Кровати были пустыми, - то ли соседей перевели, то ли они парились на
допросе.
Он лежал располосованный, потеряв себя, с заплеванной жизнью, с ужасной
болью в пояснице, кажется, ему отшибли почки.
В горький час сокрушения жизни он понял силу женской любви. Жена!
Только ей дорог человек, затоптанный чугунными ногами. Весь в харкотине, а
она моет ему ноги, расчесывает его спутанные волосы, она глядит ему в
закисшие глаза. Чем больше раскроили ему душу, чем отвратительней он и
презренней для мира, тем ближе, дороже он ей. Она бежит за грузовиком, она
стоит в очереди на Кузнецком мосту, у лагерной ограды, ей так хочется
послать ему несколько конфет, луковку, она печет ему на керосинке коржики,
годы жизни она отдает, чтобы увидеться хоть на полчаса...
Не всякая женщина, с которой ты спишь, - жена.
И от режущего отчаяния ему самому захотелось вызвать в другом человеке
отчаяние.
Он сочинил несколько строк письма: "Узнав о случившемся, ты обрадована
не тому, что я раздавлен, а тому, что ты успела бежать от меня, и ты
благословляешь свой крысиный инстинкт, заставивший тебя покинуть тонущий
корабль... один я..."
Мелькнул телефон на следовательском столе... здоровенный бугай, бивший
его в бока, под ребра... капитан поднимает штору, тушит свет... шуршат,
шуршат страницы дела, под их шуршание он стал засыпать...
И вдруг раскаленное кривое шило вошло в его череп, и показалось, что
мозг смердит паленым: Евгения Николаевна донесла на него!
Мраморно! Мраморно! Слова, сказанные ему в утренний час на Знаменке, в
кабинете председателя Реввоенсовета Республики... Человек с острой
бородкой, со сверкающими стеклами пенсне прочел статью Крымова и говорил
ласково, негромко. Он помнит: ночью он сказал Жене о том, что ЦК его
отозвал из Коминтерна и поручил редактировать книжки в Политиздате. "А
ведь когда-то был человеком", - и он рассказал ей, как Троцкий, прочитав
его работу "Революция и реформа - Китай и Индия", сказал: "Мраморно".
Ни одному человеку он не повторил этих, сказанных с глазу на глаз слов,
только Женя слышала их, значит, следователь услышал их от нее. Она
донесла.
Он не чувствовал семидесятичасовой бессонницы, - он уже выспался.
Заставили? Не все ли равно. Товарищи, Михаил Сидорович, я умер! Меня
убили. Не пистолетной пулей, не кулаками, не бессонницей. Женя убила. Я
дам показания, я все признаю. Одно условие: подтвердите, что она донесла.
Он сполз с кровати и стал стучать в дверь кулаком, закричал:
- Веди меня к следователю, я все подпишу.
Подошел дежурный, сказал:
- Прекратите шум, дадите показания, когда вызовут.
Он не мог оставаться один. Лучше, легче, когда бьют и теряешь сознание.
Раз медицина позволяет...
Он проковылял к койке, и когда, казалось, уж не вынесет душевной муки,
когда вот-вот, казалось, мозг его лопнет и тысячи осколков вонзятся в
сердце, в горло, в глаза, он понял: Женечка не могла донести! И он
закашлял, затрясся:
- Прости меня, прости. Мне не судьба быть счастливым с тобой, я в этом
виноват, не ты.
И дивное чувство, может быть, впервые пришедшее к человеку в этом доме,
с тех пор как ступил в него сапог Дзержинского, охватило его.
Он проснулся. Напротив него грузно сидел Каценеленбоген со спутанными
бетховенскими седыми волосами.
Крымов улыбнулся ему, и низкий мясистый лоб соседа нахмурился, - Крымов
понял, что Каценеленбоген принял его улыбку за проявление безумия.
- Вижу, дали вам сильно, - сказал Каценеленбоген, указывая на
запачканную кровью гимнастерку Крымова.
- Да, дали сильно, - кривя рот, ответил Крымов. - А вы как?
- В больнице гулял. Соседи отбыли - Дрелингу Особое совещание дало еще
десять лет, значит, тридцать имеет, а Боголеев переведен в другую камеру.
- А... - сказал Крымов.
- Ну, выкладывайте.
- Я думаю, при коммунизме, - сказал Крымов, - МГБ будет тайно собирать
все хорошее о людях, каждое доброе слово. Все, связанное с верностью,
честностью, добротой, агенты будут подслушивать по телефону, выискивать в
письмах, извлекать из откровенных бесед и доносить о них на Лубянку,
собирать в досье. Только хорошее! Здесь будут крепить веру в человека, а
не разрушать ее, как сейчас. Первый камень положил я... Я верю, я победил
вопреки доносам, лжи, верю, верю...
Каценеленбоген, рассеянно слушая его, сказал:
- Это все верно, так и будет. Нужно только добавить, что, собрав такое
лучезарное досье, вас доставят сюда, в большой дом, и все же шлепнут.
Он пытливо поглядел на Крымова, никак не мог понять, почему
землисто-желтое лицо Крымова с запавшими, затекшими глазами, с черными
следами крови на подбородке улыбается счастливо и спокойно.
viperson.ru
Док. 656398
Перв. публик.: 12.11.90
Последн. ред.: 29.11.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
