Глава 4.
Не имей сто рублей. В дороге. Цена честного слова.
Дзебоев сам проводил из своего кабинета очередного посетителя - капитана полиции Асхабадского брандмейстера Горшкова. Простился с ним на крыльце. Верхом на коне в сопровождении двух казаков подскакал полковник Баранов, спрыгнул, бросил поводья сопровождающему. В канцелярию не зашли, решили поговорить на ходу, в сквере.
- Слушай внимательно, Максим Аверьянович! Вот план вагона, прицепленного к литерному. Четыре купе. Кудашев в третьем от головного плацкартном, в железной клетке, в купе два унтера и поручик - конвоиры. Ключ от клети на цепочке на поясе начальника конвоя поручика Мясоедова. В последнем, малом купе - проводник. В нем же по очереди отдыхают машинист, помощник и кочегар. Вход им всем в плацкартное купе запрещен. Второе купе - штабное. Конвоирам туда тоже вход воспрещен. Первое - спальное господ петербуржцев. Организованный нами спектакль им понравился, даже окно в штабном купе открыли, спустили вниз раму. Капитан Горшков тоже вместе с ними полюбопытствовал, успел в полозья рамы сыпануть щепотку толченого кирпича. Теперь рама, поднятая вверх до конца, до щелчка запора - не закрывается. Сам в бинокль полюбопытствовал, проверил - есть щель в палец. Силой ее еще спустить можно будет. Так что сквозняком штабное купе на сегодняшнюю ночь обеспечено. Запомни: третье окно вагона с левой стороны по ходу движения! Далее: мне удалось задержать "литерный" на станции Асхабад до двадцати трех часов. В двадцать три он уйдет, по направлению к Мерву, ему обещан зеленый свет по всему пути. Скорость будет предельная - от 85 километров в час до 100, а по нашему, примерно, от 79 с половиной верст в час до 93. На конях не угнаться. Всего 330 верст должны пройти за три с половиной часа. В Мерве должны быть в 2 часа 30 минут ночи.
Поезд пластуны полковника Кияшко должны встретить верст за 25-30 от Мерва. Приблизительно в два ночи они должны быть на месте. Пусть продумает сам, как заставить "литерный" притормозить хоть на пару минут... У меня шифрограмма на его имя уже отбита, и прикрытие для нее тоже есть. Ответ получил - "все понял"... Пока так.
Документ N 26.
Асхабад. Канцелярия. Начальнику Закаспийской области.
Письмо.
С глубоким прискорбием уведомляю Отца Благодетеля и Защитника Отечества о непристойном зрелище, учиненном бродячими лицедеями-кукольниками на площади у бани по улице Вокзальной в день 18 ноября ближе к вечеру. Куда смотрит господин полицмейстер? Законы Российской Империи попираются, а именно: Статьи 135 и 136. Первая запрещает без дозволения полиции чинить в городе театральныя представления. Вторая предписывает в общенародныя игры, забавы, театральныя представления и песни не включать и не употреблять поносительных слов или поступков, нарушающих благопристойность или наносящих кому-либо вред. Сии запреты определены в Отделении втором "О благочинии при общенародных забавах, увеселениях и театральных представлениях" главы первой третьего раздела Свода Уставов "О предупреждении и пресечении преступлений".
Прохожий, человек Божий.
В двадцать три ноль-ноль "литерный" гудком оповестил о выходе на маршрут со станции Асхабад. Помощник машиниста на ходу принял от диспетчера станции жезл. Электрожезловый аппарат Вебба-Томпсона надежно заблокировал на все триста пятьдесят три километра однопутевый перегон от Асхабада до Мерва. С этого момента ни один поезд не выйдет на этот путь до тех пор, пока машинист "литерного" не сдаст жезл диспетчеру станции Мерв. В Мерве Асхабадский жезл будет также вставлен в аппарат Вебба-Томпсона, который только при этом условии освободит второй жезл, который даст право на проезд в обратном направлении. Так что, опасения господина Олафа Йохансена, мягко говоря, были преувеличены.
Кудашеву был предложен ужин: ломоть ржаного хлеба, две холодные вареные картофелины, очищенная луковица, кусок солёной селедки и кружка кипятка, подкрашенная двумя кружочками сырой моркови. От селедки Кудашев отказался, но все остальное съел и морковный чай выпил. За ним наблюдали. Кудашев тоже не дремал. Накрывшись тонким арестантским одеялом и полуприкрыв веками глаза, он заметил, как многозначительно переглянулись конвойники, как тонко улыбнулся своим подчиненным конвойный поручик. Уснуть Кудашеву не дали. Офицер звякнул висячим замком, отпер дверь клети.
- Подъем. Сортир!
Кудашева провожали втроем. Дверь сортира оставили открытой. Кудашева это не обеспокоило. Пусть "это" будет проблема не его, а конвоиров! Унтеры смотрели на Кудашева. Офицер всей своей фигурой блокировал дверь на тормозную площадку. Кудашеву позволили вымыть руки и умыться. Проводили назад в клеть и заперли дверь.
В полночь за перегородкой у проводника звякнул колокольчик. Через минуту он постучал в дверь плацкартного купе. Начальник конвоя отпер дверь, пропустил проводника с подносом в купе, запер дверь, прошел к двери, ведущей в штабное купе, отпер ее, пропустил проводника и снова запер дверь. Через минуту в дверь постучали. Снова отперта дверь. Вошел ротмистр Лукашов.
- Непорядок. В штабном купе не закрыто окно. Помещение выстужено. Ужинать невозможно. Прошу навести порядок.
Начальник конвоя поспешил в штабное купе. Через минуту позвал старшего унтера на помощь. Кудашев услышал:
- Ничего не получается, господин ротмистр! Мы можем разбить стекло, выломать окно полностью, но закрыть его не в состоянии. Хорошо заклинило.
- Черт знает что! Называется "шведская работа"! Хорошо, идите! Через два часа с половиной в Мерве будем, вызовем слесаря с подходящим инструментом.
Серой мышью протрусил и заперся в своем купе перепуганный проводник.
Вернулись начальник конвоя и унтер. Подошли к клети, осмотрели Кудашева, прислушались к дыханию. Вернулись к столу.
Младший унтер принес чайник чая. Конвойники сели ужинать. Ели молча.
Кудашев уловил в букете запахов табачного дыма, лука и селедки, запах мясных армянских чебуреков. Хотелось спать. На душе было спокойно. После бараков японского плена железная клеть в шведском вагоне могла бы сойти за спальное купе в первом классе Восточного экспресса! А будущее?.. Нет и не было на белом свете человека, который мог бы быть уверенным на все сто в благополучном завтрашнем дне...
Однако! Быстрый поезд. Это что, за три с половиной часа от Асхабада до Мерва доедем? Фантастика. Действительно, если послушать стук колес... На наших примерно так: "Таг-дам! Таг-дам!". А "швед" выдает: "Тагадагадагадагадам"!
Кудашев засыпал и просыпался, засыпал и просыпался, как кот, который всласть кимарит после сытного обеда, но реагирует на каждый шорох. Вдруг сон пропал. Кудашев, сквозь ресницы осмотрел купе. Прислушался. Ни одного звука, кроме стука колес. Потом поднял голову. Конвойный наряд спал богатырским сном! Начальник конвоя спал за столом, положив голову на руки. Старший унтер видел сны на собственном ложе, укрывшись одеялом. Младший унтер спал, сидя на полу, привалившись к стене вагона. Всех троих чуть-чуть потряхивало на стыках рельсов, но это не мешало им спать!
Мозг мгновенно выдал Кудашеву аналогию: Шайтан-щель, чай с мятным листом и сушеной ежевикой, беспробудный сон самого Кудашева и его казаков...
А поезд продолжал мчаться, разрезая ночь и тьму песков Кара-Кумов электрическим прожектором. Колеса неутомимо выбивали с рельсов пыль и песок: "Тагадагадагадагадам"!
