В своей книге"Американская стратегия в мировой политике" ( 1942 г.) Н. Спайкмен отмечал: "И в Великобритании, и в США идут разговоры о новом мировом порядке, основанном на англо-американской гегемонии. Эта англо-американская гегемония сменит германо-японскую" . С его точки зрения, реализация такой перспективы и была главной целью участия Соединенных Штатов во второй мировой войне. Для американской геополитической литературы является общепризнанным утверждение, зафиксированное известным ученым из США Иммануилом Уоллерстайном: "С 1917 г. США неуклонно шли к мировой гегемонии. Борьба с Германией за политическую гегемонию продолжалась 30 лет и получила у геополитиков страны название 30-летней американской войны" . Стоит ли удивляться тому, что другой современный американский геополитик, Г. Слоэн, признал: "Как это ни парадоксально, но многие послевоенные геополитические теории у нас выполняли те же функции, что и германская геополитика".
Этот автор исходил из того, что в период президентства Г. Трумэна США проводили "глобальную интервенционистскую политику". Она опиралась, по мысли Слоэна, на превосходство в воздушных силах и на стратегию устрашения и фактически модифицировала, германское понятие "жизненное пространство" в американский термин "жизненно важные интересы" . Если судить по послевоенной политике США, то создается впечатление, что американские государственные деятели очень хорошо усваивали и довольно точно следовали рецептам поведения в международных делах, разрабатываемых отечественными геополитиками. Э. А. Поздняков считает такой вывод не совсем точным. По его мнению, не политики США хорошо усваивали уроки своих геополитиков, а последние верно поняли интервенционистскую суть международной деятельности вышедших на мировой простор Соединенных Штатов. Это позволило им достаточно точно очертить задачи своей страны в мировой политике, что и предопределило используемость их выводов в реальной геостратегии этой сверхдержавы. Приняв к исполнению сразу же после второй мировой войны военно-политическую стратегию "сдерживания", администрация Г. Трумэна по существу руководствовалась идеями, высказанными Н. Спайкменом еще в 1942 году.
Как свидетельствуют американские историки, эта стратегия не стала для американского истеблишмента консенсусной, подвергшись серьезной критике с трех направлений. Во-первых, наиболее последовательно и талантливо атаковал концепцию "сдерживания", разработанную Дж. Кеннаном, известный американский политический обозреватель и аналитик Уолтер Липпман. Его критические аргументы и доводы были связаны с наблюдением, что политика "сдерживания" позволяет Советскому Союзу выбирать в реальном противоборстве точки максимального дискомфорта для Соединенных Штатов и сохранять при этом не только дипломатическую, но и военную инициативу. "Уже более сотни лет, - утверждал он, - все российские правители пытались распространить свое влияние на Восточную Европу. Но лишь тогда, когда Красная армия вышла на реку Эльба, правители России оказались в состоянии реализовать амбициозные планы Российской империи в сочетании с идеологическими целями коммунизма. И потому настоящая политика должна иметь целью такое урегулирование, которое повлекло бы за собой нашу эвакуацию из Европы ... Американскую мощь следует использовать не для того, чтобы "сдерживать" русских в разбросанных там и сям точках, но держать под контролем всю русскую военную машину и осуществлять все возрастающее давление в поддержку дипломатической политики" .
Оценивая рассуждения Липпмана, Г. Киссинджер писал: "Кеннан верно оценил фундаментальную слабость коммунизма; Липпман точно предсказал затруднения, сопряженные с проведением в жизнь политики "сдерживания", вынужденной лишь реагировать на уже случившееся. Кеннан призывал к терпению и выдержке, чтобы дать истории реализовать необратимые тенденции; Липпман призывал проявлять дипломатическую инициативу и обеспечить европейское урегулирование, пока мощь Америки все еще является преобладающей. Кеннан обладал большой проницательностью в смысле понимания действующих механизмов американского общества; Липпман же осознал все возрастающий характер напряжения, которое продолжилось бы бесконечной патовой ситуацией и сомнительностью поддерживаемых Америкой целей в процессе осуществления политики "сдерживания" .
