* * *
Разошлись мы веселые и целеустремленные. Как бы там ни было, но Литературный институт, считай, уже окончен, осталось сдать то-лько последние, государственные экзамены. А там вольному воля...
Ехать по распределению, как это было заведено во всех иных вузах, нас, выпускников Литературного института, никто не обязы-вал. Вернее, ехать можно было, но куда и зачем и на каких усло-виях? Каждый год Литинститут отправлял в местные советские и партийные органы заявки на своих выпускников. Но многодумные партий-ные и советские деятели от печати и культуры, вычитав в заявках, что им предлагают выпускников со специальностью "литературная ра-бота", не находили ничего иного, как ответно предложить должности литсотрудников (раз "литературная работа", то, стало быть, литсотрудник, чего еще надо) в районных газетах. Но никто из выпускни-ков Литинститута ехать туда не хотел. Ведь для многих из нас ра-бота в районных газетах (районках) была давно уже пройденным эта-пом. Мы выбивались из районной глуши в Литературный институт вовсе не затем, чтоб после опять вернуться назад в "районку" и окончательно погубить, засушить ростки таланта, которые так терпеливо развивали и выращивали в нас литинститутские преподаватели. Мы хотели быть писателями и рассчитывали на службу, на должности, связанные именно с писательским делом. Возможности для такой ра-боты на местах были. Во многих республиканских и областных центрах выходили литературно-художественные журналы, существовали из-дательство, телевидение, радио, где выпускники Литинститута могли бы найти применение своим силам со взаимной пользой и для себя, ж для тех организаций, где им довелось бы работать. Но на моей памяти лишь однажды поступила из местных организаций заявка, которая могла удовлетворить наши не столь уж и завышенные требования. На Челябинском телевидении понадобился заведующий редакцией худо-жественных передач. И туда годом раньше нас без долгих колебаний уехал Виктор Суглобов. Но это был действительно единственный счаст-ливый случай. Большинство же выпускников Литинститута вынуждены были брать "свободный", вольный диплом...
Но как раз эта вольная воля всех нас и пугала. Надо было как-то устраиваться в жизни, искать в ней свое место: работу, жилье, про-питание. Вещи совсем уж вроде бы и прозаические после пятилетних наших литературных мечтаний, но куда от них денешься. Жить на одни только гонорары и литературную славу никто из вчерашних студентом не мог.
Будущее у каждого из нас при общности литературной судьбы про-сматривалось разное. У одних оно было более-менее определенным, у других туманным и неясным.
Никола Радев уезжал в Болгарию, где Литинститутское образование очень ценилось. Один из тогдашних высших государственных деятелей Болгарии, председатель Государственного Совета Георгий (Георги) Джагаров был выпускником Литературного института. Так что работа по специальности Николе будет обеспечена, в этом сомневаться не приходилось. Иначе, зачем же его было и посылать учиться в Совет-ский Союз.
Гастан Агнаев, Расим Гаджиев, Бангуолис Балашявичюс уезжали в свои Союзные тогда и Автономные республики, где тоже к выпускникам Литературного института относились с должным вниманием, заботясь о росте национальных кадров.
Светлана Даниленко вышла замуж за студента-заочника Литинститу-та и уезжала по месту жительства мужа, куда-то на север, едва ли не в Мурманск. За мужней спиной ей думать теперь об устройстве своей литературной судьбы было много легче.
Николай Исаев без особых осложнений мог вернуться домой, в Ленинград, где у него жили родители, была квартира. А уж литературную работу в Ленинграде найти ему особого труда, наверное, не представляло: в Ленинграде выходили "толстые" литературные журналы, "Звезда", "Нева", "Аврора", было множество газет, радио, телевидение, изда-тельства. И практически в каждой редакции существовали отделы сати-ры и юмора, в которых Николай и мог проявить свои способности сати-рика.
К последнему курсу определилась судьба у Славы Рыбаса. Он же-нился на поэтессе Ларисе Таракановой, москвичке, и таким образом оставался в Москве. Но, думаю, если бы даже Слава не женился, то в Москве он все равно остался бы. Слава был очень крепким, опытным журналистом и едва ли не с первых курсов стал сотрудничать со мно-гими столичными газетами и "тонкими" журналами, в частности с "Сельской молодежью", ездил с редакционными заданиями в командиров-ки, и уж в какой-нибудь из редакций, подведомственной ЦК ВЛКСМ его бы оставили. Хорошие кадры в Москве всегда были нужны и часто они приглашались из провинции. Для этого в ЦК ВЛКСМ была квота на про-писку в Москве.
Борис Рольник, тогдашний лучший друг Славы Рыбаса на последнем курсе тоже женился и тоже на поэтессе из белорусской группы пере-водчиков, сокурснице Ларисы Таракановой - Татьяне Савицкой. Само собой разумеется, что и он старался остаться, "зацепиться" в Мос-кве. Но делал это совсем не так, как Слава Рыбас: не трудолюбием и усидчивостью, а пускался во всякого рода авантюры, вплоть до того, что хотел прописаться за деньги в Москве, в доме, предназначенном под снос. Увы, ничего у Бориса из этих авантюр не вышло, и он в конце-концов уехал с Таней в родной Донецк. Вскоре у них там родился сын, кажется, Михаил. Но ни сын, ни молодая, много, думаю, талантливей Бориса жена, не удержали его в провинциальном Донецке. Борис все бросил и уехал назад в Москву. Чем он там занимался, где жил, о том никому из нас не было известно (даже Славе Рыбасу, с которым они к тому времени уже разошлись). А через несколько лет Борис, говорят, должно быть, по какой-нибудь еврейской визе (мы, грешным делом, и не подозревали, что у него по отцовской линии еврейские корни, даже на фамилию его, явно еврейскую, никогда не обращали внимания) уехал в Америку. Да там и затерялся.
Валерий Рощенко, который за время учебы не удосужился обзавес-тись никакими знакомствами ни в журналах, ни в издательствах (к женщинам он, должно быть, наученный каким-то предыдущим своим мо-лодым опытом, относился крайне разборчиво и ни к одной из москви-чек сердцем не прильнул), после недолгих мытарств, уехал в Таллин, прошел там недолгие курсы переподготовки и опять ушел в море.
Оставались неустроенными мы с Баженовым. У Геры осенью 1972 го-да умерла в очень молодом, почти юном возрасте жена Люба. Пятилетнюю дочь Майю он отправил в родной свой город Северск под Сверд-ловском к теще , а сам доучивался в Литинституте, живя на квартире у развеселой тети Клавы, бывшей официантки ресторана в ЦДЛ, по-друге Нагибина, Светлова и, похоже, многих других знаменитых пи-сателей, которых она по дружбе называла не иначе, как Юрочка, Миша, Коля и т.д. В подтверждение своего нежного знакомства с Ми-хаилом Светловым татя Клава показывала нам книгу его стихов с ри-сунками художника Игина. Там рукой Светлова была написана приме-чательная дарственная надпись:
Кто рвется к славе,
А я за столик к Клаве!
У Баженова были два варианта обустройства своей послеинституской жизни. Он мог уехать в Северск, в родительски дом и с этой базы искать пристанище и работу в Свердловске. Со временем поиски его, наверное, увенчались бы успехом. Все-таки Свердловск город литературный. В нем выходили два журнала: "Урал" и "Уральский сле-допыт", было издательство.
