Штаб танкового корпуса расположился на окраине села. Даренский подъехал
к штабной избе. Уже темнело. Видимо, штаб пришел в село совсем недавно, -
кое-где красноармейцы снимали с грузовиков чемоданы, матрацы, связисты
тянули провод.
Автоматчик, стоящий на часах, неохотно зашел в сени, кликнул адъютанта.
Адъютант неохотно вышел на крыльцо и, как все адъютанты, вглядываясь не в
лицо, а в погоны приехавшего, сказал:
- Товарищ подполковник, командир корпуса только-только из бригады:
отдыхает. Вы пройдите к ОДЭ.
- Доложите командиру корпуса: подполковник Даренский. Понятно? - сказал
надменно приезжий.
Адъютант вздохнул, пошел в избу.
А через минуту он вышел и крикнул:
- Пожалуйста, товарищ подполковник!
Даренский поднялся на крыльцо, а навстречу ему шел Новиков. Они
несколько мгновений, смеясь от удовольствия, оглядывали друг друга.
- Вот и встретились, - сказал Новиков.
Это была хорошая встреча.
Две умные головы, как бывало, склонились над картой.
- Иду вперед с такой же скоростью, как драпали в свое время, - сказал
Новиков, - а на этом участке перекрыл скорость драпа.
- Зима, зима, - сказал Даренский, - что лето покажет?
- Не сомневаюсь.
- Я тоже.
Показывать карту Даренскому было для Новикова наслаждением. Живое
понимание, интерес к подробностям, которые казались заметны одному лишь
Новикову, волновавшие Новикова вопросы...
Понизив голос, точно исповедуясь в чем-то личном, интимном, Новиков
сказал:
- И разведка полосы движения танков в атаку, и согласованное применение
всех средств целеуказания, и схема ориентиров, и святость взаимодействия -
все это так, все это конечно. Но в полосе наступления танков боевые
действия всех родов войск подчинены одному Богу - танку, тридцатьчетверке,
умнице нашей!
Даренскому была известна карта событий, происходивших не только на
южном крыле Сталинградского фронта. От него Новиков узнал подробности
кавказской операции, содержание перехваченных переговоров между Гитлером и
Паулюсом, узнал неизвестные ему подробности движения группы генерала
артиллерии Фреттер-Пико.
- Вот уже Украина, в окно видно, - сказал Новиков.
Он показал на карте:
- Но вроде я поближе других. Только корпус Родина подпирает.
Потом, отодвинув карту, он произнес:
- Ну, ладно, хватит с нас стратегии и тактики.
- У вас по личной линии все по-старому? - спросил Даренский.
- Все по-новому.
- Неужели женились?
- Вот жду со дня на день, должна приехать.
- Ох ты, пропал казак, - сказал Даренский. - От души поздравляю. А я
все в женихах.
- Ну, а Быков? - вдруг спросил Новиков.
- Быкову что. Возник у Ватутина, в том же качестве.
- Силен, собака.
- Твердыня.
Новиков сказал:
- Ну и черт с ним, - и крикнул в сторону соседней комнаты: - Эй,
Вершков, ты, видно, принял решение заморить нас голодом. И комиссара
позови, покушаем вместе.
Но звать Гетманова не пришлось, он сам пришел, стоя в дверях,
расстроенным голосом проговорил:
- Что ж это, Петр Павлович, вроде Родин вперед вырвался. Вот увидишь,
заскочит он на Украину раньше нас, - и, обращаясь к Даренскому, добавил: -
Такое время, подполковник, пришло. Мы теперь соседей больше противника
боимся. Вы часом не сосед? Нет, нет, ясно - старый фронтовой друг.
- Ты, я вижу, совсем заболел украинским вопросом, - сказал Новиков.
Гетманов пододвинул к себе банку с консервами и с шутливой угрозой
сказал:
- Ладно, но имей в виду, Петр Павлович, приедет твоя Евгения
Николаевна, распишу вас только на украинской земле. Вот подполковника в
свидетели беру.
Он поднял рюмку и, указывая рюмкой на Новикова, сказал:
- Товарищ подполковник, давайте за его русское сердце выпьем.
Растроганный Даренский проговорил:
- Вы хорошее слово сказали.
Новиков, помнивший неприязнь Даренского к комиссарам, сказал:
- Да, товарищ подполковник, давно мы с вами не виделись.