Вспомнились слова отца: "Глаза впереди - уши сзади! Учись использовать все свои органы чувств - зрение, слух, обоняние, осязание! Тонко чувствуй тепло, холод, движение воздуха, влажность. Видеть и наблюдать - разные вещи! Не пяль глаза, это и чучело в огороде умеет. Наблюдай! Не всегда важно нанести удар, но всегда важно суметь уйти от удара!".
И тут слух Кудашева, все его тело уловило изменение ритма стука колес. Теперь слышалось: "Тагадам! Тагадам!", а потом еще реже "Тагдам, тагдам"... Поезд явно снизил скорость. Почему? Ответ пришел с новыми звуками. Послышалось блеяние большого стада, собачий лай. Поезду явно преградила путь большая отара. Поезд не остановился, но его скорость упала почти до нуля. Минуты через три-четыре "литерный" снова начал набирать скорость. Еще через пару минут он уже привычно выдавал по рельсам свое "Тагадагадагадагадам"!
Еле слышно скрипнул замок в двери, ведущей в штабное купе. Дверь отворилась. В плацкартное одна за другой бесшумно вошли четыре мужские фигуры. Слабые электрические ночники позволили увидеть - головы повязаны, и лица наполовину закрыты темными платками на мингрельский манер. В руках по тяжелому предмету, напоминающему батон копчёной колбасы. Вдруг конвойный поручик поднял голову и тут же получил мягкий удар по затылку. Конвойник обмяк и сполз на пол. Первый вошедший подошел к железной клети, рассмотрел стоявшего во весь рост Кудашева и прижал к платку, к месту, где должен был бы быть рот, большой палец. Кудашев кивнул.
От вошедшего пахло конским потом.
Кудашев облегченно вздохнул. Свои. Казаки!
Вторая фигура подала первому ключ от клети, снятый с пояса начальника конвоя. Кудашев был на свободе. Послышался кашель. Кудашев обернулся. Один из пластунов, зажав в своем левом локте голову поручика, правой рукой насильно вливал в его горло из открытой бутылки обжигающую жидкость. Обоняние подсказало - "водка". То же самое делал второй пластун со старшим унтером, а третий - с младшим унтером. Первый казак поманил Кудашева в штабное купе. Не называя ни имени, ни чина, тихо спросил:
- На всем ходу сможете спрыгнуть? Здесь мягко, камней нет, везде песок! Вам привет от наших. Вас ждут.
- Я останусь, - сказал Кудашев.
- Вас убьют, - казак был озадачен.
- Теперь - нет! - ответил Кудашев. - Теперь конвойники сами под суд пойдут. Уходите. За меня не беспокойтесь. Спасибо вам. Добра не забуду.
Казак кивнул. Один за другим пластуны уходили в опущенное окно и исчезали в ночи. За последним Кудашев поднял ставень. Замок щелкнул. Окно закрылось.
Из плацкартного купе послышались тяжелые булькающие звуки. Поручика Мясоедова рвало водкой и ресторанными чебуреками. Копейка пара!
Кудашев прикрыл дверь, вынул из скважины вагонный торцовый ключ, оставленный пластуном, сунул его в карман. Прошел через штабное купе к спальному. Постучался.
- Да! Минуточку... Что, уже Ташкент?
Дверь открылась. Перед Кудашевым заспанный штабс-капитан Николаев. Он оторопел:
- Вы?! Каким образом?
- Прошу не беспокоиться, я же дал вам честное слово, что не буду пытаться убежать. Виноват, решил вас до Мерва разбудить. Не желаете проведать конвойную команду?
На разговор из спального вышел и ротмистр Лукашов. Только раз глянув в плацкартное купе, офицеры не смогли сдержать отвращения.
- Quel scandale, monsieur le capitaine en second! Qui pourrait penser! Qu`ordonnerez de faire ? - спросил Николаева ротмистр Лукашов. - Dиs la minute pour une minute nous serons а Меrvet!
- Reculer franзais, monsieur le capitaine de cavalerie! Pensez en russe, il sera plus rapide!
_____________________________________________
Фр. - Какой скандал, господин штабс-капитан! Кто бы мог подумать! Что прикажете делать? С минуту на минуту мы будем в Мерве!
- Отставить французский, господин ротмистр! Думайте на русском, быстрее будет!
_____________________________________________
И, обращаясь к Кудашеву:
- Ротмистр Кудашев! Что за внешний вид?
- Так... Понятно. Превышение полномочий. Черт знает что творится. По закону даже перед военно-полевым судом военнослужащий обязан предстать одетым по полной форме! А я вас к Начальнику Особого отдела Департамента полиции МВД России везу! Заберите у конвоиров погоны, пуговицы, каблуки. Потом отсидитесь в спальном, приведете, как можете, себя в порядок!
Обращаясь к Лукашову:
- Уже подъезжаем. Как остановимся, обеспечьте связь штабного вагона с Петербургом. Господи, что я докладывать буду, ума не приложу! Вызовите к плацкартному дежурную полицейскую службу, воинского начальника, проследите, чтобы происшествие было задокументировано, как положено. Организуйте уборку плацкартного купе от мерзости! Что не понятно? Вопросы есть?!
Гудок. Свисток. Остановка. Станция Мерв.
Конвойный наряд в составе старшего унтера Кубышкина, младшего унтера Мохового и поручика конвойной стражи Мясоедова по прибытию "литерного" в Мерв был снят с поезда разъездом Кавказского казачьего полка в присутствии командира полковника Кияшко, помощника Прокурора Мервского окружного суда Дмитриева. В вокзальном помещении дежурный терапевт городской больницы Карасёв при визуальным осмотре константировал устойчивые признаки опьянения, как запах алкоголя изо рта, неустойчивость позы, нарушение речи, что позволило диагностировать его тяжелую степень.
Полковник Кияшко выразил сомнение в правильности диагноза, чем поставил в неловкое положение Карасева. Врач, защищая свою профессиональную честь, был вынужден официально составить медицинское заключение за своей подписью, особо отметив наличие у всех троих симптомы выключения сознания (оглушения), сопровождающееся у поручика конвойной стражи Мясоедова обильной рвотой, у старшего унтера Кубышкина - непроизвольным мочеиспусканием.
Проводник, наводивший в плацкартном купе порядок, выставил на перрон три пустые бутылки из-под водки - "вина столового номер три" производства Асхабадского винзавода. Полицмейстер, составлявший протокол, отметил в бумаге этот факт, приобщил к протоколу медицинское заключение, а пустые бутылки приказал выбросить. Санитары городской больницы оказали конвойникам первую помощь - промыли им желудки и дали выпить по скляночке слабого раствора нашатырного спирта.
Эту злосчастную для них ночь конвойники досыпали на гаупт-вахте Кавказского казачьего полка. Там же они провели еще трое суток. На содержание пожаловаться не могли. Им была предоставлена возможность искупаться в бане, простирнуть изгаженную форму.
На четвертый день товарищи по несчастью предстали перед военно-полевым судом.
Материалы дела состояли из рапорта штабс-капитана Отдельного корпуса жандармов Николаева, полицейского протокола, акта о приеме полицейским участком табельного оружия - трех винтовок Мосина и одного револьвера "Наган", медицинского заключения, выписке из журнала конвойной службы, копий служебных аттестаций, предоставленных командиром седьмой конвойной команды подполковником Држевским. Држевский был допрошен в качестве свидетеля. Подсудимые - поручик Мясоедов, старший унтер Кубышкин и младший унтер Моховой - ничего вразумительного по делу объяснить не смогли. Помнили, как садились в поезд, не помнили, как из него были извлечены.
Подполковник Држевский во время суда так и не бросил ни одного взгляда на своих подчиненных. Приговор выслушал молча.
Военно-полевой суд признал подсудимых виновными в нарушении Правил несения караульной службы конвойными командами, в форме распития спиртных напитков до полного беспамятства, без отягчающих обстоятельств.
Согласно Устава полевого судопроизводства основанием решения о вине или невиновности подсудимого достаточно было внутреннего убеждения членов военно-полевых судов, а не теория формальных доказательств. К подсудимым члены суда проявили относительное милосердие. Если учесть, что до 1906 года действовал "Артикул о воинских преступлениях", утвержденный еще императором Петром Первым Алексеевичем Романовым, предусматривающий смертную казнь наказанием за пьянство во время несения караульной службы: "Артикул 41. А который в лагере, поле или в крепости на карауле своем уснет, или напьется пьян так, что своего караулу отправить не может, или прежде смены с караула пойдет и оставит свое место: хотя б офицер или рядовой был, розстрелен быть имеет".