Но имелся у него и второй вариант (внешне, казалось бы, столь простой и доступный, но внутренне, после смерти Любы, довольно трудный и сложный). Гера мог по примеру Славы Рыбаса жениться на москвичке, и тем решить все свои проблемы.
Но он отверг и первый вариант, и второй, а остановился на третьем, на то время, наверное, самом разумном для него. Восстановив все прежние свои связи по первой заграничной поездке, Гера в де-кабре 1973 года уехал работать переводчиком в Египет.
Вернувшись из Египта через год он женится вначале на одной, коренной москвичке, которая родит ему двух сыновей-погодков, Ва-лентина и Ивана, а потом, после развода с ней, и на второй, лимитчице из Киргизии. Она осчастливит Геру сыном Баженом. Все эти раз-воды, размены квартир и женитьбы дадутся ему, понятно, нелегко, но на сегодняшний день он человек вполне благополучный, занимается предпринимательством (впрочем, говорят, даже написал какую-то но-вую книгу). Из всего нашего семинара Георгий Баженов самый много-детный отец три сына и одна дочь. Внуков поди тоже немало...
* * *
Я задумываться о своем обустройстве после окончания Литературного института начал еще на четвертом курсе. Сперва это обустрой-ство мы с женой связывали с поисками работы для нее. Как-никак к тому времени она уже окончила художественно-графический факультет пединститута по специальности "преподаватель рисования, черчения и труда", успела поработать несколько месяцев в школе в Кривом Роге. Работы до специальности жены в Москве было, хоть отбавляй. Но без прописки ее, разумеется, никуда не брали. Да и сына при-строить в детский сад мы не могли.
Поначалу я за помощью к Сергею Залыгину в этих поисках не обра-щался. Решил устраивать судьбу жены, сына и свою собственную сам, хотя разговоры с Сергеем Павловичем о послеинститутской жизни воз-никали у нас не раз. Быстро поняв, что в Москве жену на работу нигде не примут, я стал искать для нее место где-нибудь в ближнем Подмосковье, наивно полагая, что там устроиться будет легче. Увы и в Подмосковье (хоть в ближнем, хоть в дальнем) дело обстояло точно так же, как ив Москве - нужна была прописка. И все же однаж-ды мне почти что и повезло. Я отыскал отдел народного образования Московской области и напросился на прием к заведующему. Тот вни-мательно выслушал все мои незадачи и жалобы, посочувствовал, но лишь развел руками: без прописки да еще с малым ребенком на руках он ни моей жене, ни мне ничем помочь не мог. В кабинете при нашем разговоре присутствовал какой-то неприметный, тихий мужчина сред-них лет. В задушевную нашу беседу с заведующим ОБЛОНО он тактично не вмешивался, но когда я обескураженный очередной неудачей, вы-шел в коридор, мужчина догнал меня и представился:
-Я заведующий отделом народного образования Шаховского района Московской области. Могу взять твою жену на работу в посе-лок Середа. Для начала дадим общежитие, а там видно будет...
Я без долгих колебаний согласился на это предложение и, окрыленный, поскорее помчался домой. Вдвоем с женой мы разложили карту Московской области, которой я предусмотрительно обзавелся, и при-нялись искать районный центр Шаховскую, а потом поселок со столь странным названием - Середа. Признаться по правде, я о подмосков-ном Шаховском районе никогда и не слышал, а уж о Середе и тем более. На слуху у нас, студентов Литинститута, были другие, более звучите и приметные районы, и города близ столицы: Наро-Фоминск, Загорск (Сергиев Посад), Волоколамск, Подольск, Электросталь, Орехово-Зуево, Дмитров и т.д.
После долгих поисков и блужданий по карте, мы наконец обнаружи-ли вначале Шаховскую, а потом и злополучную Середу на самой грани-це со Смоленской областью, причем в стороне от прямоезжих желез-ных дорог. Не знаю уж у кого, но я в тот же день выяснил, как ту-да можно добраться. Оказалось, вначале электричкой два часа, не меньше, до Волоколамска, а потом примерно столько же автобусом до Шаховской и Середы. От такого известия мы с женой пришли в нема-лое уныние. Ведь если мы забьемся в Середу, то на практике это получится, что я смогу появляться там лишь на выходные дни (пусть даже их вместе с "творческими" днями, когда занятий у нас нет, три, а на пятом курсе будет даже четыре), а в остальные преспокойно обретаться все в том же развеселом общежитии. Жене же придется маяться-бедовать с сыном (удастся не удастся устроить его в детски сад, тоже был вопрос из вопросов) неведомо где и неведомо среди каких людей. Тогда по молодости лет к такой жизни и к такой новой разлуке мы с женой не были готовы. И посомневавшись еще несколько дней, от лестного предложения добросердечного зав. РОНО Шаховского района отказались, хотя, может, и зря, может, как-то там и прижи-лись бы, а потом, глядишь, с годами и перебрались бы в Москву. Тем более что есть тому и вполне поучительный пример.
Мир тесен. И в этой, так и оставшейся для нас с женой загадоч-ной Середе, насколько мне известно, стал жить мой младший сокурсник по семинару Сергей Плеханов. Он оказался человеком более решительным, чем я, да, наверное, и семейные обстоятельства у него были какие-то иные. С годами Сергей в Москву действительно перебрался и о Середе теперь небось и думать забыл, К слову сказать, меня судьба с Шаховским районом осенью 1973 года ненадолго все-таки свяжет. Но об этом я расскажу опять-таки чуть позже.
Потерпев первую неудачу, я поиски свои не бросил и весной 1972 года нашел все же место, которое нас с женой могло устроить по всем статьям. В "Нашем современнике", где многие сотрудники, разумеется, знали о моих метаниях, кто-то указал мне на город Обнинск. Он был уже Калужской области (и прописку там будет получить гораздо лег-че), но на самом деле считался городом (Академгородком) подмосков-ным. Езды до него было всего около двух часов. В Обнинске жил Анатолий Ткаченко, который перебрался недавно туда из Дальнего Во-стока, в те годы один из самых активных авторов "Нашего современ-Ника". Человек он отзывчивый и, возможно, мог как-то помочь мне. Я раздобыл адрес Анатолия Сергеевича и отправился в благословенный город Обнинск.
Улица, где жил Анатолий Ткаченко, находилась неподалеку от вокзала, и я без особого труда отыскал ее. Легко отыскал и дом, и на-прочь забыв о том, что по утрам писателей тревожить нельзя, на-хально позвонил в дверь. К счастью моему, Анатолий Сергеевич был дома и, кажется, уже отписался. Он радушно принял меня, напоил да-же чаем, но в ответ на мои просьбы лишь вздохнул. Оказалось, что в Обнинске он пока ни с кем толком не знаком, ни в какие властные коридоры и кабинеты не вхож. Единственное, что он посоветовал мне, так это обратиться к заведующей не то отделом народного образования не то отделом культуры (теперь я запамятовал), женщине, по его словам, очень доброжелательной.
На том мы с Анатолием Сергеевичем и расстались, но добрые отно-шения у нас с ним завязались, и уже в воронежские свои времена мне удастся опубликовать в журнале "Подъем" его повесть "Судный день" и несколько рассказов.