Гетманов, оглянув стол, сказал:
- Нечем гостя угостить, одни консервы. Повар не поспевает печку
растопить, а уж надо менять командный пункт. День и ночь в движении. Вот
вы бы к нам перед наступлением приехали. А теперь час стоим, сутки гоним.
Самих себя догоняем.
- Хоть бы вилку еще одну дал, - сказал Новиков адъютанту.
- Вы ж не велели посуду с грузовика снимать, - ответил адъютант.
Гетманов стал рассказывать о своей поездке по освобожденной территории.
- Как день и ночь, - говорил он, - русские люди и калмыки. Калмыки в
немецкую дудку пели. Мундиры им зеленые какие-то выдали. Рыскали по
степям, вылавливали наших русских. А ведь чего им только не дала советская
власть! Ведь была страна оборванных кочевников, страна бытового сифилиса,
сплошной неграмотности. Вот уж - как волка ни корми, а он в степь глядит.
И во время гражданской войны они почти все на стороне белых были... А
сколько денег угробили на эти декады, да на дружбу народов. Лучше бы завод
танковый в Сибири построить на эти средства. Одна женщина, молодая донская
казачка, рассказывала мне, каких страхов она натерпелась. Нет, нет,
обманули русское, советское доверие калмыки. Я так и напишу в своей
докладной Военному совету.
Он сказал Новикову:
- А помнишь, я сигнализировал насчет Басангова, не подвело партийное
чутье. Но ты не обижайся, Петр Павлович, это я не в укор тебе. Думаешь, я
мало ошибался в жизни? Национальный признак, знаешь, это большое дело.
Определяющее значение будет иметь, практика войны показала. Для
большевиков главный учитель, знаете, кто? Практика.
- А насчет калмыков я согласен с вами, - сказал Даренский, - я вот
недавно был в калмыцких степях, проезжал всеми этими Китченерами и
Шебенерами.
Для чего сказал он это? Он много ездил по Калмыкии, и ни разу у него не
возникло злого чувства к калмыкам, лишь живой интерес к их быту и обычаям.
Но, казалось, комиссар корпуса обладал какой-то притягательной,
магнитной силой. Даренскому все время хотелось соглашаться с ним.
А Новиков, усмехаясь, поглядывал на него, он-то хорошо знал душевную,
притягательную силу комиссара, как тянет поддакивать ему.
Гетманов неожиданно и простодушно сказал Даренскому:
- Я ведь понимаю, вы из тех, кому доставалось в свое время
несправедливо. Но вы не обижайтесь на партию большевиков, она ведь добра
народу хочет.
И Даренский, всегда считавший, что от политотдельцев и комиссаров в
армии лишь неразбериха, проговорил:
- Да что вы, неужели я этого не понимаю.
- Вот-вот, - сказал Гетманов, - мы кое в чем наломали дров, но нам
народ простит. Простит! Ведь мы хорошие ребята, не злые по существу. Верно
ведь?
Новиков, ласково оглядев сидевших, сказал:
- Хороший у нас в корпусе комиссар?
- Хороший, - подтвердил Даренский.
- То-то, - сказал Гетманов, и все трое рассмеялись.
Словно угадывая желание Новикова и Даренского, он посмотрел на часы.
- Пойду отдохну, а то день и ночь в движении, хоть сегодня высплюсь до
утра. Десять суток сапог не снимал, как цыган. Начальник штаба небось
спит?
- Какой там спит, - сказал Новиков, - поехал сразу на новее положение,
ведь с утра перебазироваться будем.
Когда Новиков и Даренский остались одни, Даренский сказал:
- Петр Павлович, чего-то я недодумывал всю жизнь. Вот недавно я был в
особо тяжелом настроении, в каспийских песках, казалось, что уж конец
подходит. А что получается? Ведь смогли организовать такую силищу. Мощь! А
перед ней все ничто.
Новиков сказал:
- А я все яснее, больше понимаю, что значит русский человек! Лихие мы,
сильные вояки!
- Силища! - сказал Даренский. - И вот основное: русские под
водительством большевиков возглавят человечество, а все остальное -
бугорки да пятнышки.
- Вот что, - сказал Новиков, - хотите, я снова поставлю вопрос о вашем
переходе? Вы бы пошли в корпус заместителем начальника штаба? Повоюем
вместе, а?
- Что ж, спасибо. А кого же я буду замещать?
- Генерала Неудобнова. Законно: подполковник замещает генерала.
- Неудобнов? Он за границей был перед войной? В Италии?