Согласно Уложению о наказаниях уголовных и исправительных, Уставу о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, в редакции Воинского устава о наказаниях 1866 года с изменениями 1875 года подсудимые поручик Мясоедов, старший унтер Кубышкин и младший унтер Моховой были разжалованы в рядовые, подвергнуты дисциплинарному аресту сроком на один месяц каждый. По отбытию дисциплинарного ареста осужденные должны быть уволены от службы без права назначения пенсионного содержания.
Телеграфная и телефонная связь железнодорожной станцией Мерв "литерному" поезду была обеспечена. Штабс-капитан Николаев, все-таки, не рискнул среди ночи будить телефонным звонком свое петербургское начальство. Минут десять в муках составлял телеграмму, правил и переправлял написанное, рвал и жег почти готовые тексты. Наконец, вроде бы, получилось что-то вразумительное. Достал блокнот с таблицей Виженера для шифрования, начал переводить кириллицу в цифирь. Еще пятнадцать минут ушло на шифрование. Наконец, шифрограмма была отправлена на дежурную службу Особого отдела Департамента полиции. Заглянул в спальное: Кудашев, пришив очередную пуговицу к кителю, перекусывал вощёную нитку. Выглянул в плацкартное: проводник отмывал загаженные полы.
Вошел с перрона в купе и пошел навстречу Николаеву ротмистр Лукашов.
- Господин штабс-капитан! В три часа сорок минут "литерный" должен отправиться. Вот отметка в маршрутном листе диспетчера станции. Нам предоставляют зеленый свет на всем протяжении пути до станции Чарджуй! Двести сорок километров, двести двадцать пять верст... Два часа пятьдесят минут. Утром в шесть тридцать будем в Чарджуе.
- Совсем хорошо! Хуже не куда. Я ответ из Петербурга на свое донесение жду! Что делать с конвоем? Что делать с Кудашевым? Вы оружие конвойников кому сдали? Три винтовки Мосина и наган!
- Сдал. Воинскому начальнику Мервского гарнизона. Он же военный комендант. Вот расписка. Разрешите сделать предложение?
- Да?
- Пусть проблема пьяного конвоя останется проблемой должностных лиц Закаспийской области. Мы имеем самые широкие полномочия последней фразой в нашем предписании, подписанном полковником Ерёминым: "В критической ситуации проявить разумную инициативу, действовать по обстановке". Я уверен, если бы Кудашев имел намерение бежать, его сегодня ночью остановить было некому. Я уверен, у нас не будет с ним проблем. Сегодня нам реально известен каждый километр маршрута Санкт-Петербург - Асхабад. Кудашев не имел наших возможностей и литерного поезда. Он на перекладных поездах добирался бы в столицу и назад в Асхабад не меньше месяца! Полагаю, лицо, задержанное на границе ротмистром Кудашевым, и совершившее побег в Санкт-Петербурге, сознательно подставило Кудашева нам пока неизвестным способом. Думаю, Кудашеву не придется долго доказывать свою невиновность.
- Логично. Вы лично, ротмистр Лукашов, можете поручиться за Кудашева?
- Я уже сказал это в своем предложении.
- Хорошо. Вот блокнот. Повторите свое предложение в письменном виде!
Так и сложилось, что ротмистр Кудашев, при своем статусе "взятого под стражу", ехал в вагоне "литерного" под охраной офицеров Отдельного корпуса жандармов сотрудников Особого отдела Департамента полиции МВД Российской Империи. Его спальным местом было отмытое и продезинфицированное плацкартное купе. Обедал вместе со своими новыми "конвоирами" за одним столом в штабном купе, питаясь продуктами, щедрой рукой переданными командиром Кавказского казачьего полка полковником Кияшко.
Расстояние в 640 километров от Чарджуя до Ташкента через Каган, Кермине, Акташ, Каттакурган, Самарканд, Джизак, было пройдено "литерным" за 12 часов.
Двадцатого ноября в шесть тридцать вечера "литерный" остановился на запасном пути почти в километре от пассажирского вокзала станции Ташкент. Ближе места для стоянки не нашлось.
Глава 5.
Сверхскорый литерный маршрут "Ташкент - Санкт-Петербург" или Что можно увидеть из окна литерного поезда. Беседы с Джунковским.
От станции Ташкент санкт-петербургский литерный поезд также ушел на зеленый семафор до самого Оренбурга. Колеса весело выдавали своё "Тагадагадагадагадам"! Необходимости прислушиваться к ним не было, как к стуку собственного сердца, о котором не вспоминаешь в свои прекрасные тридцать лет.
За окном, полуприкрытым накрахмаленной белоснежной занавеской от яркого, по-российским меркам, осеннего солнца, проплывали знакомые, для Кудашева - совсем родные пейзажи - еще бесснежные жёлто-серые бескрайние степи, песчаные барханы, редкие оазисы с природными, но большей частью рукотворными озерцами или прудами-хаузами, окаймленными высокими пирамидальными тополями. Как правило, в десятке саженей от железнодорожного пути следовала и дорога общего пользования, на которой своя путевая жизнь: одноосные аробы на высоченных колесах с впряженными в них серыми ослами, нагруженные мешками с хлопком, шерстью, домотканым шелком, коврами и паласами, двигающиеся в сторону ближайшей железнодорожной станции, а в обратную сторону - груженные товарами из России, приобретенными на той же железнодорожной станции: мануфактурой, сахаром, кирками, пилами, топорами и лопатами, чугунными котлами и чайниками, фарфоровой и фаянсовой посудой. Однажды внимание Кудашева привлекла арба, на которой стояло тщательно привязанное пианино. Редкие всадники, как на конях, так и на ослах, по-туркменски соответственно: атлы и эшекли - приветственно махали мчавшемуся поезду руками. И не исчезли еще с дороги величавые верблюжьи караваны... Какими только богатствами не нагружены одногорбые дромадёры и двугорбые бактрианы! Нет на их спинах только одного - персидских бронзовых пушек, так исправно служивших оружием защиты последние двести лет каждому каравану. Нет и традиционного вооруженного отряда из семи-десяти всадников в русских кольчугах с круглым медным щитом за спиной, с кремнёвым длинноствольным карамультуком под правой рукой.
Двадцать-тридцать лет назад без такой охраны ни один караван-баши, будучи в трезвом разуме, и не подумал бы отправиться в дальний путь. Не успеешь отойти от караван-сарая, как соколами вылетят на горячих конях из засады, из-за бархана, из дикого ущелья хивинцы, а то и сами текинцы в алых шёлковых халатах, по которым и сабля скользнет, не причиняя вреда грабителю. Ур! Ур! - кричат. Попробуешь сопротивляться - себе дороже. И товар потеряешь, и сам в рабство попадешь... Да, были времена.
Великий шёлковый караванный путь в Россию!
Ушло старое разбойное время в прошлое. Хивинских хан - полковник русской армии. Ахал-текинский - генерал майор российский. Аламанские подвиги в прошлом. Теперь текинцы пашут землю, строят каналы, выращивают хлопок, зерно, обустраивают виноградники, бахчи. Их охотно трудоустраивают строительными рабочими, в паровозных депо обучают слесарному делу, да мало ли, кто захочет - в Закаспии без работы не останется.
- Проснулись, Александр Георгиевич? Как вам этот пейзаж за окном? - в спальное купе вошел с полотенцем на голой шее сам Евгений Федорович Джунковский, заведующий Особым отделом, помощник Командующего войсками Туркестанского Военного Округа полковник Отдельного корпуса жандармов. - Можете идти умываться, я свой туалет закончил.
- Доброе утро, Евгений Федорович! Спасибо, иду, - Кудашев соскочил со своего ложа.
Принять душ в туалете штабного вагона самого генерал-губернатора Туркестанского края не каждому полковнику честь выпадет. Вода горячая, розовое мыло лесной земляникой пахнет, зеркало венецианского стекла...