Советом Анатолия Сергеевича мы с женой воспользовались. В конце мая, начале июня, отправив сына к моей матери на Украину, мы поехали в Обнинск уже вдвоем на прием к доброжелательной заведую-щей.
Она действительно оказалась такой (мир даже среди чиновников не без добрых людей), внимательно выслушала нас, незадачливых молодых людей, посмотрела диплом моей жены и обнадежила: в Обнинске есть детская художественная школа, туда в новом учебном году нужен будет преподаватель, и они готовы взять на это место мою жену. Пообещать какое-никакое жилье для молодого специалиста заведующая пока не могла, да мы не особенно и настаивали на этом, горячо за-верили ее, что снимем квартиру или комнату если не в самом Обнинске, то где-либо поблизости.
Имея уже немалый опыт хождения по начальственным кабинетам, я было заикнулся, а нельзя ли жене написать заявление об устройстве на работу прямо сейчас, чтобы мы больше ничего не искали.
- К сожалению, нельзя,- ответила заведующая,- Директор школы уже в отпуске, уехала из города и появится только в середине августа.
Мы с женой немного потускнели, и она, видя это, заверила нас:
- Да вы не сомневайтесь, все будет хорошо. Ищите квартиру, прописку.
Мы поверили ее заверениям, почти счастливые вышли из кабинета и отправились осматривать Обнинск, место нашей будущей, возможно, и долгой здесь жизни. Город нам очень понравился, чистый, ухожен-ный, с частыми березовыми парками-перелесками. Понравилась и дет-ская художественная школа, которую мы отыскали в первую очередь. Она помещалась в специально построенном для этого здании (а не в каких-нибудь случайных приспособленных помещениях, как это сплошь и рядом бывало в других городах). Работать в такой школе и жить в таком городе одно удовольствие и благодать.
Когда я рассказал Сергею Павловичу о своих успехах, он мой выбор одобрил, - Обнинск - это хорошо,- улыбнулся он.- Я в Новосибирске сам жил в академгородке. Постарайтесь закрепиться там.
И я начал изо всех сил стараться. Планомерно день за днем обследовал всю калужскую железнодорожную ветку. В выходные и "творческие" дни я, как на работу, отправлялся на поиски, выходил на очередной станции и дотошно изучал все "Доски объявлений" ходил по привокзальным базарчикам и улицам подмосковных этих поселков и городков. До сих пор они на памяти у меня: Солнечная, Очаково, Апрелевка, Наро-Фоминск, Обнинск, Малояроелавец и так до самой Калуги.
Увы, удача, (а вернее, полуудача) выпала мне лишь один раз. В Апрелевке на каком-то фонарном столбе неподалеку от завода грамофонных пластинок (название этого завода я знал с самого раннего детства: у нас был патефон и десятка три купленных отцом еще до войны пластинок с летящей ласточкой на конверте - эмблемой апрелевского завода) я обнаружил написанное от руки объявление, в котором извещалось, что на улице такой-то сдается дача.
Я немедленно отправился на поиски этой дачи и вскоре отыскал ее по правую сторону от железной дороги на склоне довольно крутого оврага. Уже один внешний вид домика-дачи привел меня в немалое уны-ние. По деревенской своей наивности я представлял дачи этакими дворцами, почему-то обязательно с колоннами, флигелями и мансардами. (Ни на одной из подлинных дач я до того времени не был). Апрелевская же дача лишь называлась дачей, а на самом деле была ветхим строением с двумя или тремя подслеповатыми окошками. Таких "дач" и таких полузаброшенных хаток я вдоволь насмотрелся и у себя в деревне.
Хозяина дачи дома не оказалось (он, как выяснилось, жил в Москве), но на мой зов откликнулась соседка, довольно пожилая женщина, от-крыла скрипучую перекошенную дверь и провела внутрь дачи. Лишь мельком оглядев комнату, я пришел еще в большее уныние. Потолки в ней были опасно провисшими, низкими, чуть выше моего роста, и для удержания подпертыми четырьмя беленными мелом столбами (вот тебе и колонны!). Чувствовалось, что на даче давно никто не жил, она насквозь пропахла плесенью и мышами. В добавок ко всему отопление в хибарке было печным. В самом центре ее раскорякой возвышалась неумело сложенная печка с чугунной двухконфорочной плитой наверху. Деревенский житель, я прекрасно понимал, какая прорва дров или угля понадобиться, чтоб протопить такое сооружение. И где мы с же-ной будем брать эти дрова и этот уголь?! В Апрелевке поди нет ни дровяного, ни угольного склада, не говоря уже о лесах, где по де-ревенскому обычаю можно было бы добыть дрова.
Я поблагодарил услужливую женщину и заторопился назад на станцию. Представить в этой даче в лютые подмосковные морозы жену и сына я никак не мог. Впрочем, осенью 1973 года, когда мы окажемся в Кур-ске, нам предстоит несколько месяцев жить примерно в такой же хибарке с печным отоплением. Правда, она на городской манер будет громко называться не дачей, а флигелем.
Но все равно духом мы с женой не упали. Главное, нам была обещана работа, а с жильем все как-нибудь да уладится. Может, мне все-таки удастся снять квартиру в Москве по киевской ветке. Надо только не лениться и по выходным дням с утра пораньше ходить в Банный переулок. В конце концов должно же мне когда-нибудь повезти. И я тер-пеливо тратил все выходные дни на стояние в Банном переулке среди десятков и сотен таких же бездомных людей, как и мы с женой, напористо атакуя каждого квартиросдатчика. Но мне так и не повезло.
А между тем летняя сессия уже подходила к концу, наступали по-следние в моей жизни студенческие канкулы. Поразмыслив, мы с же-ной решили уехать на лето ко мне в деревню, где нас уже заждались е мать, и сын, а поисками квартиры заняться по осени, когда предло-жений бывает побольше. Если же ничего не подыщется, то жене на первых порах придется ездить в Обнинск на электичке. В общежитии же Литинститута нас милостью Пименова, Галанова и Нины Аверьяновны как-нибудь приютят. Мы там почти что уже свои люди...
С этими радужными, но призрачными надеждами мы с женой и уехали в деревню.
Два летних, отпускных месяца промелькнули быстро, и в конце августа мы опять объявились в Москве, а потом и в Обнинске.
Доброжелательная заведующая нас не забыла, приняла без долгого промедления и тут же вызвала к себе директора (вернее, директоршу) художественной школы. Представив ей жену, она с завидным оптимизмом сказала:
-Вот вам молодой специалист, выпускница художественно-графического факультета пединститута. Оформляйте на работу.
Но директорша, к немалому нашему удивлению, ее оптимизма не раз-делила. Выдержав небольшую паузу, она не очень даже как бы и виновато проговорила:
- Но я вызвала из Калинина опытного преподавателя, худож-ника. Он уже с семьей в дороге.
- Почему не поставили меня в известность?!- попробовала повысить голос заведующая.
- Так вы же были в отпуске,- и тут нашлась директорша.