Во-вторых, "сдерживание", которое в официальной интерпретации предполагало создание военного потенциала, позволяющего действовать с "позиции силы", подвергалось нападкам со стороны тех политиков, которые считали мощь Америки достаточной для того, чтобы тотально обострять конфронтацию с Советским Союзом, вынуждая его идти на результативные переговоры. Опираясь на монопольное владение атомным оружием, эта часть американской элиты высказывалась за проведение ультимативной дипломатии с тем, чтобы сузить советскую сферу влияния или хотя бы ограничить масштабы его распространения. Она не разделяла убеждения администрации Трумэна в том, что отношения с СССР следует формировать, имея в виду конечное его поражение, ибо к нему можно идти бесконечно долго. С ее позиций вопрошал У. Черчилль 9 октября 1948 года в валлийском городке Ллалундо: "Встает вопрос, а что произойдет, когда у них появится атомная бомба и они накопят значительный атомный запас? Можете судить сами, что случится, исходя из того, что происходит сейчас. Если такое творится весной, то что же будет осенью? Никто в здравом уме и твердой памяти не поверит, что в нашем распоряжении ничем не лимитируемый срок. Мы обязаны поставить вопрос ребром и произвести окончательное урегулирование. Хватит бегать вокруг да около, действовать предусмотрительно и некомпетентно в ожидании, когда что-нибудь да проявится, причем я понимаю это так, что проявится нечто для нас скверное. И западные нации скорее смогут добиться долгосрочного урегулирования и избежать кровопролития, если они сформируют свои справедливые требования, пока атомное оружие находится только в нашем распоряжении и русские коммунисты еще не овладели атомной энергией . Этих политических деятелей не устраивало даже само название стратегии, действительно интервенционистский характер которой только прикрывался фразеологией о "сдерживании".
В-третьих, постоянными критиками политики "сдерживания" выступали последовательные либералы, лидером которых в первые послевоенные годы выступал Генри Уоллес, один из ближайших сотрудников Франклина Рузвельта в недалеком прошлом. Он считал, что Америка не должна распространять свое право одностороннего вмешательства на весь земной шар. В начале 1947 г. он утверждал: "Нам может не нравиться то, что делает Россия в Восточной Европе. Ее вариант земельной реформы, экспроприации и подавления основных свобод оскорбляют подавляющее большинство населения Соединенных Штатов. Но нравится нам это или нет, русские пытаются социализировать свою сферу влияния точно также, как мы пытаемся демократизировать нашу сферу влияния... Русские представления о социально-экономической справедливости способны восторжествовать на одной трети земного шара. Наши представления о демократии свободного предпринимательства будут торжествовать на большей части остальной территории. И оба эти представления будут стремиться показать, какое из них даст наибольшее удовлетворение простому человеку в соответствующих районах политического преобладания".
Г. Уоллес за свои взгляды был изгнан из правительства США, на президентских выборах 1948 года собрал в свою поддержку лишь чуть более миллиона голосов, но его критика "сдерживания" стала неизменной частью негативного отношения части американского общества в целом к "холодной войне ". Речь шла, в первую очередь, о моральной несостоятельности США и их друзей - союзников, о самозванстве Америки в том, что касалось защиты любого района мира от часто воображаемых угроз, о приоритете общественного мнения в формировании национальной внешней политики по сравнению с геополитическими концепциями, и т.д.
По мере того, как стратегия "сдерживания" превращалась в конкретную политическую линию и приобретала реальные очертания, "холодная война" накладывала свой отпечаток на все больший спектр международных проблем, становившихся не решаемыми в условиях биполярного мира. Пытаясь ухватить суть складывавшегося нового мирового порядка, Г. Киссинджер попробовал описать его, проводя аналогии с кануном первой мировой войны: "Через четыре года после безоговорочной капитуляции держав "оси" международный порядок был во многом сходен с периодом перед самым началом первой мировой войны: имело место наличие двух жестко организованных союзов при весьма ограниченном пространстве для дипломатического маневра, но на этот раз в масштабе всего земного шара. Было, правда, одно отличие кардинального характера: союзы перед началом первой мировой войны сплачивало опасение каждой из сторон, как бы перемена партнерства любым из членов союза не привела бы к краху сооружения, которое как бы обеспечивало безопасность. Иными словами, наиболее воинственный из партнеров получал возможность толкать всех остальных в пропасть. Во время холодной войны, однако, каждый из союзов возглавлялся сверхдержавой, без которой союз в значительной мере не мог существовать, и которая в достаточной степени была заинтересована в том, чтобы нейтрализовать риск вовлечения в войну, идущий со стороны любого из своих союзников".