- Точно. Он. Не Суворов, но, в общем, с ним работать можно.
Даренский молчал. Новиков поглядел на него.
- Ну как, сделаем дело? - спросил он.
Даренский приподнял пальцем губу и немного оттянул щеку.
- Видите, коронки? - спросил он. - Это мне Неудобнов вышиб два зуба на
допросе в тридцать седьмом году.
Они переглянулись, помолчали, снова переглянулись.
Даренский сказал:
- Человек он, конечно, толковый.
- Ясно, ясно, все же не калмык, русский, - усмехаясь, сказал Новиков и
вдруг крикнул: - Давай выпьем, но уж так, действительно по-русски!
Даренский впервые в жизни пил так много, но, если б не две пустые
водочные бутылки на столе, никто бы со стороны не заметил, что два
человека выпили сильно, по-настоящему. Вот разве что стали говорить друг
другу "ты".
Новиков в какой уж раз налил стаканы, сказал:
- Давай, не задерживай.
Непьющий Даренский на этот раз не задерживал.
Они говорили об отступлении, о первых днях войны. Они вспомнили Блюхера
и Тухачевского. Они поговорили о Жукове. Даренский рассказал о том, чего
хотел от него на допросе следователь.
Новиков рассказал, как перед началом наступления задержал на несколько
минут движение танков. Но он не рассказал, как ошибся, определяя поведение
командиров бригад. Они заговорили о немцах, и Новиков сказал, что лето
сорок первого года, казалось, закалило, ожесточило его навек, а вот
погнали первых пленных, и он приказал получше кормить их, велел
обмороженных и раненых везти в тыл на машинах.
Даренский сказал:
- Ругали мы с твоим комиссаром калмыков. Правильно? Жаль, что твоего
Неудобнова нет. Я бы с ним поговорил, уж я бы поговорил.
- Эх, мало ли орловских и курских с немцами снюхались? - сказал
Новиков. - Вот и генерал Власов, тоже не калмык. А Басангов мой - хороший
солдат. А Неудобнов чекист, мне комиссар рассказывал про него. Он не
солдат. Мы, русские, победим, до Берлина дойду, я знаю, нас уж немец не
остановит.
Даренский сказал:
- Вот Неудобнов, Ежов, вот все это дело, а Россия теперь одна -
советская. И я знаю - все зубы мне выбей, а моя любовь к России не
дрогнет. Я до последнего дыхания ее любить буду. Но в замы к этой бляди не
пойду, вы что, шутите, товарищи?
Новиков налил в стаканы водки, сказал:
- Давай, не задерживай.
Потом он сказал:
- Я знаю, будет еще всякое. Буду и я еще плохим.
Меняя разговор, он вдруг сказал:
- Ох, жуткое у нас тут дело было. Оторвало танкисту голову, и он,
убитый, все жал на акселератор, и танк идет. Все вперед, вперед!
Даренский сказал:
- Ругали мы с твоим комиссаром калмыков, а у меня калмык старый из
головы сейчас не выходит. А сколько ему лет - Неудобнову? Поехать к нему
на ваше новое положение, повидаться?
Новиков медленно, тяжелым языком проговорил:
- Мне счастье выпало. Больше не бывает.
И он вынул из кармана фотографию, передал ее Даренскому. Тот долго
молча смотрел, проговорил:
- Красавица, ничего не скажешь.
- Красавица? - сказал Новиков. - Красота ерунда, понимаешь, за красоту
так не любят, как я ее люблю.
В дверях появился Вершков, стоял, вопросительно глядя на командира
корпуса.
- Пошел отсюда, - медленно сказал Новиков.
- Ну, зачем же ты его так, - он хотел узнать, не нужно ли чего, -
сказал Даренский.
- Ладно, ладно, буду я еще плохим, буду хамом, сумею, меня учить не
надо. Вот ты подполковник, а почему на "ты" мне говоришь? Разве так по
уставу полагается?
- Ах, вот что! - сказал Даренский.
- Брось, шуток не понимаешь, - сказал Новиков и подумал, как хорошо,
что Женя не видит его пьяным.
- Глупых шуток не понимаю, - ответил Даренский.
Они долго выясняли отношения и помирились на том, что Новиков предложил
поехать на новое положение и выпороть шомполами Неудобнова. Они, конечно,
никуда не поехали, но выпили еще.
viperson.ru
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/lifefate.txt
Док. 655578
Перв. публик.: 08.11.90
Последн. ред.: 25.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