Теперь настала очередь молчать заведующей. Чувствовалось, что она крайне недовольна своей подчиненной. Но, с другой стороны, заведующая прекрасно понимала, что директорша в общем-то права: на рабо-ту гораздо разумнее взять опытного преподавателя, к тому же худож-ника, чем совсем юную девчонку с малым ребенком на руках и мужем-студентом. В будущем с ними не оберешься хлопот. И все-таки заведу-ющая попробовала спасти положение. Она опять довольно строго, хотя и без особой надежды на успех, спросила директоршу:
- А еще одного места у вас нет?
- К сожалению, нет,- ответила та и для пущей убедитель-ности добавила:- Мы для художника уже и квартиру подыскали.
Заведующая на это ничего не сказала, повернулась к нам и почти по-матерински пожалела:
- Вот видите, ребята, как иногда в жизни получается.
Мы все видели. Скрепя сердца, сказали ей какие-то невразумительные слова благодарности за внимание и вышли из кабинета.
Совсем обескураженные случившимся, мы дожидаясь электрички, на-верное, с полчаса побродили по чистеньким уже предосенним улицам Обнинска, а потом ушли на станцию - и навсегда расстались с ним. Не судьба нам было жить в академгородке...
* * *
Когда начались занятия, я рассказал о своей обнинской неуда-че Сергею Павловичу. Он огорчился вместе со мной, но тут же попро-бовал и успокоить:
- Ладно, не расстраивайтесь. Что-либо придумаем.
Само собой разумеется, что и от сотрудников "Нашего современни-ка" я ничего не стал утаивать. Они тоже посочувствовали мне и даже как бы повинились: все-таки именно они надоумили меня поехать в Обнинск - и вот что из этого получилось. Постепенно разговоры о моих неустройствах стали известны Сергею Васильевичу Викулову, который относился ко мне хорошо и, кажется, был не против взять после окончания института на работу в отдел прозы. Неожиданно он вызвал меня к себе и сказал:
- Давайте я напишу письмо первому секретарю горкома партии города Электростали. Он наш автор и мой земляк. Вдруг поможет.
Я естественно, противиться не стал, хотя уже изрядно потерял веру в рекомендательные письма и телефонные звонки, которые чаще всего заканчиваются ничем. Викулов, кажется, это почувствовал и, не откладывая дело в долгий ящик, тут же принялся писать письмо своему земляку. Запечатав послание в фирменный конверт "Нашего современника", он передал его мне я повелел с поездкой в Электро-сталь не медлить.
Это я знал и сам: надо ковать железо, пока горячо. Опять заго-релся новой надеждой и в ближайший же свободный день отправился в Электросталь.
И надо же, попал в очень удачный день и час - секретарь горкома был на месте. Узнав, что я заявился к нему с рекомендательным письмом Викулова, он долго томить меня в приемной не стал, а все-го через несколько минут пригласил в кабинет.
Секретарь с первого взгляда мне очень понравился. Был он довольно еще молодым человеком, высоким, худым, с аккуратно зачесанными назад черными, как смоль, волосамы. Мне даже почудилось в нем что-то домашнее, не партийное, располагающее к задушевному, успокои-тельному разговору, и я, преодолевая деревенскую свою привычку, робеть любого начальства, решительно прошел к приставному столику и уселся на стул, почему-то твердо веря, что на этот раз удача от меня не ускользнет.
И не ошибся. Секретарь, прочитав записку Викулова, посмотрел на меня открыто и прямо, почти как на своего, давно знакомого ему человека и твердо, с твердой ответственностью за каждое произнесенное слово сказал:
- Просьба Сергея Васильевича для меня закон. Возьмем Вас на работу в городскую нашу газету, дадим комнату в семейном общежитии. Устроит?
- Конечно, устроит,- торопливо ответил я, ликуя и радуясь, что в предчувствиях, своих действительно не ошибся.
-Вот и прекрасно,- в свою очередь остался доволен моей сговорчивостью секретарь.- Спокойно учитесь, сдавайте государственные экзамены, а по весне подъезжайте, будем решать все конкрет-но. Сергею Васильевичу большой привет.
Я пообещал сердечно-дружеский этот, большой привет незамедли-тельно, завтра же передать Викулову, распрощался с секретарем и, совсем уже не помня себя от радости, покинул такой счастливый для меня кабинет.
Конечно, газеты я немного побаивался, хотя почти целый год работал после армии в "районке" города Гвардейска Калининградской области. Не мое это было дело - газетчиком по-настоящему я себя не чувствовал. Но тут уж выбирать не приходилось. Газета так газе-та. Главное, работа, жилье, опека первого секретаря горкома, что тоже значит немало. Год-другой перебьюсь в журналистике, отслужу, отработаю положенное за его щедрость и милость, а потом подыщу себе что-либо в Москве, может быть, все в том же "Нашем современ-Нике", где меня по-прежнему вроде бы привечают.
Сергею Павловичу о своей поездке в Электросталь я доложил на первом же семинаре и попросил о моем благоустройстве нигде пока не хлопотать, поскольку на этот раз дело вроде бы по всем статьям беспроигрышное - обещание мне дал сам первый секретарь горкома, а выше его в городе власти нет.
Сергеи Павлович, кажется, тоже поверил этому обещанию. По крайней мере, не высказал никакого сомнения, а наоборот, поддержал и укрепил во мне веру, что я делаю все правильно.
-Электросталь - совсем даже неплохо,- нескрываемо радуясь за меня, сказал он.- Москва под боком.
* * *
С этой новой верой и новой радужной надеждой мы с женой и стали коротать последний год моего нелегкого, затянувшегося уче-ния.
Год, правда, выдался ничуть не лучше предыдущего. Одна только эпопея со снятием квартиры в Марьиной Роще чего стоила. Хорошо еще, что нас Нина Аверъяновна приняла назад в общежитие и опять выделила комнату в потаенном "сапожке" на третьем этаже. Работать, сочинять в ней в присутствии жены и двухлетнего сына мне было, конечно, невозможно, и я в "творческие" и в выходные дни стал ездить в библиотеку имени Некрасова, которая располагалась на задах Литинститута, на Большой Бронной улице. Облюбовав себе местечко в битком набитом студентами и постоянными завсегдата-ями библиотеки, московско- интеллегентного вида старичками и ста-рушками, я предавался самым возвышенным вдохновениям, хотя порой это было и не очень легко. Старики и старушки, погружаясь в чте-ние, вели себя тихо и мирно и вдохновению моему не мешали, а вот студенты все время переговаривались, перешептывались, часто, сго-няя меня с места, выходили поболтать и покурить в коридор. Но постепенно я привык и к этому, и в читальном зале "Некрасовки" на-писал несколько рассказов, которые вошли вначале в мой "творческий" диплом, а потом и в первые книги.
Вынужденный этот опыт привел меня к мысли и твердому убеждению, что писать можно в любых условиях. Надо только желать этого. Я не верю в рассуждения иных моих собратьев по перу, которые сетуют на то, что дома им писать невозможно: мешают жена (а не дай Бог, еще и теща), дети, соседи. Все это пустые отговорки, стремление за житейскими неурядицами скрыть либо свою душевную лень, либо отсут-ствие подлинного писательского призвания. Иди в библиотеку, в чи-тальный зал - и пиши.