- Вас побрить? - в дверь заглянул пожилой вахмистр жандармерии, сопровождавший во всех поездках Джунковского - "дядька". - У меня бритвы бельгийские. Евгений Федорович рекомендует.
Кудашев про себя улыбнулся: "Расслабляться, так расслабляться!", а вслух сказал:
- Если не затруднит, господин вахмистр!
- Можно просто - Иван Фомич, ваше благородие!
Стрижка и бритье закончились горячим компрессом и одеколоном "Шевалье Д`Орсей" из пульверизатора.
- Верно подметил Максим Аверьянович: "То ты в седле, то на тебе седло"! - подумал Кудашев. - "В минуту, когда конвоиры захлопнули железную дверь клети, приготовился пить свою горькую чашу до дна. Вот как все обернулось. Правда, еще не известно, что ждет в Санкт-Петербурге"...
Формально, ротмистр Кудашев был все еще под арестом. О приеме арестованного под свою личную ответственность полковник Джунковский собственноручно расписался в карточке конвоируемого. Кроме того, в Ташкенте штабс-капитан Николаев, получил из Санкт-Петербурга шифрограмму, предписывающую произвести это действие. Наконец-то, был получен и ответ на шифрограмму, отбитую в злосчастную ночь 19 ноября в Мерве. Прямым текстом было сказано: "Донесение не раскрывается. Ваши способности криптографа явно преувеличены". Пришлось составлять и шифровать донесение снова. Ответ пришел быстро: "Получено. Изучается".
В Ташкенте полковник Джунковский подкатил к "литерному" в роскошном штабном вагоне генерал-губернатора Туркестанского края Самсонова. Маневровый паровозик подогнал ташкентский вагон к петербургскому и мягко состыковал их. Весело "кукукнув", маневренный отцепился от штабного вагона и покатил по своим делам, а "литерный" тронулся уже с двумя вагонами в дальнейший путь по перегону Ташкент-Оренбург.
Утренний завтрак ждал господ офицеров. За столом три прибора. Рисовая молочная каша, сливочное масло, чуть поджаренный ситный, блюдо с копченой рыбой, блюдо с тонко нарезанной ветчиной, графин с холодной кипяченой водой. У стола жандармский прапорщик, вытянувшийся по стойке смирно, офицер для особых поручений - писарь и телеграфист Щеглов Сергей Иванович, и уже знакомый вахмистр Иван Фомич в белых перчатках с горячим кофейником в руках.
- Прошу! - Джунковский обращался с Кудашевым, как со своим гостем, отнюдь, не как с арестантом.
"Так, значит, так", - думал Кудашев. Он вел себя сдержано, не суетясь, но и не церемонясь - "не с улицы пришел!".
Сели, стали молча завтракать. Кудашев ел и пользовался приборами и салфеткой правильно, как в детстве учила маменька, смотрел в окно.
Не останавливаясь, "литерный" пролетел мимо станции. Кудашев успел заметить русский флаг над зданием европейской архитектуры, над домом пониже - белое полотнище флага с красными крестом и полумесяцем. Чуть дальше - голубой купол и минарет мечети.
- Да, - подметив интерес Кудашева, прокомментировал увиденное Джунковский. - Необходимейшие параметры политического равновесия. Национальные, психологические и религиозные потребности местного населения не ущемляются, мечети получают некоторую государственную поддержку, служители культа не притесняются. После молитвы нет греха и в русскую больницу "Красного креста и красного полумесяца" пойти полечиться.
Пристально вглядевшись в Кудашева, спросил:
- Что с вашим мундиром, Александр Георгиевич?
- Конвоиры немного подпортили, господин полковник. Оторвали погоны, отрезали пуговицы... В сапогах хожу с осторожностью, боюсь, каблуки отвалятся. Сам, как мог, после Мерва приводил в порядок.
- Я догадываюсь. Но не только в этом дело. Где мундир шили? Не ошибусь - работа нестроевых каптенармусов Таманского казачьего полка!
- Именно. Что-то не так?
- Александр Георгиевич! Я вас не в Туруханск везу, а в Санкт-Петербург. Вы успели прославиться. Справку по вашей персоне сам Щегловитов запросил. Не знаете русскую поговорку: "Встречают по одежке...>>!
Джунковский повернул голову к прапорщику: -Сергей Иванович! Сразу после завтрака снимите мерки с господина ротмистра Кудашева. На первой же остановке "литерного" свяжитесь с моим доверенным лицом по коммерческим вопросам в Санкт-Петербурге, передайте мерки, пусть закажет сверхсрочно, аллюр три креста, мундир и шинель для господина Кудашева с приличными погонами и аксельбантами. К аксельбантам серебряные наконечники-карандаши немецкие либо шведские. Гарантируйте оплату по срочному заказу. Пусть обратится в швейное ателье Карла Норденcтрема, назовет мое имя. Через сорок восемь часов заказ должен быть исполнен. Доставить его на Николаевский к "литерному". Ждать нас там столько, сколько нужно. Кудашев должен выйти из вагона прилично одетым. Вопросы?
Вопросов не было. Прапорщик Щеглов стенографировал распоряжение полковника Джунковского в своем блокноте, пользуясь карандашиком-наконечником аксельбанта.
Джунковский повернулся к Кудашеву:
- Шведы Нордстремы начали обслуживать императорский двор еще в правление государя императора Николая Павловича Романова. Гвардия обшивается только у него. На мундиры господ офицеров - Николаева и Лукашова - внимание не обратили? Нордстремовская работа. Ателье в центре города на Невском, напротив Гостиного двора. Норденcтремы поставщики Зимнего дворца. Не волнуйтесь, расходы возьмет на себя бюджет Туркестанского Военного округа. Вы - наша номенклатура.
Завтрак был окончен. Проводник убрал посуду, свернул и унес скатерть. Прапорщик Щеглов положил на зеленое сукно широкого штабного стола несколько картонных папок, стопку чистой писчей бумаги, раскрытую картонную коробку с надписью "Херлитц. Берлин" тонко очиненных простых и чернильных карандашей, бронзовую чернильницу в стиле ампир, две ручки со стальными перьями. Отдал честь. Джунковский кивнул ему в сторону двери. Щеглов вышел.
- Поработаем, господин ротмистр? - Джунковский снова жестом пригласил Кудашева теперь уже за рабочий стол.
Кудашев понял: "Второй акт. Смена декораций. Режим работы - официальный".
- Я готов, господин полковник!
- Начнем так, во-первых - разберем ситуацию, связанную с вашим арестом. По результатам беседы будет определен круг вопросов, которые придется решать в будущем.
- Я весь во внимании, господин полковник.
- Расскажите подробно: как, при каких обстоятельствах и в каких условиях происходил ваш арест. Как вели себя ваши конвоиры, как - офицеры жандармерии в пути? Каким образом вы оказались за пределами железной клети. Кто открыл и снял замок, отодвинул засов, открыл дверь клети? Каким образом в срок трех часов ваши конвоиры оказались пьяны, практически отравлены алкоголем до состояния полного беспамятства? Начинайте, я внимательно слушаю.
Кудашев молчал. Вспомнил прощальные слова Дзебоева: "...Это внутрикадровые дрязги. Взяли тебя, значит, надеются раздуть дело и завалить Джунковского. А это фигура посерьезнее, чем сам Ерёмин. Держись."... Кудашев понял: "Джунковский не враг, он единственный, кто заинтересован в благополучном для Кудашева исходе дела".
- Почему молчим, господин ротмистр? Боитесь подставить своих товарищей? - Джунковский раскрыл картонную папку, полную писчих листов с наклеенными полосками телеграфной ленты, листов с машинописным текстом расшифровок. - Видели? Этот полный бред пусть проглотит военно-полевой суд, но не Джунковский, и уж никак не Ерёмин! Говорите. Я ваш прямой начальник. Если ротмистр Кудашев не доверяет полковнику Джунковскому, может ли полковник Джунковский доверять ротмистру Кудашеву?!
