Новиков проснулся задолго до рассвета. Волнение Новикова было настолько
велико, что он не ощущал его.
- Чай будете пить, товарищ командир корпуса? - торжественно и вкрадчиво
спросил Вершков.
- Да, - сказал Новиков, - скажи повару, пусть яичницу зажарит.
- Какую, товарищ полковник?
Новиков помолчал, задумался, и Вершкову показалось, что командир
корпуса погрузился в размышления, не слышит вопроса.
- Глазунью, - сказал Новиков и посмотрел на часы, - пойди к Гетманову,
встал ли уже, через полчаса нам ехать.
Он, казалось ему, не думал о том, что через полтора часа начнется
артиллерийская подготовка, о том, как небо загудит от сотен моторов
штурмовиков и бомбардировщиков, о том, как поползут саперы резать
проволоку и разминировать минные поля, как пехота, волоча пулеметы,
побежит на туманные холмы, которые он столько раз разглядывал в
стереотрубу. Он, казалось, не ощущал в этот час связи с Беловым,
Макаровым, Карповым. Он, казалось, не думал о том, что накануне на
северо-западе от Сталинграда советские танки, войдя в прорванный
артиллерией и пехотой немецкий фронт, безостановочно двигались в сторону
Калача и что через несколько часов его танки пойдут с юга навстречу идущим
с севера, чтобы окружить армию Паулюса.
Он не думал о командующем фронтом и о том, что, быть может, Сталин
завтра назовет имя Новикова в своем приказе. Он не думал о Евгении
Николаевне, не вспоминал рассвета над Брестом, когда бежал к аэродрому и в
небе светлел первый огонь зажженной немцами войны.
Но все то, о чем он не думал, было в нем.
Он думал: надеть ли новые сапоги с мягкой халявой или ехать в ношеных,
не забыть бы портсигар; думал: опять, сукин сын, подал мне холодный чай;
он ел яичницу и куском хлеба старательно снимал растопленное масло со
сковороды.
Вершков доложил:
- Ваше приказание выполнено, - и тут же сказал осуждающе и
доверительно: - Я автоматчика спрашиваю: "У себя?" Автоматчик мне
отвечает: "А где ему быть, - спит с бабой".
Автоматчик произнес более крепкое слово, нежели "баба", но Вершков не
счел возможным привести его в разговоре с командиром корпуса.
Новиков молчал, надавливая подушечкой пальца, собирал крошки со стола.
Вскоре вошел Гетманов.
- Чайку? - спросил Новиков.
Отрывистым голосом Гетманов сказал:
- Пора ехать, Петр Павлович, чаи да сахары, надо немца воевать.
"Ох, силен", - подумал Вершков.
Новиков зашел в штабную половину дома, поговорил с Неудобновым о связи,
о передаче приказов, поглядел на карту.
Полная обманной тишины мгла напомнила Новикову донбасское детство. Вот
так казалось все спящим за несколько минут до того, как воздух заполнится
сиренами и гудками и люди пойдут в сторону шахтных и заводских ворот. Но
Петька Новиков, проснувшийся до гудка, знал, что сотни рук нащупывают в
темноте портянки, сапоги, шлепают по полу босые бабьи ноги, погромыхивает
посуда и печные чугуны.
- Вершков, - сказал Новиков, - подгони на НП мой танк, понадобится мне
сегодня.
- Слушаюсь, - сказал Вершков, - я в него все барахло погружу, и ваше, и
комиссара.
- Какао не забудь положить, - сказал Гетманов.
На крыльцо вышел Неудобнов в шинели внакидку.
- Только что звонил генерал-лейтенант Толбухин, спрашивал, выехал ли
комкор на НП.
Новиков кивнул, тронул водителя за плечо:
- Ехай, Харитонов.
Дорога вышла из улуса, оттолкнулась от последнего домика, вильнула,
снова вильнула и легла строго на запад, пошла между белых пятен снега,
сухого бурьяна.
Они проезжали мимо лощины, где сосредоточились танки первой бригады.
Вдруг Новиков сказал Харитонову: "Стой", - и, соскочив с "виллиса",
пошел к темневшим в полумраке боевым машинам.
Он шел, не заговаривая ни с кем, всматривался в лица людей.
Ему вспомнились виденные на днях на деревенской площади нестриженые
ребята из пополнения. Действительно, - дети, а в мире все направлено на
то, чтобы они шли под огонь, и разработки Генерального штаба, и приказ
командующего фронтом, и тот приказ, который он отдаст через час командирам
бригад, и те слова, что говорят им политработники, и те слова, что пишут в
газетных статьях и стихах писатели. В бой, в бой! А на темном западе ждали
лишь одного - бить по ним, кромсать их, давить их гусеницами.
"Свадьба будет!" Да, будет, без сладкого портвейна, без гармошки.
"Горько", - крикнет Новиков, и девятнадцатилетние женихи не отвернутся,
честно поцелуют невесту.
Новикову казалось, что он идет среди своих братишек, племяшей, сынишек
соседей, и тысячи незримых баб, девчонок, старух смотрят.
Право посылать на смерть во время войны отвергают матери. Но и на войне
встречаются люди, участники материнского подполья. Такие люди говорят:
"Сиди, сиди, куда ты пойдешь, слышишь, как бьет. Подождут они там моего
донесения, а ты лучше чайничек вскипяти". Такие люди рапортуют в телефон
начальнику: "Слушаюсь, есть выдвинуть пулемет", - и, положив Трубку,
говорят: "Куда там его без толку выдвигать, убьют же хорошего парня".
Новиков пошел в сторону своей машины. Лицо его стало хмурым и жестоким,
словно впитало в себя сырую тьму ноябрьского рассвета. Когда машина
тронулась. Гетманов понимающе посмотрел на него и сказал:
- Знаешь, Петр Павлович, что я хочу сказать тебе именно сегодня: люблю я тебя, понимаешь, верю в тебя.
viperson.ru
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/lifefate.txt
Док. 655557
Перв. публик.: 08.11.90
Последн. ред.: 25.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