Кстати, Сергей Залыгин не раз говорил мне, что он может писать в любых условиях: в поезде, в самолете, в палатках геологов, в санаториях и больницах. Слова эти крепко запали мне в память, и я лишь подтвердил их на своем опыте. Пробовал тоже писать во Второй городской больнице города Москвы, куда попал зимой 1973 года, по-чти накануне защиты "творческого" диплома. Мне предстояло избавить-ся от паховой давно мучившей меня грыжи, которую я нажил еще в деревенские свои детские и юношеские годы. (Она окажется двусторон-ней - и вторую операцию я сделаю уже в Воронеже в первые дни после путча 1991 года).
Но с Божией помощью преодолели мы с женой и эту невзгоду. Жене, пожалуй, досталось даже больше, чем мне. Она хоть и не на долгое время, всего на неделю, оставалась в общежитии с маленьким сыном совсем одна, во всем беззащитная и бесправная.
Кое-как оправившись от болезни, я начал готовиться к защите "творческого" диплома, которая была назначена на середину марта. Особого опасения ни у меня, ни у Сергея Павловича мой диплом не вызывал. В него вошли многие рассказы, уже опубликованные в раз-ных изданиях, а это при защите всегда ценилось.
Защита действительно прошла хорошо, если не считать небольшой полемики, которая возникла между моими оппонентами, Борисом Бедным и Григорием Баклановым.
Теперь впереди оставались только государственные экзамены, а там новая жизнь в подмосковной Электростали, наконец своя, пусть тоже в общежитии, но своя комната, где мы будем жить на законных основаниях, а не так, как в общежитии Литинститута, полулегально. Жене, которая уже третий год сидит с ребенком, наверное, тоже най-дется в Электростали какая-нибудь работа. А то она совсем уже за-скучала и притомилась в няньках.
В общем, настроение у нас было не самое худшее.
И вдруг вскоре после защиты диплома приходит из Электростали письмо. Вначале я подумал, что оно от заботливого секретаря гор-кома, который поди сообщает какое-нибудь хорошее известие: может, о комнате в общежитии, которая уже дожидается нас с женой, а мо-жет, о какой-нибудь более заманчивой работе. Но когда я открыл конверт и прочитал послание, сердце мое похолодело. Писал мне вовсе не секретарь горкома, а заведующая отделом агитации и пропа-ганды (ох, уж эти заведующие!). Сухим, официальным языком она со-общала, что предоставить мне работу в городской газете города Электростали горком партии не может. Много коренных электростальцев, у которых есть и прописка, и жилье, учатся на факультете жур-налистики в МГУ, и при формировании состава сотрудников редакции предпочтение отдается им.
Перечитав записку и один раз, и другой, я, теша себя надеждой, решил, что просто-напросто произошло какое-то недоразумение. Не могла же заведующая отделом агитации и пропаганды пойти против мнения первого секретаря?! Это было бы нарушением всякой субординации. Хозяин в городе все-таки первый секретарь.
Кое-как перетомившись ночь, я на следующий день с утра пораньше помчался в Электросталь.
И опять удачно. Секретарь оказался на месте и принял меня, как и в прошлый раз, почти незамедлительно. Но, только войдя в кабинет и глянув на него, я понял, что тут что-то не так. Секретарь сидел за столом весь обложенным высокими кипами бумаг, медленно перебирал их: одни выбрасывал в мусорную корзину, а другие складывал в от-дельную папку.
Поздоровавшись, я протянул ему письмо заведующей отделом агита-ции и пропаганды. Он внимательно прочитал его, помрачнел, потом поднял на меня глаза и, глубоко вздохнув, сказал:
- К сожалению, ничем Вам больше помочь не могу. Я сегодня работаю в горкоме последний день, меня переводят в Москву. Здесь, как видите, уже другие хозяева.
Я все видел и все понимал. Закулисная, "подковерная", как о ней говорят, борьба в партийных органах мне была достаточно хорошо известна и по армейскому опыту службы в политотделе ракетной диви-зии, и по работе в партбюро Литинститута. Я стал хоть и маленькой, но жертвой этой борьбы. Секретарь (теперь уже и не секретарь) действительно ничем мне помочь не мог, мнение его в горкоме больше ни-чего не значило.
Я не стал понапрасну терзать бывшего секретаря вопросами и жало-бами, а, наскоро попрощавшись, вышел из кабинета.
Вслед за Обнинском и Электросталь лишь поманила меня своими ши-рокими проспектами и улицами и ушла в прошлое. А ведь этот город, не знаю уж по каким стечениям обстоятельств, для многих писателей был чем-то вроде перевалочной базы, когда они перебирались из про-винции в Москву. В Электростали после Рязани долгое время жил Эрнст Сафонов, дотом Владимир Карпов, потом Петр Краснов. А нынче живет молодое хороший писатель Василий Киляков, тоже рязанец по рождению. Со всеми ими я дружил или дружу до сих пор, а в бытностъ моей служ-бы в журнале "Подъем" публиковал их рассказы и повести.
Но нам с женой обосноваться в Электростали было не суждено...
** *
Теперь мне оставалось надеяться только на Сергея Павловича Залыгина. Задним числом я посожалел, что осенью остановил все его попытки помочь мне. Но сожалей, не сожалей, а идти к нему надо было. Я и пошел, понес повинную свою самонадеянную голову.
Выслушав недолгий мой, путанный рассказ, Сергей Павлович ни в чем не упрекнул незадачливого студента, лучше меня, конечно, зная, что ничего в жизни легко не дается, а лишь повторил все ту же про-шлогоднюю свою фразу:
-Ладно, будем думать. Думал он не очень долго, но, по-видимому, крепко и через один- два семинара, оставив меня после занятий, сказал:
- Позвоните в ЦэКа комсомола.
И протянул листочек бумаги с номером телефона.
Я позвонил в тот же день, и оказалось, что меня приглашает на собеседование в ЦК ВЛКСМ сотрудник отдела культуры (может, даже и зав. отделом - сейчас точно не помню) Василий Васильевич Шабанов. Имя это показалось мне знакомым. Несколько раз я читал в разных изданиях поэтические подборки Василия Шабанова и грешным делом подумал - не он ли это. Но на всякий случай все-таки осведомился о нем в "Нашем современнике". Знающие люди мне подсказали, что я не ошибся. Поэт Василий Шабанов действительно работает в ЦК ВЛКСМ. (Через несколько лет он трагически погибнет в Туркменистане. Его убьют какие-то беглые солдаты).
Вооружившись этими знаниями, перечитав даже на всякий случай несколько поэтических подборок Василия Шабанова, я направился к нему на прием, не переставая, правда, удивляться, откуда Сергею Павловичу может быть известно имя не столь уж и заметного поэта, каким был Василий Шабанов. После я узнал, что имя это ему и вправ-ду было неизвестно. Но зато хорошо были известны другие имена.
Когда Залыгин не мог решить в Москве какие-нибудь сложные де-ла самостоятельно, то он шел за помощью чаще всего к двум челове-кам, давним своим, знакомым еще по Сибири. В Совете министров к зам. Председателя Совмина СССР, председателю Государственного комитета СССР по науке и технике, академику Владимиру Кириллину, и в ЦК КПСС к Владимиру Еременко.
По поводу устройства судьбы своего студента Сергей Павлович, я думаю, к Кириллину не пошел. Не тот все-таки случай, да и дела литературные, издательские были не в ведении академика, а вот с Владимиром Еременко созвонился. Тот на его просьбу откликнулся, и вот перепроводил меня в ЦК комсомола.