- Я понимаю, господин полковник. О ложных понятиях офицерской чести представление имею. Разрешите доложить только то, чему был сам свидетель. Не буду отнимать пустой болтовней ваше время, сообщу только те факты, которые не изложены в этой папке.
- Прошу вас.
- По факту объявления мне ареста, я имел по распоряжению штабс-капитана Николаева пять минут на прощание с полковниками Дзебоевым и Барановым. Полковник Дзебоев посоветовал мне продержаться до Ташкента, пообещал, что свяжется с полковником Джунковским, предоставит ему доказательства в моей полной непричастности к побегу Британца. В дороге конвоиры обращались со мной корректно. Примерно, за тридцать минут до остановки в Мерве я заметил, что все мои конвоиры спят. Они не проснулись, когда в плацкартном отделении через штабное купе вагона появились четыре неизвестных человека без оружия с лицами, повязанными платками. Один из них снял с пояса начальника конвоя ключ и выпустил меня из клети. Трое других - насильственным образом напоили конвоиров водкой. Мне было предложено бежать. Я отказался, так как был уверен, что мне удастся доказать свою невиновность. Все четверо ушли в открытое окно штабного купе. Было очень холодно, в купе несло ледяным ветром. Я поднял раму окна. Потом разбудил господ офицеров. Далее ничего не видел. Сидел в спальном купе и ремонтировал свой мундир. Кто эти четверо, мне не сказали, лиц их не видел. Это все. Мои возможности получить какую бы то ни было информацию были ограничены.
Пауза. Джунковский долго смотрит в окно. Потом поворачивается к Кудашеву. Наклоняется к нему очень близко - глаза к глазам... Резко приподнимается, встает во весь рост, подходит к окну.
- Прошу к окну, ротмистр! Следственный эксперимент. Это окно отличается от окна в шведском вагоне?
- Размерами, господин полковник, там несколько шире...
- Открывается так же?
- Так же...
- Вы уверены, что сможете открыть снаружи полностью закрытое окно, защелкнутое на внутреннюю щеколду, не нажимая на кнопки замков, расположенные на ручках?
- Я не пробовал, не знаю...
- Плохо, Кудашев. Не разбив стекла, окно не открыть. Отсюда: либо окно было открыто изнутри, либо его запоры выведены из строя саботажным образом еще в Асхабаде. В устной форме, пока в устной, ротмистр Лукашов доложил, что окно до конца закрыто не было, это он обнаружил через час пути. Закрыть окно пытались поручик Мясоедов со своим унтером, но им не удалось. Следовательно: ваш побег был хорошо организован, в подготовке к нему приняли участие многие, известные нам с вами лица!
Кудашев молчал.
- Боюсь, я недооценил вас, прослушав отчет по операции "Лабиринт". Жаль, не нашел времени пообщаться поближе, продолжил Джунковский. - Слушайте и запоминайте: то, что я сейчас от вас услышал - умрет во мне. Но и вы будьте благоразумнее! В Санкт-Петербурге вам придется давать полные официальные показания дознавателям Особого отдела. Не переоцените себя. Там волки опытнейшие. Будут рассматривать ситуацию под микроскопом, малейшая зацепка, и из этой стальной мясорубки вы уже не выйдете невредимым.
Было видно, Джунковский нервничал. Помолчал, после минутной паузы продолжил:
- Вот вам легенда: "Сводили в сортир. Вернулся в клеть, лег спать, спал. Услышал звуки рвоты - встал, увидел - конвойники спят. Дверь в клеть не заперта. Пошел будить господ офицеров". Повторите!
Кудашев повторил.
- Еще раз! - потребовал Джунковский.
Кудашев повторил еще раз.
- Улавливаете разницу между вашим рассказом и легендой? - спросил Джунковский.
Кудашев, как гимназист перед строгим учителем, только кивнул головой.
- Хорошо, будем считать, что первый экзамен вы, Александр Георгиевич, у меня выдержали, - объявил Джунковский. - Продолжим, или сделаем перерыв?
- Как сочтете нужным, господин полковник!
- Оставьте, Александр Георгиевич. Как сказал бы Кон-Фу-Цзы: "Я понял, что он понял, что я понял!". Называйте меня в приватной обстановке Евгением Федоровичем. Если вы еще думаете, что я каждого своего сотрудника в генерал-губернаторском вагоне катаю, глубоко ошибаетесь. У меня служат офицеры из разных родов войск, сменившие свои мундиры на жандармские. Среди них люди разных сословий. Но каждый из них уникален по-своему. Это притом, что все обладают замечательной памятью, хорошей физической и военной подготовкой. Опытом войны, опытом участия в нестандартных сыскных операциях. Этими, общими для всех, качествами обладаете и вы, Александр Георгиевич. Это похвала начальника, которая уже выражена в письменном виде, когда я подписывал ходатайство о награждении вас Георгиевским Крестом четвертой степени. Но есть у вас качества, которых нет ни у одного моего подчиненного. Я всегда буду помнить о них и иметь их в виду. Пока - без уточнения. Сегодня я определил круг лиц, которые пошли на совершение уголовного преступления для того, чтобы спасти вас, Александр Георгиевич. Хочу, чтобы вы это не просто знали, но хорошо осознали. Побег из-под стражи - уголовное преступление. Организация побега из-под стражи - тоже уголовное преступление. Даже если оно никогда официально не будет передано в процессуальное русло, оно всегда останется фактом объективной действительности. Вы меня понимаете?
- Да, Евгений Федорович.
- Я уважаю этот круг лиц. Пожалуй, я и сам не откажусь от участия в этом круге. Согласны?
- Да, господин полковник... Виноват. Да, Евгений Федорович!
Кудашев пожал руку Джунковскому.
- Ваши объяснения по аресту, Александр Георгиевич, приняты. Продолжим далее. Информация по Алану Мак`Лессону, он же Гюль Падишах, он же Британец и прочая...
Глава 6.
Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Под холщевой маской и псевдонимом Семёновъ. Допрос у Зуева. Побег Британца из-под стражи.
Вечер 8-го ноября 1911 года. Санкт-Петербург.
Алан Мак`Лессон, он же Рами Радж-Сингх, он же Гюль Падишах Сейид, он же Ибрагим-эфенди, он же Британец, по прибытию в Санкт-Петербург был отконвоирован в Петропавловскую крепость.
Был бы Алан Мак`Лессон праздным английским денди, мог бы, используя свои придворные связи организовать себе и своей даме сердца экзотическую прогулку по Петропавловской крепости. Здесь его встретил бы сам комендант генерал-майор Эллис, который мог бы на великолепном английском рассказать ни мало занимательного и ужасного о своей крепости, которую так любили фотографировать европейские журналисты. Цветную литографическую открытку с фотографией Петропавловской крепости можно было купить даже на набережной Лондона.
Алану Мак`Лессону ни к чему было знать, что Трубецкой бастион, от французского - bastion, пятистенное пятиугольное в форме звезды фортификационное сооружение с двумя фасами и двумя фланками (лицевые и боковые укрепления), возведён в 1703 году по инициативе и личном участии императора Петра Алексеевича Первого. Надзор за строительством укрепления осуществлял сподвижник Петра I князь Юрий Юрьевич Трубецкой, по имени которого бастион и получил своё название. К началу двадцатого века Трубецкой бастион успел заслужить недобрую славу самой страшной подследственной тюрьмы России.
Прокатившись от Николаевского вокзала до центральных ворот Петропавловской крепости на заднем бархатном сиденье между двух жандармов, Алан Мак`Лессон не мог оценить красоты Северной Пальмиры, так как окна салона были прикрыты шелковыми занавесками, а на его голову был натянут холщевый колпак.
На первом же посту у ворот крепости колпак пришлось снять. Часовому у ворот офицерами конвоя было предъявлено Предписание Департамента полиции. Мак`Лессон был введен в крепость. Меры предосторожности в стенах Петропавловской крепости на предмет возможного опознания кем-либо вновь прибывшего арестанта были излишни.
