твоем месте пошел ко дну. А уж насчет того, что без руки остался бы, это
точно.
3
Недолго, неполную неделю томился Михаил в больнице, а с чем сравнить то
чувство радости, которое хватило его, когда за ним захлопнулись ворота
больничной ограды?
Все вновь, все заново: земля, воздух, синь небесная над головой. На
райцентровские мостки ступил - вприпляс. Но стой: больная рука! Такой вдруг
болью опалило, что он закусил губу.
В нижнем конце райцентра Михаилу не доводилось бывать лет десять, а то
и больше, и он теперь с изумлением и любопытством школьника вглядывался в
новые улицы, в новые дома и магазины.
Разбухла, разрослась районная столица, уже в поля залезла, уже сосняк
на задворках под себя подмяла, и все ей места мало - за. ручей шагнула. А
ведь он, Михаил, помнил ее еще деревней - с амбарами, с гумнами, с
изгородями жердяными, пряслами.
После войны райцентр стал набирать силу. Мужиков собралось людно - в
первую очередь укрепить руководящие кадры районного звена! - а жить где? Вот
они и начали по вечерам да по утрам топориком поигрывать, благо перышко
конторское не очень-то выматывало за день. И было дико в те годы видеть: как
грибы растут новые дома в райцентре и хиреют, пустеют с каждым годом
деревни.
Самое видное здание в райцентре, конечно, райком. Просторный
двухэтажный домина кирпичной кладки, или, как теперь принято говорить, в
каменном исполнении (на веки вечные поставлен!), и внутри нарядно, как в
храме: пол из цветной плитки, стены расписные, зеркала - с ног до головы
видишь себя...
Кабинет Константина Тюряпина на первом этаже был закрыт, и Михаил,
пожав плечами, пошел наверх.
- Здравствуй, здравствуй, товарищ Пряслин!
Северьян Матвеевич, инструктор райкома, сбегал с лестницы. Как всегда,
чистенький, вежливенький, сладкоречивый, очень похожий на юркого воробья и
своей проворностью, и своим острым личиком с черными бегающими глазками.
Михаил пожал протянутую руку.
- Слышал, слышал про твои дела. - Северьян Матвеевич участливо кивнул
на больную руку. - С каким вопросом пожаловал?
- Да не знаю. В больнице сказали, чтобы к Тюря-пину зашел.
- К Константину Васильевичу? На партактиве он, парень. Партактив у нас
сегодня работает. Первый вопрос обсудили - заготовка кормов, сейчас к борьбе
с алкоголем перешли. Советовал бы заглянуть в ожидании.
Док. 654672
Перв. публик.: 19.06.00
Последн. ред.: 01.10.12
Число обращений: 0
Федор Абрамов. Дом
|