Василий Шабанов, с которым мы были почти что ровесники, принял меня вроде бы приветливо, но вместе с тем и официалъно-строго, если не сухо. Водилась за комсомольскими деятелями эта порочная манера изображать из себя больших начальников. Беседовать с Васи-лием Шабановым было тем более сложно, что он страдал косоглазием и во время разговора смотрел будто бы мимо собеседника. Но я кое-как приспособился, довольно бойко ответил на все его вопросы, касаемые моей биографии и работы в комсомоле (армейская моя инструк-торская служба тут была, как нельзя больше кстати), потом Василий Васильевич заставил меня заполнить какую-то анкету, а в конце дал, очевидно, для пробы важное и ответственное комсомольское по-ручение:
- Напиши нам обзор прозы в журнале "Смена" за последние два года. Пару недель хватит?
- Хватит,- по-комсомольски четко ответил я, хотя и поду-мал с немалым опасением: как же я при моих неизлечимо больных гла-зах за столь короткий срок прочитаю сорок восемь номеров журнала, в которых иногда публиковалось и по два рассказа. Не мог же я с первого раза поведать грозному Василию Васильевичу про свои глазные страдания, про то, что в день могу читать и писать не более полуто-ра-двух часов. О какой же тогда работе в ЦК комсомола могла идти речь?! Правда, у Василия Васильевича с глазами тоже не все в поряд-ке. Но, судя по всему, косоглазие его на чтение и письмо никак не влияло.
Одним словом, деваться мне было некуда, и я, добыв в библиотеке две увесистые подшивки "Смены" принялся за дело.
Никакого опыта в писании обзоров у меня не было, да я толком и не знал, чего же от меня хочет Василий Васильевич, каких оценок и каких выводов. Был лишь опыт (и уже немалый) писания внутренних рецензий для "Нашего современника". Я и решил им воспользоваться. Кое-как справившись с чтением, я обнаружил, что все рассказы в "Смене" делятся примерно в три цикла: рассказы, посвященные Великой Отечественной войне (тогда уже шла подготовка к празднова-нию 30-летия Победы); рассказы комсомольско-производственного характера; и рассказы о любви и дружбе. Три эти тенденции я и осветил в своем не больно пространном, страничек на 5-6 обзоре. Не знаю, насколько он получился глубоким и убедительным, но за то, что на-писал я его честно, нигде не покривил душой, не слукавил в угоду ЦК ВЛКСМ, ручаюсь и сегодня.
В точно назначенный срок я опять явился на прием к Василию Ва-сильевичу. Он внимательно, карандашом в руках прочитал мои стра-нички, а потом сфокусировав на мне разбегающиеся в разные сторо-ны зрачки, вдруг произнес:
- Вот ты пишешь тут об одном рассказе, где советского военнопленного расстреливают немцы. До войны он был пьяницей и дебоширом, а во время расстрела ведет себя героически - убивает лопа-той немца. Как это согласуется: пьяница и подвиг?
Я ответил на этот чисто комсомольский, проверочный (а может, и провокационный) вопрос с неожиданной дерзостью и даже вызовом:
- А вот у Шолохова в "Судьбе человека" Андрей Соколов до войны тоже был пьяницей.
Василий Васильевич свел зрачки к самой переносице, посмотрел на меня совсем уж пронзительно, но на непозволительную мою дер-зость в разговоре с ответственным работником ЦК ВЛКСМ никак не среагировал, а лишь, давая понять, что собеседование окончено, сказал:
- Можешь идти. О своем решении мы тебе сообщим.
Захватив размашисто подписанный им пропуск, я ушел, почему-то твердо уверенный, что решение это будет не в мою пользу.
В тот же день я позвонил Сергею Павловичу, рассказал ему о встрече с Василием Васильевичем, но свою дерзость на всякий случай утаил. Сергей Павлович поди и поругал бы меня за нее.
Ждать высокого комсомольского решения пришлось, наверное, неде-ли две-три. Доложили о нем, как и следовало того ожидать, разуме-ется, не мне, а моему ходатаю в ЦК партии Владимиру Еременко. Субординацию комсомольские вожди знали хорошо и следовали ей неукосни-тельно. Владимир Еременко созвонился с Сергеем Павловичем и объяс-нил суть дела. Оказалось, что ЦК ВЛКСМ я не устраиваю по двум статьям. Во-первых, возраст (мне шел тогда, увы, уже тридцатый год), а во-вторых, - отсутствие у меня опыта комсомольской работы (армейский мой опыт в расчет принят не был).
И то, и другое было лукавой полуправдой. Из комсомольского воз-раста я действительно вышел, но в ЦК ВЛКСМ брали сотрудников и постарше меня. Армейская же моя служба в должности инструктора политотдела по комсомольской работе ракетной дивизии приравнива-лась к гражданской должности инструктора обкома ВЛКСМ. Не взяли меня в ЦК комсомола, я думаю, по другой причине. Судя по всему, Василию Васильевичу и мой обзор, и мои речи при собеседовании по-казались не совсем идеологически выдержанными. А идеологическая выдержанность в те годы в ЦК ВЖСМ ценилась, пожалуй, что и по-строже, чем в ЦК партии. Комсомольским вождям ведь надо было с возрастом перебираться на партийную работу (желательно бы тоже в ЦК), и они ради этого изображали из себя самых преданных, самых идеологически стойких бойцов за коммунистическое дело. Чего стои-ла эта их показная стойкость и преданность мы прекрасно увидим через два десятилетия, когда, пройдя комсомольскую школу, они станут действительно большими партийными деятелями и легко предадут и де-ло комсомола, и дело партии.
Для подтверждения всего лукавства и обмана в случае со мной я приведу один наглядный и, можно сказать, почти что и забавный пример.
Ровно через год в ЦК комсомола на должность инструктора возь-мут тоже выпускника Литинститута, моего тезку, развеселого поэта Ивана Ивановича (Ваню) Слепнева.
Нельзя сказать, чтобы мы с Ваней крепко, нерасторжимо дружили, но знались хорошо (я, кажется, даже давал ему рекомендацию для поступления в партию), уже хотя бы по причине нашего именного родства: все-таки оба Иваны Ивановичи, люди серьезные и ответствен-ные, не чета, скажем, какому-нибудь Василию Васильевичу. Трудно объяснимое это родство между всеми Иванами Ивановичами существует в России, Бог знает, с каких времен. Я чувствовал его и чувствую до сих пор по себе. Чувствовал и Ваня Слепнёв. Ни Александры Алек-сандровичи, ни Владимиры Владимировичи, ни те же Василии Василье-вичи не могут похвастать им. Вот разве что Василиям Ивановича оно в какой-то мере дано. Но все равно - не Иваны Ивановичи...
Ваня Слепнёв был человеком флотским. Родом он из-под Пскова, из деревни Слепнёво. По ней, очевидно, получил и фамилию. А может, наоборот, сама деревня получила свое название по фамилии какого-нибудь далекого его предка. В России и не то еще случается!
Ваня окончил мореходное училище в Ленинграде, три года отдал службе на Тихоокеанском военно-морском флоте, а потом уже на граж-данке ходил в загранплавания начальником радиостанции на судах Эстонского пароходства. С морем Ваня не расставался и во время учебы в Литинституте. Каждый год, сдав досрочно сессию, уезжал в родное свое пароходство, нанимался на судно радистом и три-четыре месяца странствовал по дальним морям и океанам.
