Впервые за время войны Даренский ехал дорогой наступления, - он нагонял шедшие на запад танковые части.
В снегу, в поле, вдоль дорог стояли сожженные и разбитые немецкие
танки, орудия, тупорылые итальянские грузовики, лежали тела убитых немцев
и румын.
Смерть и мороз сохранили для взгляда картину разгрома вражеских армий.
Хаос, растерянность, страдание - все было впечатано, вморожено в снег,
сохраняя в своей ледяной неподвижности последнее отчаяние, судороги
мечущихся на дорогах машин и людей.
Даже огонь и дым снарядных разрывов, чадное пламя костров отпечатались
на снегу темными подпалинами, желтой и коричневой наледью.
На запад шли советские войска, на восток двигались толпы пленных.
Румыны шли в зеленых шинелях, в высоких барашковых шапках. Они, видимо,
страдали от мороза меньше немцев. Глядя на них, Даренский не ощущал, что
это солдаты разбитой армии, - шли тысячные толпы усталых, голодных
крестьян, наряженных в оперные шапки. Над румынами посмеивались, но на них
смотрели без злобы, с жалостливой презрительностью. Потом он увидел, что с
еще большим беззлобием относились к итальянцам.
Другое чувство вызывали венгры, финны, особенно немцы.
А пленные немцы были ужасны.
Они шли с головами и плечами, обмотанными обрывками одеял. На ногах у
них были поверх сапог повязаны куски мешковины и тряпья, закрепленные
проволокой и веревками.
Уши, носы, щеки у многих были покрыты черными пятнами морозной
гангрены. Тихий звон котелков, подвешенных к поясам, напоминал о
кандальниках.
Даренский глядел на трупы, с беспомощным бесстыдством обнажившие свои
впалые животы и половые органы, он глядел на румяные от степного морозного
ветра лица конвоиров.
Сложное, странное чувство испытывал он, глядя на искореженные немецкие
танки и грузовики среди снежной степи, на заледеневших мертвецов, на
людей, которые брели под конвоем на восток.
Это было возмездие.
Он вспомнил рассказы о том, как немцы высмеивали бедность русских изб,
с гадливым удивлением разглядывали детские люльки, печи, горшки, картинки
на стенах, кадушки, глиняных раскрашенных петухов, милый и чудный мир, в
котором рождались и росли ребята, побежавшие от немецких танков.
Водитель машины любознательно сказал:
- Глядите, товарищ подполковник!
Четверо немцев несли на шинели товарища. По их лицам, напружившимся
шеям было видно, что они скоро сами упадут. Их мотало из стороны в
сторону. Тряпье, которым они были обмотаны, путалось в ногах, сухой снег
лупил их по безумным глазам, обмороженные пальцы цеплялись за края шинели.
- Доигрались фрицы, - сказал водитель.
- Не мы их звали, - угрюмо сказал Даренский.
А потом вдруг счастье захлестывало его, - в снежном тумане степной
целиной шли на запад советские танки - тридцатьчетверки, злые, быстрые,
мускулистые...
Из люков, высунувшись по грудь, глядели танкисты в черных шлемах, в
черных полушубках. Они мчались по великому степному океану, в снежном
тумане, оставляя за собой мутную снеговую пену, - и чувство гордости,
счастья перехватывало дыхание...
Закованная сталью Россия, грозная, хмурая, шла на запад.
При въезде в деревню образовался затор. Даренский сошел с машины,
прошел мимо стоявших в два ряда грузовиков, мимо крытых брезентом
"катюш"... Через дорогу на большак перегоняли группу пленных. Сошедший с
легковой машины полковник в папахе серебристого каракуля, какую можно было
добыть, либо командуя армией, либо находясь в дружбе с фронтовым
интендантом, смотрел на пленных. Конвоиры покрикивали на них, замахивались
автоматами:
- Давай, давай, веселей!
Невидимая стена отделяла пленных от водителей грузовиков и
красноармейцев, холод, больший, чем степная стужа, мешал глазам
встретиться с глазами.
- Гляди, гляди, хвостатый, - сказал смеющийся голос.
Через дорогу на четвереньках полз немецкий солдат. Кусок одеяла, с
вылезшими клочьями ваты, волочился следом за ним. Солдат полз торопливо,
по-собачьи перебирая руками и ногами, не поднимая головы, точно чутьем
вынюхивая след. Он полз прямо на полковника, и стоявший рядом водитель
сказал:
- Товарищ полковник, укусит, ей-Богу, целится.
Полковник шагнул в сторону и, когда немец поравнялся с ним, пихнул его
сапогом. И некрепкого толчка хватило, чтобы перешибить воробьиную силу
пленного. Руки и ноги его расползлись в стороны.
Он взглянул снизу на ударившего его: в глазах немца, как в глазах
умирающей овцы, не было ни упрека, ни даже страдания, одно лишь смирение.
- Лезет, говно, завоеватель, - сказал полковник, обтирая об снег
подошву сапога.
Смешок прошел среди зрителей.
Даренский почувствовал, как затуманилась его голова и что уже не он,
кто-то другой, которого он знал и не знал, никогда не колеблющийся,
руководит его поступками.
- Русские люди лежачих не бьют, товарищ полковник, - сказал он.
- А я кто, по-вашему, не русский? - спросил полковник.
- Вы мерзавец, - сказал Даренский и, увидя, что полковник шагнул в его
сторону, крикнул, предупреждая взрыв полковничьего гнева и угроз: - Моя
фамилия Даренский! Подполковник Даренский, инспектор оперативного отдела
штаба Сталинградского фронта. То, что я вам сказал, я готов подтвердить
перед командующим фронтом и перед судом военного трибунала.
Полковник с ненавистью сказал ему:
- Ладно, подполковник Даренский, вам это даром не пройдет, - и пошел в
сторону.
Несколько пленных оттащили в сторону лежащего, и, странно, куда ни
поворачивался Даренский, глаза его встречались с глазами сбившихся толпой
пленных, их точно притягивало к нему.
Он медленно зашагал к машине, слышал, как насмешливый голос сказал:
- Фрицевский защитник отыскался.
Вскоре Даренский вновь ехал по дороге, и снова навстречу, мешая
движению, двигались серые немецкие и зеленые румынские толпы.
Водитель, искоса глядя, как дрожат пальцы Даренского, закуривающего
папиросу, сказал:
- Я не имею к ним жалости. Могу любого пристрелить.
- Ладно, ладно, - сказал Даренский, - ты бы их стрелял в сорок первом
году, когда бежал от них, как и я, без оглядки.
Всю дорогу он молчал.
Но случай с пленным не открыл его сердца добру. Он словно сполна
истратил отпущенную ему доброту.
Какая бездна лежала между той калмыцкой степью, которой он ехал на
Яшкуль, и нынешней его дорогой.
Он ли стоял в песчаном тумане, под огромной луной, смотрел на бегущих
красноармейцев, на змеящиеся шеи верблюдов, с нежностью соединяя в душе
всех слабых и бедных людей, милых ему на этом последнем крае русской
земли...
viperson.ru
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/lifefate.txt
Док. 655577
Перв. публик.: 08.11.90
Последн. ред.: 25.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