Под конвоем, гремя ножными кандалами, пересек двор. У вторых ворот снова встреча с охраной. Отворена зловещая железная дверь входа в бастион. За дверью по каменной лесенке мимо кордегардии, где располагалась отдыхающая смена охраны, открылась небольшая комната - "приемный покой". Здесь Алан Мак`Лессон был в сотый раз осмотрен, обыскан, переодет в зимние суконные арестантские штаны и рубаху. Кандалы ножные и ручные были сняты. Процедура "прописки" не заняла много времени. Сам заведующий арестантскими помещениями подполковник Веревкин принял от конвоиров Предписание Департамента полиции, Постановление генерал прокурора об избрании меры пресечения - заключение в крепость сроком на девять месяцев, личное дело и карточку арестанта, заполнил тюремный арестантский опросный лист. На вопросы, заданные офицером конвойной стражи на русском и английском языках Алан Мак`Лессон не отвечал. За него ответил начальник конвоя. Статусом Мак`Лессону было определено - "секретный арестант" с присвоением псевдонима "Иванъ Семеновъ". Режим содержания был определен "одиночный". В особых отметках было записано "склонный к побегу". Принадлежностью "за Особым отделом Департамента полиции МВД Российской империи". Тюремный фотограф сделал два снимка - в фас и в профиль, снял отпечатки пальцев - процедуры, уже знакомые Мак`Лессону еще по Асхабаду.
В сопровождении двух унтеров - жандармерии и конвойной стражи - секретный арестант прошел два длинных каменных со смыкающимися полусферными сводами коридора, одна из стен которого была прорезана зарешеченными окнами, вторая - рядом дубовых дверей с форточками, закрытыми массивными стальными засовами - камеры. Окна коридора выходят во внутренний прогулочный двор, в котором располагается баня. Окна камер - наружу, но увидеть из них можно только крепостную стену. Мало света. Никогда не увидеть солнца.
В третьем коридоре у дубовой двери с номером 20 конвоиры остановили его.
История Тюрьмы Трубецкого бастиона не оставила потомкам ни одного воспоминания бывших ее заключенных. Интересный факт. Видимо, воспоминания были так тяжелы, что никому из счастливцев, покинувших ее стены, и в голову не приходило вновь погружаться воспоминаниями в собственные страдания.
Алан Мак`Лессон мог бы для памяти оставить потомкам примерно такие записи:
" Камеры в зимнее время почти не отапливались. Тринадцать градусов тепла считалось нормой, а если столбик термометра падал ниже - кто мог об этом знать?! Даже ночью заключенным мешал спать горевший круглосуточно тусклый электрический свет.
Подъем в семь утра. Кровать заправлялась тонким суконным одеялом. В завтрак - кипяток, немного сахара и четверть фунта хлеба на день. В полдень обед: горячая вода, в которой плавало несколько капустных листочков и крошечный кусочек мяса. В четыре часа дня: так называемый чай, то есть просто горячая вода. В семь вечера - ужин - еще немного горячей воды.
Грубость, нарушение запрета на разговоры с унтер-офицерами влекли за собой для заключенного пребывание на двое суток в темном карцере на хлебе и воде.
Попытка передачи записки, перестукивание в стену, пометки в книге, выданной для чтения, карались тремя сутками в темный карцер на хлеб и воду.
Самое распространенное нарушение тюремного режима новичками - склонение дежурных унтер-офицеров на подкуп, с просьбой опустить в почтовый ящик письмо к родным - наказывалось тремя сутками в темный карцер на хлеб и воду.
За обманный образ действий по отношению к штаб-офицеру, производящему дознание можно было угодить в темный карцер на семь суток на хлеб и воду с выдачей горячей пищи через два дня на третий"...
Вот жилище, определенное Генерал-прокурором узнику на ближайшие девять месяцев.
Одиночка. Асфальтовый пол. Каменные стены, каменный свод. До решетки малого оконца, выходящего на внешнюю стену бастиона не дотянуться. Да и увидеть из него можно только стену самой крепости. Солнце можно будет увидеть только на десятиминутной в день прогулке во внутреннем дворе бастиона, разумеется в хорошую погоду.
Железная кровать, жесткий матрац, тонкое суконное одеяло. Железный столик, вделанный одним концом в стену. Электрическая лампочка под толстым стеклянным колпаком в стене же.
В одиночной камере сыро и холодно круглый год. Пахнет сточной канавой и чужим махорочным дымом. По влажным стенам ползают мокрицы. Убогая постель кишит вшами. Ночью за арестанта принимаются клопы. Временами тюремную тишину разрывает громкий вопль заключенных душевнобольных... Редкий год таких не бывало в бастионе. Многие лишались рассудка именно в этих одиночках.
Мак`Лессон понял: его дела очень плохи. Через десять дней ему грозит полный упадок сил. Через месяц - скоротечная чахотка. Это в лучшем случае. В худшем - его за неделю сведет в могилу дизентерия.
Но хуже того, что уже с ним случилось в Шайтан-щели, не могло быть ничего, даже эта одиночка в русском вонючем зиндане.
Мак`Лессон уже давно сам себя и в мыслях, и на людях называл Гюль Падишахом. Это имя стало его сущностью. Оно несло в самом себе Силу. И эту силу питали и укрепляли сотни, тысячи людей, называвших с благоговением его имя - Гюль Падишах!
И вдруг этой Силе сначала был нанесен удар. И кем?! Русским мальчишкой, чьи понятия о великих магах и тайнах, о власти и Силе были не длиннее ствола его нагана! А потом Сила ушла. Исчезла. Теперь не люди боялись его взгляда. Теперь сам Гюль Падишах боялся стальных серых неподкупных бесстрашных взоров своих врагов. Боялся неожиданного неспровоцированного удара кулаком в солнечное сплетение, нагайкой - по почкам... Боль появлялась еще до того, как его могли ударить. И Сила исчезла, как будто ее никогда и не было.
Могущественный Гюль Падишах незаметно сам для себя стал превращаться в Мак`Лессона. И даже не в того полковника Мак`Лессона, который карательными рейдами своего бенгальского эскадрона расправлялся с восставшими сипаями, не в того, кто сумел взять под интеллектуальный контроль половину туземных правителей - махараджей Индустана, не того, кто создал полк убийц-невидимок, готовых умереть по приказу своего божества - полковника Мак`Лессона... А просто - Мак`Лессона, простого маленького человечка-полукровки, сына сержанта-шотландца по имени Мак`Лессон и маленькой красавицы - опальной принцессы племени киштвари из Кашмира по имени Лали...
Мак`Лессон сел на застланную кровать, скрестил ноги в позе "лотоса", положил руки ладонями на колени. Именно в падмасане к нему чаще всего приходило видение его матери.
- "Ом мани падме хум! О, сокровище в сердце лотоса!" - сакральная формула всегда помогала укреплению Силы. Мак`Лессон почувствовал: ещё не все потеряно... Просто он устал... потерял связь... со светлым миром... земной мир отнял его силы... но они вернутся... - "Ом мани падме хум! О, сокровище в сердце лотоса!"... Мак`Лессон всем своим телом услышал горячий ток крови в ногах и руках... Исчезла боль, чувство холода... И вот... вот... Мак`Лессон сомкнул кольцом пальцы рук. Исчезли каменные своды темницы, ушел, испарился тюремный смрад. Над ним его мама, его мама Лали! И от нее запах лотоса!..
Толчок в плечо, еще и еще. Грубый голос:
- Ты очнешься, наконец?! - поднимайся! Можешь разобрать постель и ложиться спать. Утром подъем в семь. Не будешь повиноваться - попробуешь трое суток карцера!
Наверное, Мак`Лессон за всю долгую и мрачную историю Трубецкого бастиона был единственным узником, который в первую ночь пребывания в камере уснул счастливым человеком. Он сумел сконцентрировать Силу, достаточную для выхода в иной мир, увидеть маму! Теперь появилась уверенность - в этой камере он долго не пробудет!
Утро 9 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.
В девять утра секретный арестант Иван Семенов, он же Мак`Лессон, вызывается на допрос. Конвойный унтер впереди, жандармский сзади. Руки не скованы, но держать их приказано за спиной. Снова два коридора, поворот, узкая лестница на второй этаж. Кабинет для допросов.