На моей памяти в Литинституте Ваня никакой комсомольской или другой общественной работой не занимался. Человек открытый и во всем искренний, он жил свободной студенческой жизнью, смущал флот-ской своей, флибустьерской натурой москвичек, любил при случае и выпить рюмочку. Какой же морской волк и флибустьер может обой-тись без бокала-другого хорошего заморского вина?!
Впрочем, была у Вани перед комсомолом одна неоспоримая заслуга. Он написал очень крамольное по тем временам, веселей веселого сти-хотворение, посвященное комсомолу. (После, уже в Воронеже мне часто читал его чуткий ко всякому новому поэтическому имени Владимир Гордейчев)
Уходил я пешком в комсомол,
Пионеры шептались вдогонку.
Я из всех укрываемых зол
Знал, что гонит народ самогонку.
Знал, что это большая беда -
Замутненная брагой сивуха,
Знал, что даже отец иногда
Втайне звякал бутылкою глухо...
И в райкоме,
На жесткой скамье
Беззаботного детства не стало:
- Есть у вас неполадки в селе?-
Поднял голову парень устало.
Я взглянул виновато в глаза,
За отца и деревню в ответе.
Говорить про такое нельзя,
Ни за что не признаюсь на свете.
Я подумал, как тяжек их труд,
Им - кормить городскую планету,
Коль признаюсь - отца заберут,
И ответил я с ужасом - нету!
- Молодец,- говорил секретарь,-
Будешь ты комсомольцем хорошим,
Ты - опора отцу,
Он ведь стар,
Ты учись - и тебе мы поможем!
Не стирается в памяти след...
И однажды, закончив ученье,
Я открыл комсомольский билет,
И просил у него я прощенья...
Как после такого стихотворения можно было не взять Ваню на службу в ЦК комсомола?!. Того же Василия Васильевича Шабанова оно поди и смутило, и он надлежащим образом похлопотал за Ваню: все-таки свой брат, поэт, не то, что я - неисправимый прозаик.
Справедливости ради надо упомянуть и о том, что Ваня был помоло-же меня на целых пять лет и легко преодолевал возрастной ценз. Не возникло у него и осложнений с московской пропиской. На предпо-следнем курсе Ваня женился на москвичке (правда, насколько я знаю, не по очень большой любви) и кардинально решил злокозненную для многих проблему.
Как и следовало ожидать, долго Ваня в ЦК комсомола не задержал-ся. Прослужил там, кажется, года два, не больше, и ушел на литера-турные хлеба, кажется, в молодежную редакцию издательства "Молодая гвардия".
Во время писательских уже своих наездов-набегов в Москву, я час-то встречался с Ваней в "пестром" зале ресторана ЦДЛ. Мы занимали с ним столик где-нибудь в уголке и по-дружески бражничали, усажи-вал для счастья между собой кого-нибудь третьего. Это ведь не каждому-всякому повезет - сидеть между двумя не просто тезками, Иванами, а между Иванами Ивановичами.
Стихи Вани мне всегда очень нравились. Они такие же чистые и светлые, как и он сам. Дышат морем, псковскими холмами и дебрями. У меня есть две его книжечки: совсем тоненькая, вышедшая в издатель-стве "Молодая гвардия" в 1976 году с предисловием Владимира Туркина, в семинаре которого Ваня занимался на 6-ом Всесоюзном совещании молодых писателей; и другая, чуть потолще, изданная в издательстве "Современник" в 1978 году. Предисловие к ней написал Сергей Смир-нов, если я не ошибаюсь, руководитель Ваниного семинара в Литинституте, Сергей Смирнов закончил свое коротенькое предисловие слова-ми: "Я очень верю в этого русского поэта".
Я тоже очень верил в Ванину поэтическую и чисто человеческую судьбу.
Увы, теперь Вани Слепнёва давно уже нет в живых. Частое сиде-ние в "пестром" зале ЦДЛ не прошло для него даром. Все больше и больше привыкал Ваня к рюмочке, вечером к гулевой, веселой, а ут-ром, как это и водится, к тяжелой, опохмелочной. Из издательства ему пришлось уйти, устроиться на какую-то иную работу, уже едва ли не грузчиком. Но и там он долго не задержался. Само собой разумеется, что и дома, в семье пошли у него нелады и раздоры. Закончилось это тем, что жена с ним развелась и вскоре нашла себе другого мужа, надо полагать, не поэта и не флибустьера. А Ваня оказался практи-чески на улице, в положении едва ли не бомжа. Иного выхода у него не было, как вернуться назад в родные свои места, на Псковщину, в город Новоржев, в село Слепнёво, которое почти граничит с Михайлов-ским заповедником, с Пушкинскими горами. Там Ваня в начале девянос-тых годов и умер. Его земляк Станислав Золотцев, с которым они когда-то совместно были участниками семинара молодых поэтов в издательства "Молодая гвардия" (Ваня еще матросом срочной службы, а Станислав морским офицером. По возрасту они разнятся всего в один год, но Ваня, как и положено примерному краснофлотцу, строго по уставу отдавал своему товарищу-семинаристу честь, о чем Станислав вспоминал с доброй улыбкой), пытался найти Ванину моги-лу. Но поиски его оказались тщетными. Одни говорят - здесь, другие - там. Так и лежит Ваня Слепнёв до сих пор в безымянной могиле...
Вроде бы и винить в этом никого нельзя. Каждый человек - творец своей судьбы, своего счастья. Хочешь - пей, хочешь - не пей. Но все же и не винить нельзя. Все повинны!!
Впрочем, может быть, Россия как раз тем и отличается от всех иных стран, что у нас что ни поэт - то пьяница (в XX веке особен-но: Блок, Есенин, Твардовский, Павел Васильев, Рубцов, Передреев, Кузнецов), а что ни пьяница - то поэт. Ваня Слелнёв стоит в этом печальном ряду...
И все же осталось от него несколько книжек прекрасных истинно русских стихов. И среди них, скажем, такое:
Кличет девочка: "Тега-тега".-
Потеряла во ржи гусей,
По мосту прогремит телега
Деревянной худобой всей.
Запыленные ноги свесив,
Правлю лошадью не спеша.
Дальний гром за умолкшим лесом,
Как встревоженная душа.
Потемневшее небо шатко,
Солнце в тучах идет ко дну.
Я успею распрячь лошадку,
Отпустить ее к табуну.
Небо брагою заходило,
Дождь рассыпался в леденцы,
Распахнули свои мундиры
Остроскулые огурцы.
Я теперь уж не так наивен,
Чтобы счастья другого ждать,
И приму я холодный ливень,
Как душевную благодать.
Стихотворение это в годы нашей литинститутской жизни знали и помнили многие студенты, да и просто читатели, пристрастные к рус-ской национальной поэзии.
Даст Бог, и новые поколения его не забудут...
* * *
Очередной своей (и какой уж по счету!) неудаче я, конечно, опе-чалился. А Залыгин унынию не поддался, потаенно как-то усмехнулся, может, даже и догадываясь о моей дерзости в ЦК комсомола, стал думать дальше, вести с Владимиром Еременко, который относился к нему с большим почтением и пиететом, затяжные, но настойчивые переговоры.