Для западного блока стратегия "сдерживания" предполагала точные границы, пересечение которых означало бы для русских "казус белли". В Европе они оказались достаточно ясными. Запустив в действие "план Трумэна " и "план Маршалла", спровоцировав раздел Германии на два государства, создав НАТО, западные союзники превратили в реальность фигуральное выражение У. Черчилля "железный занавес". Единственной лазейкой в нём был Западный Берлин, где в 1948 г. и случился первый из нескольких известных берлинских кризисов. Когда советские оккупационные власти, ссылаясь на "технические трудности", летом этого года перекрыли доступ англо - американо - французским союзникам в Западный Берлин через свою зону, генерал Люциус Клей, возглавлявший американские войска в Германии, попросил разрешение "использовать военную часть, равную жандармскому полку, усиленному взводом гранатомётчиков и инженерным батальоном", для сопровождения конвоя в Западный Берлин с тем, чтобы "расчистить все препятствия, даже если это спровоцирует нападение". Это предложение подробно обсуждалось в Вашингтоне и было отвергнуто. Министр обороны США Форрестол объявил: "Объединённый комитет начальников штабов не рекомендуют снабжать Берлин вооружёнными конвоями, имея в виду связанную с этим угрозу войны и недостаточную подготовленность США к глобальному конфликту". Позднее Н. С. Хрущёв утверждал, что таким образом Сталин просто "прощупывал капиталистический мир острием штыка". Ситуация была преодолена с помощью "воздушного моста", продемонстрировавшего, что американские самолёты способны перебрасывать в западные сектора Берлина столько же грузов, сколько их поступало в эту часть города по железным и автомобильным дорогам.
12 мая 1949 г. блокада Западного Берлина, так ничего и не принесшая её инициаторам, была снята. Но произошло это уже после того, как 4 апреля 1949 г. 11 стран западного мира подписали договор о создании Североатлантического альянса (НАТО). Консолидация западного (морского) блока сопровождалась консолидацией советской зоны влияния в Европе (победа коммунистов в Чехословакии 1948 г., образование Германской Демократической Республики (1949), дисциплинирование европейских народно-демократических стран в ходе антиюгославской компании и т.д.).
"Летом 1947 г., после объявления "плана Маршала", Сталин решил навести порядок в своей восточноевропейской империи. Он провёл первую встречу Коминформбюро в Белграде, чтобы показать, что Югославия является неотъемлемой частью системы. Но в действительности его целью было заменить местных коммунистических лидеров с их национальными позициями такими, которые были всем обязаны Сталину и русской поддержке. Чешский переворот 1948 г. был частью этого процесса. Сталин также планировал уничтожить Тито, которому никогда не мог простить грубого послания времен войны: "Если не можете нам помочь, не мешайте хотя бы бесполезными советами". В том месяце, когда было уничтожено руководство Чехословакии, Сталин собрал в Москве Димитрова, болгарского лидера, уже сломленного им, Эдварда Карделя и Милована Джиласа. Одним из них, который окажется более податливым, он намеревался заменить Тито. Сталин предложил объединить Югославию и Болгарию в экономическую федерацию по примеру Бенилюкса. Когда Тито получил сообщение о встрече, он почуял заговор против себя. Как и Сталин, он был "тертым политическим калачом", знакомым с законами выживания. В первую очередь он прервал утечку информации из внутренних югославских государственных и партийных органов к их партнерам в Москве. 1 марта 1948 г. он довел кризис до кипения, заставив свой Центральный Комитет отказаться от предложенного Сталиным договора. В последовавшей идеологической полемике, начавшейся 27 марта, Тито был обвинен в антисоветизме, в отсутствии демократичности, самокритичности и классовой сознательности, в тайных связях с Западом и антисоветском шпионаже; вся его партия была заклеймена как меньшевистская и бухаринско-троцкистская; обвинения доходили до грубой угрозы жизни Тито: "Считаем, что карьера Троцкого очень поучительна". 28 июня Коминформбюро предупредило, что план Тито состоял в том, чтобы "подладиться к империалистам", подготавливая почву для учреждения "обыкновенной буржуазной республики", которая с течением времени стала бы "колонией империалистов". Коммюнике призывало "здоровые силы в Югославской компартии" сменить сегодняшних руководителей.
Яростный и раздражительный тон коммюнике выражал растущее подозрение Сталина в том, что Тито опережал его на шаг на всех этапах полемики, которая просто служила ему средством для выявления сторонников Москвы в своей партии. Тито снял с постов двух главных соратников, расстрелял своего бывшего начальника штаба во время войны, бросил в тюрьму заместителя по политической работе в армии и в целом посадил за решетку 8400 заподозренных в нелояльности,.Такого рода аресты продолжались до 1950 г.