Привинченный к полу табурет для арестанта. Два стола напротив. За каждым по офицеру. Представляются. Что-то говорят. На русском. На английском. Мак`Лессон отключает свой слух. Ему не важно, что говорят жандармы. Это дурной сон. Скоро этот сон закончится.
Один офицер говорит. Задает вопросы. Второй пишет. Первый говорит, много говорит. Очень долго говорит. Его лицо становится злым. Его рот раскрывается шире и шире. Уже видны и язык и зубы. Лоб бороздят морщины. Офицер выходит из-за стола. Подходит к Мак`Лессону, поднимает над ним кулак для удара. Но кулак не страшен. Боли нет. Это только сон. Скоро, очень скоро этот сон закончится. Второй офицер встает из-за своего стола. Держит первого офицера за локти.
Дверь кабинета открывается. Входят конвоиры. Поднимают Мак`Лессона с табурета. Разговаривают с офицерами. Офицеры успокаиваются. Руками делают отрицательные жесты.
Мак`Лессон снова посажен на арестантский табурет. Допрос начинается заново. И все действие повторяется, как может в одну ночь повториться дважды один и тот же дурной сон. Один офицер говорит и говорит. Второй пишет. Первый, в конце концов, начинает кричать. Второй держит его за руки. Входят унтер-офицеры. Поднимают Мак`Лессона с табурета и возвращают его назад на первый этаж в камеру номер двадцать.
Наступившая ночь принесла Мак`Лессону новые силы. Он видел глубокое черное небо, наполненное мириадами сверкающих алмазами иных миров. И к нему снова приходила мама, а он сам ощущал себя ребенком, маленьким счастливым кудрявым мальчиком с кистью винограда в руке... А мамины руки пахли лотосом!
10 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.
Следующий день, как две капли воды, похож на предыдущий. Повторять уже сказанное нет необходимости.
Третья ночь стала ночью Силы. Мак`Лессон плыл в ночном небе, как в темном теплом море, обгоняя облака, оставляя далеко внизу сияющие в лунном свете снеговые горные вершины... И видел маму. Маму, прощающуюся со своим сыном, уходящую в темноту...
Вечер 10 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.
Заведующий Особым отделом Департамента полиции МВД Российской империи полковник Отдельного корпуса жандармов Еремин Алексей Михайлович на докладе у Министра Внутренних Дел Государственного секретаря действительного тайного советника Макарова Александра Александровича.
Присутствует Директор Департамента полиции тайный советник Зуев Нил Петрович.
- Господин полковник! Прошу по существу, без беллетристики. Два дня работы с секретным арестантом не дали ни одного листа его показаний. Я начинаю сомневаться в компетентности ваших дознавателей. Чем можете объяснить? - министр, действительный тайный советник, знал цену своему времени.
Полковник Ерёмин на докладе у министра не в первый раз, он помнил: максимальный срок аудиенции не более 7-10 минут.
- Подследственный игнорирует дознавателей по двум причинам. Первая: он еще не оправился от шока, вызванного его провалом, как разведчика и саботажника, взятого с поличным на месте преступления. Ему грозит смертная казнь, он это знает. Не сотрудничает со следствием принципиально, считает это бессмысленным. Вторая: Мы имеем дело с человеком восточного менталитета, высокого социального положения, по нашим справкам - является визирем (первым министром раджи провинции Джамму и Кашмира). Его вояж по Закаспию не ограничился Асхабадом и Кизил-Арватом, он успел побывать и в Бухаре у эмира Саид-Алим-хана. Следовательно, он осуществлял некую дипломатическую миссию. Мы будем продолжать работу до результата.
-- В данном случае у вас не будет неограниченного времени на достижение результата. Мак`Лессон или Рами Радж-Сингх, если это верно, человек южный, он не перенесет зиму в Трубецком бастионе. По весне вам придется закрыть дело в связи с его смертью от скоротечной чахотки! Разведчик или нет, он человек. И должен иметь слабые места. Найдите их. Если он дипломат - его можно просто купить. В настоящее время российское присутствие в Персии дорого обходится казне. Кризис центральной власти грозит Персии анархией и хаосом. Под прикрытием конституциональных требований оппозиции Тебриз и Тегеран в осаде диких орд кочевников и мародеров. Полковник Вадбольский со своими казаками Персидской бригады еще прикрывает Тегеран от насилия и разграбления. Русские казаки несут пограничную службу по границе Ирана с Афганистаном. Великобритания была вынуждена согласиться с этим. Но и беспокойства в Лондоне стало больше. Великобритании прямая выгода направить эти голодные орды персидских "революционеров" на Закаспий. Ваш секретный арестант мог бы стать лучшей шахматной фигурой на доске политических противостояний. Прошу. Ваши конкретные предложения. Я не могу вести пустой разговор до утра.
- Разрешите? - в разговор вступил директор Департамента полиции тайный советник Зуев Нил Петрович. - Полагаю, с Мак`Лессоном не лишне попытаться установить серьезный контакт на более высоком уровне, чем допрос штабс-капитаном жандармерии в Трубецком бастионе. Завтра утром Мак`Лессон может быть допрошен полковником Ерёминым и мною лично в непринужденной форме светской беседы за обедом на конспиративной квартире, скажем, на Адмиралтейской набережной. Постараемся сломать лед недоверия и даже презрения к нам, которое наблюдается в поведении Мак`Лессона.
- Хорошо. Готовьте встречу. Информируйте меня. Будут положительные сдвиги, могу подключить для торга специалистов из Министерства Иностранных Дел. Вам справка: дело Мак`Лессона уже на контроле у Великого князя Николая Николаевича. Работайте!
11 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.
Утро в Трубецком бастионе началось как обычно. Подъем в семь утра. Но на завтрак Мак`Лессон получил кружку горячего черного чая с молоком и сахаром, теплое очищенное вареное вкрутую яйцо и кусок ситного хлеба.
Через полчаса конвой проводил секретного арестанта во внутренний двор бастиона. Баня. Горячая вода. Мыло. Чистое полотенце. Стоя под душем, Мак`Лессон не мог не испытывать чувства удовольствия. Его тело было сплошь покрыто красными зудящими точками от укусов паразитов.
Команда закончить баню. Арестантская одежда отправлена в стирку. На деревянной скамье в предбаннике чистое нательное белье, носки, на вешалке черный цивильный костюм, сорочка, галстук, зимнее пальто и фетровая шляпа. Под скамьей - ботинки.
Мак`Лессон вопросительно взглянул на конвоира.
- Для тебя! Одевайся, поторопись, - жандармский унтер махнул рукой.
В приемной комнате Мак`Лессона ждал новый конвой - четыре офицера жандармерии. Короткий обыск. Ручные легкие кандалы.
За воротами крепости автомобиль. Четыре казака на конях. Сели в авто. Как и в прошлый раз - Мак`Лессон на заднем сиденье между двумя жандармами. Но сегодня на его голову не стали надевать холщёвый колпак, а окна салона - закрывать занавесками. Мак`Лессон не скрыл своего интереса к городскому пейзажу.
Забалканский проспект. Второе здание в переулке. Доходный дом номер 22. Жандармы в шинелях остаются в автомобиле. С Мак`Лессона снимают наручники и провожают от авто в дом двое мужчин в штатском.
Широкая лестница, фигурная решетка перил. Второй этаж. У открытой двери Мак`Лессона встречает лакей в малиновом фраке, его руки в белых нитяных перчатках.
- Прошу вас, сэр! Вас ждут!
Второй лакей в прихожей принимает у Мак`Лессона пальто и шляпу, сопровождает его в гостиную. В гостиной тепло и светло. Серое северное утро согрето живым огнем камина и светом электрической хрустальной люстры. На паркетном полу текинский ковер. Ближе к окну стол под белой скатертью. На нем уже расставлены приборы на три персоны.
У камина двое мужчин. Первый уже в возрасте. На нем черный однобортный мундир с высоким расшитым золотом воротником, крест в петлице, звезда с бриллиантами на груди, на поясе шпага. Второй - еще молодой крепкий темноволосый чисто выбритый, но с небольшими усами, мужчина с внимательным взглядом серых глаз в штатском.