Время, между тем, бежало стремительно и неостановимо. Провели мы с легкой руки Сергея Павловича последний свой семинар в ресторане "Прага", сдали государственные экзамены, получили дипломы. Потом через день-другой организовали уже в складчину шумный выпускной вечер в недавно открывшейся столовой Литинститута. Знаменитый в Литинституте преподаватель физкультуры и по совместительству не-уемный фотограф, летописец писательской жизни, соперник самого Николая Кочнева Иван Кириллович Чирков (Кириллыч, как мы его звали) сфо-тографировал нас у двери альма матер, выстроив тесными рядами по-зади преподавателей во главе с Владимиром Федоровичем Пименовым. Фотография эта до сих пор висит у меня в комнате, напоминая о пусть и нелегкой, но все равно такой веселой и счастливой поре учебы в Литинституте.
И вот настали дни расставаний. После затянувшейся почти до са-мого утра последней студенческой пирушки уехал в Болгарию Никола Радев. Потом один за другим стали разъезжаться по родным своим краям и республикам остальные мои сокурсники: в Абхазию, в Южную и Северную Осетии, в Мордовию и Грузию, в Армению и Белоруссию, в Литву и Дагестан, на Украину. В общем по всему тогда еще креп-кому и нерушимому Советскому Союзу.
Пора было и нам с женой съезжать из гостеприимного общежития. Теперь, после окончания института, я потерял на него всякие права, а жена с сыном и тем более.
Но ехать нам по-прежнему было некуда. Я договорился с терпели-вой Ниной Аверьяновной, что отвезу жену и сына в Курск к теще, а сам тайком поживу в общежитии еще хотя бы неделю-другую: Залыгин и Еременко какое-то пристанище для меня ищут. Глядишь, за эти по-следние недели что-нибудь и найдут.
Нина Аверьяновна, скрепя сердце, согласилась, хотя, похоже, от Циклопа ей за такое послабление и досталось.
Жену с сыном я действительно отвез в Курск. Побыл там всего дня два-три и вернулся назад в общежитие: не до тещиных мне было тогда блинов. Несколько раз я звонил Владимиру Николаевичу Еременко и даже встречался с ним на полдороге от ЦК КПСС до метро возле памятника первопечатнику Ивану Федорову. И вот во время одной из таких встреч Владимир Николаевич сказал, что нашел для меня место в областной партийной газете в городе Иваново. Там очень хороший, авторитетный в местных партийных кругах главный редактор. Он готов принять меня на работу.
Я немедленно вылетел в Иваново. Слова Еременко подтвердились самым благожелательным для меня образом. С главным редактором, человеком уже пожилым и отзывчивым, мы сладили в считанные минуты. Он предложил мне для начала должность выпускающего в газете (что это такое, я, признаться, и не знал, в Гвардейске в районной газе-те никакого выпускающего у нас не было), комнату в общежитии, по-обещал работу жене, а сыну детский садик. Чего еще надо было?! Я со всеми его условиями и предложениями согласился, тут же запол-нил листок по учету кадров, но выпросил две недели для того, что-бы съездить в Курск за семьей. Главный редактор эти две отпускные недели легко дал.
Я вышел от него не то чтобы окрыленный, но все-таки успокоенный, как человек, который после долгих сомнений принял наконец судьбо-носное для себя решение. И пусть оно было вынужденным, но все жерешением.
Признаться по правде, Иваново, по которому я, ища адрес редак-ции, успел немного побродить, мне крепко не понравился. Показался каким-то замшелым, убого-провинциальным городком, примерно таким же, как Курск, если не хуже. Новых, современных зданий в нем по-чти не было, всё сплошь старинные, краснокирпичные, а то и деревянные. (Это много позже, вдоволь насытившись новыми панельно-шаткими домами, я полюблю старинные русские города с их основательностью и прочностью, и от замшелости их повеет на меня глубокими древними преданиями).
Еще в Москве, когда Владимир Еременко только сказал про Иваново, я вдруг вспомнил, что в текстильном этом, девичьем горо-де у меня тоже есть одна знакомая: пухленькая такая, интеллигентно-возвышенная девица, журналистка Таня Карпова. Много лет тому назад мы с ней работали все в той же районной газете "Знамя Ильича" в городе Гвардейске. Таня там заведовала отделом писем. Как она по-пала в Гвардейск и вообще в Калининградскую область, я не знаю. Но, чувствовалось, что вынужденно. Была Таня года на три постарше меня, успела к тому времени окончить пединститут (а может, и факультет журналистики какого-нибудь университета), поработать в газетах и на радио. Писала Таня очень хорошо, по крайней мере, гораздо выше уровня "районки". Многому научила в журналистской работе ме-ня, правила мои статьи и заметки, подсказывала темы. Долго у нас в районной газете, она, правда, не задержалась, ее материалы были сразу замечены в области, и Таню пригласили на работу в Калинин-град, в молодежную газету "Калининградский комсомолец", которую редактировал тогда очень известный журналист Алексей Авдеев. Он был другом и одноклассником космонавта Алексея Леонова. Леше пред-сказывали большое будущее. Но, к сожалению, предсказания эти не сбылись. Во время учебы в Москве в Высшей партийной школе он пу-стился в какие-то денежные махинации, был с позором отчислен, вернулся назад в Калининград и работал рядовым учителем в очно-заочных общеобразовательных школах Калининградского пароходства. Годы нашей учебы в Москве совпали, и мы несколько раз с ним по-това-рищески встречались, вспоминали Калининград, общих знакомых. Вспом-нили и Таню Карпову. Леша рассказал мне, что она, проработав несколько лет в "Калининградском комсомольце", уехала к себе на ро-дину, в город Иваново и теперь сотрудничает там на радио,
Лешин этот рассказ о Тане Карповой и пришел мне на память перед отлетом в Иваново. Само собой разумеется, что я решил Таню в Ива-ново отыскать, все будет мне на первых порах хоть один знакомый в новом городе человек. Я расспросил о ней у секретаря главного редактора и, оказалось, что сведения Леши Авдеева самые достовер-ные - Таня Карпова действительно работает в Иваново на радио.
До отправления самолета в Москву у меня было в запасе несколько часов, и я по подсказке все той же секретарши легко отыскал ре-дакцию областного радио, а в ней и Таню Карпову. Мы взаимно обрадовались неожиданной нашей встрече, а еще больше тому, что - вот надо же - судьба второй раз нас сводит вместе, и теперь мы будем жить и работать в одном городе.
За чашкой кофе Таня рассказала мне о журналистской и литератур-ной обстановке в Иваново, о главном редакторе областной партийной газеты, вслед за Владимиром Еременко подтвердив, что человек он надежный, слов на ветер не бросает.
Дружеская беседа-свидание с Таней Карповой совсем укрепили меня в вере, что (так тому и быть!) обоснуюсь я с женой и сыном Иваном в Иваново, и в славном этом городе на двух, пусть не Ивановых, но Ивановых, но Иванов Ивановичей станет больше...
Док. 656192
Перв. публик.: 24.11.10
Последн. ред.: 20.11.12
Число обращений: 0
Викулов Сергей ВасильевичСергей Залыгин и другие... Книга первая. Литинститут
|
