34
Ленард подошел к штабу 6-й армии, увидел в сумерках серолицего
часового, одиноко стоявшего у вечерней серой стены, и сердце его забилось.
И когда он шел по подземному коридору штаба, все, что видел он, наполняло
его любовью и печалью.
Он читал на дверях выведенные готическим шрифтом таблички: "2 отдел",
"Адъютантура", "Генерал Лох", "Майор Трауриг", он слышал потрескивание
пишущих машинок, до него донеслись голоса, и он по-сыновьи, по-братски
познавал чувство связи с привычным, родным ему миром товарищей по оружию,
партии, своих боевых друзей по СС, - он увидел их в свете заката - жизнь
уходила.
Подходя к кабинету Хальба, он не знал, каков будет разговор, - захочет
ли оберштурмбанфюрер СС делиться с ним своими переживаниями.
Как часто бывает между людьми, хорошо знакомыми по партийной работе в
мирное время, они не придавали значения различию в своих воинских званиях,
сохраняя в отношениях товарищескую простоту. Встречаясь, они обычно
болтали и одновременно говорили о делах.
Ленард умел несколькими словами осветить существо сложного дела, и его
слова иногда совершали длинное путешествие по докладным запискам до самых
высоких кабинетов Берлина.
Ленард вошел в комнату Хальба и не узнал его. Всматриваясь в полное, не
похудевшее лицо, Ленард не сразу сообразил: изменилось лишь выражение
темных умных глаз Хальба.
На стене висела карта Сталинградского района, и воспаленный,
безжалостный багровый круг охватывал б-ю армию.
- Мы на острове, Ленард, - сказал Хальб, - и остров наш окружен не
водой, а ненавистью хамов.
Они поговорили о русском морозе, русских валенках, русском сале, о
коварстве русской водки, согревающей для того, чтобы заморозить.
Хальб спросил, какие изменения появились в отношениях между офицерами и
солдатами на переднем крае.
- Если подумать, - сказал Ленард, - я не вижу разницы между мыслями
полковника и солдатской философией. Это, в общем, одна песня, оптимизма в
ней нет.
- Эту песню в голос с батальонами тянут и в штабе, - сказал Хальб и, не
торопясь, чтобы эффект был больше, добавил: - А запевалой в хоре
генерал-полковник.
- Поют, но перебежчиков, как и прежде, нет.
Хальб сказал:
- Я имею запрос, он связан с коренной проблемой - Гитлер настаивает на
обороне шестой армии, Паулюс, Вейхс, Цейцлер высказываются за спасение
физического существования солдат и офицеров, предлагают капитуляцию. Мне
приказано секретнейше проконсультировать, имеется ли вероятность, что
окруженные в Сталинграде войска могут на известном этапе выйти из
подчинения. Русские это называют - волынка, - он произнес русское слово
четко, чисто, небрежно.
Ленард понял серьезность вопроса, молчал. Потом он сказал:
- Мне хочется начать с частности, - и он стал рассказывать о Бахе. - В
роте у Баха есть неясный солдат. Солдат этот был посмешищем для молодежи,
а сейчас, со времени окружения, к нему стали льнуть, оглядываются на
него... Я стал думать и о роте и о ее командире. В пору успеха этот Бах
всей душой приветствовал политику партии. Но сейчас, я подозреваю, в его
голове происходит другое, он начинает оглядываться. Вот я и спрашиваю
себя, - почему солдаты в его роте стали тянуться к типу, который их
недавно смешил, казался помесью сумасшедшего с клоуном? Что сделает этот
типус в роковые минуты? Куда он позовет солдат? Что произойдет с
командиром их роты?
Он произнес:
- На все это ответить трудно. Но на один вопрос я отвечаю: солдаты не
восстанут.
Хальб сказал:
- Теперь особенно ясно видна мудрость партии. Мы без колебания удаляли
из народного тела не только зараженные куски, но с виду здоровые части,
которые в трудных обстоятельствах могли загнить. От волевых людей,
вражеских идеологов очищены города, армия, деревни, церковь. Болтовни,
ругани и анонимных писем будет сколько угодно. Но восстаний не будет, даже
если враг начнет окружать нас не на Волге, а в Берлине! Мы все можем быть
благодарны за это Гитлеру. Надо благословлять небо, пославшее нам в такую
пору этого человека.
Он прислушался к глухому, медлительному гулу, перекатывавшемуся над
головой: в глубоком подвале нельзя было разобрать, - германские ли то
орудия, рвутся ли советские авиационные бомбы.
Хальб, переждав постепенно стихавший грохот, сказал:
- Немыслимо, чтобы вы существовали на обычном офицерском пайке. Я внес
вас в список, в нем наиболее ценные партийные друзья и работники
безопасности, вам будут регулярно доставлять посылки фельдъегерской связью
на штаб дивизии.
- Спасибо, - сказал Ленард, - но я не хочу этого, я буду есть то, что
едят остальные.
Хальб развел руками.
- Как Манштейн? Говорят, ему дали новую технику.
- Я не верю в Манштейна, - сказал Хальб. - В этом я разделяю взгляд
командующего.
И привычно, вполголоса, так как уже долгие годы все, что он говорил,
относилось к категории высокой секретности, он произнес:
- У меня имеется список, это партийные друзья и работники безопасности,
которым будут при приближении развязки обеспечены места в самолетах. В
этом списке и вы. В случае моего отсутствия инструкции будут у полковника
Остена.
Он заметил вопрос в глазах Ленарда и объяснил:
- Возможно, мне придется полететь в Германию. Дело настолько секретно,
что его нельзя доверить ни бумаге, ни радиошифру.
Он подмигнул:
- Напьюсь же я перед полетом, не от радости, а от страха. Советы
сбивают много машин.
Ленард сказал:
- Товарищ Хальб, я не сяду в самолет. Мне стыдно будет, если я брошу
людей, которых я убеждал драться до конца.
Хальб слегка привстал.
- Я не имею права отговаривать вас.
Ленард, желая рассеять чрезмерную торжественность, проговорил:
- Если возможно, помогите моей эвакуации из штаба в полк. Ведь у меня
нет машины.
Хальб сказал:
- Бессилен! Впервые совершенно бессилен! Бензин у собаки Шмидта. Я не
могу и грамма добыть. Понимаете? Впервые! - и на лице его появилось
простецкое, не свое, а может быть, именно свое, выражение, которое и
сделало его неузнаваемым для Ленарда в первые минуты встречи.
viperson.ru
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/lifefate.txt
Док. 655582
Перв. публик.: 08.11.90
Последн. ред.: 25.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