Они улыбались, но Мак`Лессон знал - улыбки - ложь... Где только он не встречал ложь. У каждого своя ложь. У каждого свой собственный интерес. Иногда интересы сходятся. Тогда заключаются союзы, которые действуют до тех пор, пока будут живы взаимные интересы... Мак`Лессон не слушал этих людей, не собирался вникать в суть их предложений. Он знал все, что могут предложить ему и потребовать от него. Интереса не было.
Мак`Лессон слушал самого себя, музыку собственного тела. Слушал растущую в самом себе Силу. Сегодня у него должно получиться все .
Тепло, родившееся у позвоночника, медленно лучами расходилось по всему телу. Живот, спина, ноги, руки медленно наливались Силой. Живой огонь поднимался к сердцу, потом выше, выше... и вспышкой вошел в мозг!
Мак`Лессон без стона, как срубленное дерево, упал, ударившись затылком о текинский ковер. Так и не произнеся ни единого слова.
- Господи! - Нил Петрович Зуев чуть было не упал сам. - Алексей Михайлович! Кто стрелял?!
Ерёмин уже стоял на коленях у тела Мак`Лессона. Ослабил и снял с него галстук, расстегнул сорочку, слушал сердце.
- Никто не стрелял, сердце остановилось. Искусственное дыхание нужно делать. Звоните в клинику Вельяминову, пусть срочно приезжает!
Ерёмин начал делать искусственное дыхание по системе "рот в рот" через собственный платок, зажав Мак`Лессону нос, потом плотно охватив его рот губами и произведя энергичный выдох. Во время выдоха грудная клетка Мак`Лессона несколько приподнялась - искусственный вдох! Появилась надежда, что секретного арестанта удастся спасти. Значит, дыхательные пути проходимы. Грудь Мак`Лессона медленно опустилась - самостоятельный выдох. Снова искусственный вдох, и самостоятельный выдох. Снова... снова...
Ерёмина сменил фрачный лакей - молодой прапорщик жандармерии. Искусственное дыхание продолжалось. Дозвонившийся до Вельяминова жандармский унтер в штатском доложил Ерёмину:
- Вельяминов не в состоянии ни выехать сам, ни прислать свободного врача. Нет ни авто, ни коляски. Просит нас самим немедленно привезти в клинику пострадавшего. У нас "Ролс Ройс" под парами, поедем сами, здесь недалеко, на Загородном проспекте, я знаю, сорок седьмой дом!
Ерёмин оглянулся на директора Департамента полиции. Нил Петрович сам был на грани потери пульса. Его отпаивал холодной сельтерской второй унтер в штатском. Конечно, о сердечных средствах для конспиративной квартиры никто не позаботился.
Ерёмин умел в критические минуты брать на себя ответственные решения. Через минуту безвольное тело умирающего было в автомобиле. Конные казаки обеспечили беспрепятственный и безопасный проезд. Шофер не рискнул ехать переулками, опасаясь непредвиденных препятствий. Проспектами несколько дальше, но надежнее. С Забалканского проспекта поворот налево на Загородный. Вот и сорок седьмой дом! Через семь минут тело Мак`Лессона лежало на холодной клеёнке стола приемного покоя Клиники военно-морской и общей терапии Императорской Военно-медицинской академии. Ерёмина с пострадавшим уже ждал сам главный врач Николай Александрович Вельяминов с дежурным терапевтом и санитаром. Короткий осмотр, прослушивание сердца, команда:
- Укол камфары внутривенно! Искусственное дыхание. Закрытый массаж сердца.
Мак`Лессон был раздет. Врач и санитар принялись за работу.
Вельяминов засек по стенным часам время. Смотрел на больного. От него не укрылись многочисленные красные точки на его теле - следы паразитарных укусов. Но следы травматического характера на теле отсутствовали.
Хорошо зная, кто такой Ерёмин, Вельяминов не задал ни одного вопроса. Через пять минут сменил дежурного терапевта, начал делать закрытый массаж сердца сам. Еремин знаком приказал жандармскому поручику сменить санитара.
Сердце Мак`Лессона так и не удалось заставить биться снова.
Еще через семь минут дыхательные пути сомкнулись. Стало невозможным делать искусственное дыхание. Отсюда следовало, что и закрытый массаж сердца уже бесполезен.
Реанимировать Мак`Лессона не удалось.
Вельяминов был мрачен. Молча ушел мыть руки. Долго полоскал горло содой. Вернулся.
Подошел дежурный санитар, показал Вельяминову термометр.
- Сколько там? - спросил Вельяминов.
- Двадцать семь и семь, - ответил санитар, - скоро начнется трупное окоченение.
- Справку о смерти составите? - спросил Вельяминова Ерёмин.
- Напишем, - ответил Вельяминов. - После обеда готовы будут и медицинское заключение, и справка о смерти. Подъезжайте, получите.
- Семь бед - один ответ. Прошу ко мне. Стол накрыт. Отобедаем вместе, - пригласил Вельяминова Ерёмин.
- Пожалуй, - согласился Вельяминов. - Вот только распоряжусь. И продолжил, обращаясь к дежурному врачу: - Спустите труп в полуподвал, в мертвецкую. Подготовьте необходимые документы. Я вернусь через час.
Ерёмин в свою очередь подозвал жандармского офицера:
- Господин поручик Синицын, вам задание на пару часиков - приглядеть за трупом. И, сбавив голос, на ухо: - Чтоб врачи не попортили, враги не украли!
Возвратившись на квартиру, Ерёмин уже не застал господина Директора Департамента Полиции. Его встретил прапорщик, успевший снять свой малиновый лакейский фрак и переодеться в синий мундир с аксельбантами. Ерёмин отпустил офицерский конвой, филёров в штатском, оставив при себе шофёра. Обедали молча, не ощущая вкуса.
Вернулись в клинику вместе. Вельяминов был явно не в духе. У Ерёмина на сердце скребли кошки. Он уже представлял себе последствия скоропостижной смерти Мак`Лессона. Недавний триумф сменился поражением. И надо же было случиться этому приступу не в стенах Трубецкого бастиона, а на квартире Особого отдела, да еще в присутствии директора Департамента полиции! Вот скандал, так скандал. То-то будет рад позлословить комендант Петропавловской крепости Эссель! Сегодня же новость будет передана государю императору...
Вельяминов вернулся с подписанными бумагами, спросил:
- Что с трупом будете делать?
Ерёмин вздохнул:
- Пусть у вас до завтра полежит. Не все еще решено. Возможно, начальство проведет криминалистическую экспертизу. Сделают, и ладно. Не будут делать - еще лучше. Потом, как положено, через похоронную команду. Расходы отдел оплатит. Я только пост у тела оставлю. Прапорщика послал, он на обед поручика сменит.
Вернулся из полуподвала прапорщик Мокшин.
- Ваше высокоблагородие! Разрешите доложить. Труп на месте, а поручика Синицына нигде нет.
- Что значит "нет"? Проверьте ближайшие туалеты, помещения, где сестры милосердия могут быть!
Прапорщик ушел. Вернулся минут через десять.
- Ваше высокоблагородие! Разрешите доложить. Господина поручика рабочий по госпитальной кухне на заднем дворе видел. Вышел поручик из расположения клиники через задние ворота.
- Что сегодня у нас творится? Когда он вышел, не уточнил?
- Уточнил. Почти час назад. Обед только-только начался.
Ерёмин вскочил с места, чуть ли не бегом покинул приемный покой, успев крикнуть прапорщику:
- Со мной. Показывай, где здесь мертвецкая!
Вслед за Ерёминым поспешил и встревоженный Вельяминов.
Просторный полуподвал был почти пуст. На единственном столе, обитом оцинкованным железным листом, лежал труп, накрытый с головой простыней, из-под которой торчали босые ступни ног.
Ерёмин, в страшном предчувствии непоправимой беды откинул простыню с головы покойника.
На него мертвым взглядом смотрели серые глаза поручика Отдельного корпуса жандармов Синицына Петра Петровича.
Трупа секретного арестанта Мак`Лессона в мертвецкой не было...
