Подполковник Михайлов, старший военный переводчик седьмого отдела
политуправления штаба фронта, сопровождал пленного фельдмаршала в штаб
64-й армии.
Паулюс вышел из подвала и, не обращая внимания на советских офицеров и
солдат, с жадным любопытством разглядывавших его и оценивавших качество
его фельдмаршальской шинели с полоской зеленой кожи от плеча до талии и
серой кроличьей шапки. Он прошел широким шагом с вскинутой головой, глядя
поверх сталинградских развалин, к ожидавшему штабному вездеходу.
Михайлову до войны часто приходилось присутствовать на дипломатических
приемах, и он вел себя с Паулюсом уверенно, легко отделяя холодную
почтительность от ненужной суетливости.
Сидя рядом с Паулюсом и следя за выражением его лица, Михайлов выжидал,
пока фельдмаршал нарушит молчанке. Его поведение не походило на поведение
генералов, в предварительном опросе которых участвовал Михайлов.
Начальник штаба б-й армии ленивым, медленным голосом сказал, что
катастрофу вызвали румыны и итальянцы. Генерал-лейтенант Зикст фон Арним с
крючковатым носом, угрюмо позванивая медалями, добавил:
- Не только Гарибальди со своей восьмой, но и русский холод, отсутствие
продовольствия и боеприпасов.
Седой Шлеммер, командир танкового корпуса, с рыцарским железным крестом
и с медалью за пятикратное ранение, перебив этот разговор, стал просить
сохранить его чемодан. Тут уж заговорили все - и начальник санитарной
службы, мягко улыбающийся генерал Ринальдо, и мрачный полковник Людвиг,
командир танковой дивизии, с лицом, изуродованным сабельным ударом.
Особенно волновался адъютант Паулюса, полковник Адамс, потерявший
несессер, - он разводил руками, тряс головой, и уши его шапки из
леопардовой шкуры тряслись, как у породистой собаки, вышедшей из воды.
Они очеловечились, но как-то по-плохому.
Водитель машины в нарядном белом полушубке негромко ответил на
приказание Михайлова ехать помедленней:
- Слушаю, товарищ подполковник.
Ему хотелось рассказать товарищам-шоферам о Паулюсе, вернувшись домой
после войны, похвастать: "Вот когда я вез фельдмаршала Паулюса..." Ему,
кроме того, хотелось как-то по-особому вести машину, чтобы Паулюс подумал:
"Вот он, советский водитель, видно механика первого класса".
Невероятным казалось фронтовому глазу тесное смешение русских и немцев.
Команды веселых автоматчиков обыскивали подвалы, залезали в водопроводные
колодцы, выгоняли немцев на морозную поверхность.
На пустырях, на улицах с помощью толчков, крика автоматчики
переформировывали немецкое войско по-новому - соединяли солдат разных
боевых специальностей в походные колонны.
Немцы, озираясь на руки, державшие оружие, шли, стараясь не
спотыкаться. В их покорности был не только страх перед легкостью, с
которой палец русского мог нажать на спусковой крючок автомата. Власть
исходила от победителей, какая-то гипнотическая тоскливая страсть
заставляла подчиняться им.
Машина с фельдмаршалом шла на юг, а навстречу ей двигались пленные.
Мощная громкоговорительная установка ревела:
Я уходил вчера в поход в далекие края,
Платком махнула у ворот моя любимая...
Двое несут третьего, он обнял их за шеи бледными, грязными руками, и
головы носильщиков сблизились, и между ними глядит мертвое лицо с горячими
глазами.
Четыре солдата вытаскивают из бункера на одеяле раненого.
Синевато-черные кучи оружейной стали лежат на снегу. Словно стога
обмолоченной стальной соломы.
Звучит салют - в могилу опускают убитого красноармейца, а тут же рядом
лежат вповалку мертвые немцы, вытащенные из госпитального подвала. Идут в
боярских белых и черных шапках румынские солдаты, гогочут, машут руками,
смеются над живыми и мертвыми немцами.
Пленных гонят со стороны Питомника, от Царицы, из Дома специалистов.
Они шагают особой походкой, которой ходят потерявшие свободу люди и
животные. Легко раненные и обмороженные опираются на палки, на обгоревшие
куски досок. Идут, идут. Кажется, одно синевато-серое лицо на всех, - одни
глаза, одно на всех выражение страдания и тоски.
Удивительно! Сколько оказалось среди них маленьких, носатых,
низколобых, со смешными заячьими ротиками, с воробьиными головками.
Сколько черномазых арийцев, много прыщавых, в нарывах, в веснушках.
Это шли некрасивые, слабые люди, рожденные своими мамами и любимые ими.
И словно исчезли те, не люди, нация, шагавшие с тяжелыми подбородками, с
надменными ртами, белоголовые и светлолицые, с гранитной грудью.
Как чудно, братски похожа эта толпа рожденных мамами некрасивых людей
на те печальные и горестные толпы несчастных, рожденных русскими матерями,
которых немцы гнали хворостинами и палками в лагеря, на запад, осенью 1941
года. Изредка раздавался со стороны бункеров и подвалов хлопок
пистолетного выстрела, и плывущая к скованной Волге толпа, вся, как один
человек, понимала значение этих выстрелов.
Подполковник Михайлов поглядывал на сидевшего рядом фельдмаршала.
Водитель заглядывал в зеркальце. Михайлов видел длинную, худую щеку
Паулюса, водитель видел его лоб, глаза, сложенные для молчания губы.
Они проезжали мимо орудий с поднятыми к небу хоботами, мимо танков с
крестами на лбу, мимо грузовых автомобилей с хлопающими на ветру
брезентами, мимо бронетранспортеров и самоходных орудий.
Железное тело 6-й армии, ее мышцы вмерзли в землю. А мимо медленно
двигались люди, и казалось, и они остановятся, застынут, вмерзнут в грунт.
Михайлов, и водитель, и автоматчик-конвоир ждали, что Паулюс заговорит,
позовет, отвернется. Но он молчал, и нельзя было понять, куда смотрят его
глаза, что приносят они в ту глубину, где сердце человека.
Боялся ли Паулюс, что его солдаты увидят его, или хотел, чтобы они
видели его? Вдруг Паулюс спросил Михайлова:
- Sagen Sie bitte, was ist es, Machorka? [Скажите, пожалуйста, что
такое махорка? (нем.)]
И по этому неожиданному вопросу Михайлов не понял мыслей Паулюса.
Фельдмаршал тревожился о том, чтобы кушать каждый день суп, спать в тепле,
покурить.
viperson.ru
Док. 656404
Перв. публик.: 14.11.90
Последн. ред.: 29.11.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