Сталин ввел против Югославии экономические санкции, организовал военные маневры возле границ Югославии, а в 1949 г. спровоцировал показательные процессы в странах-сателлитах с Тито в роли сверхзлодея. Но способность Тито объединять свою партию вокруг националистической линии ("не имеет значения, как сильно каждый из нас любит родину социализма СССР, он ни в коем случае не может любить меньше свою собственную страну") убедила Сталина: он не может побороть режим Тито без открытого вторжения в Югославию Красной Армии и крупных сражений с участием Запада. Тито никогда не переходил официально под зонтик Запада, но гарантии c его стороны подразумевались. Когда он посетил Лондон в 1953 году, Черчилль сказал ему: "Если на нашего союзника Югославию будет совершено нападение, мы будем биться и умирать с вами". На что Тито ответил: "Это священный обет, и он для нас достаточен. Нам не нужны письменные договоры". Сталин был вынужден примириться со сложившейся ситуацией, хотя в этом никогда и никому не признавался".
На Дальнем Востоке границы "сдерживания" оказались весьма расплывчатыми, неопределенными. В первые послевоенные годы американские стратеги в замешательстве наблюдали, как здесь рушится одна из рузвельтовских опор послевоенной стабильности - Китай. Они продолжали поддерживать во внутренней междоусобице гоминьдановца Чан Кайши против коммуниста Мао Цзедуна, хотя и предчувствовали тщетность своих усилий. Только окончательная победа последнего в 1948-1949 гг. навела американцев на мысль, что им не остается ничего иного, как переориентироваться на союз с Японией и привязать ее к Западу при помощи щедрого мирного договора и "золотого дождя" для восстановления экономики. Все это превращало Японию в главного партнера в азиатско-тихоокеанском регионе. С 1949 г. Япония оказалась под "американским зонтом", обеспечивавшим ее безопасность в условиях "полукольца враждебности":
- с севера - со стороны СССР;
- с запада - со стороны Китая.
Подобная переориентация американской политики на Дальнем Востоке представлялась с геополитической точки зрения оправданной, так как Япония была, безусловно, морской державой, в то время как Китай, вне всякого сомнения, принадлежал к континентальным силам. Но зато вызывало вопросы, опять же с позиций геополитики, объявленное 12 января 1950 г. Дином Ачесоном намерение США исключить из своего оборонного периметра не только Тайвань и Индокитай, но и Южную Корею. К этому времени с Корейского полуострова были выведены советские и американские оккупационные войска, но корейский народ оставался разделённым границей между двумя государствами. Основной аргумент Ачесона в пользу такого предложения заключался в том, что переход Китая под власть коммунистов вовсе не означал для США абсолютной потери, потому что Китай и Россия должны были "в скором времени схватить друг друга за горло". Он считал, что "поглощение целиком или частично четырех северных китайских провинций (Внешней и Внутренней Монголии, Синьцзяна, Маньчжурии) СССР обязательно вызовет "гнев, возмущение и ненависть китайского народа". Комментируя эту речь, Пол Джонсон отмечал: "Речь Ачесона в январе 1950 г., пронизанная самообольстительной идеей, что Китай, оставленный Западом в покое, должен будет порвать с Россией, указывала на опасность; подчеркнутый в ней пропуск Кореи выявлял лекарство. Ограниченная эрзац-война в Корее могла послужить средством подсказать Китаю, где сосредоточены его действительные военные интересы. Если рассуждения Сталина были такими, они оказались правильными" . Повысив температуру международной жизни на Дальнем Востоке, Сталин намеревался прочно привязать Пекин к советскому блоку. 25 июня 1950 г. северокорейский лидер Ким Ир Сен начал атаку на Южную Корею, превратив разведку боем в полномасштабное наступление.
Уже 27 июня, спустя два дня после пересечения северокорейскими войсками 38-ой параллели, Трумэн приказал американским военно-воздушным и военно-морским силам начать боевые действия, а 30 июня послал в бой и сухопутные силы, до тех пор несшие оккупационную службу в Японии. Американскому президенту удалось прикрыть интервенцию в Корее мандатом ООН, скрыв от общественности геополитический характер войны и объясняя ее ведение со стороны США скорее соображениями наказания агрессора, чем преследованием собственных интересов. Но фактом являлось то обстоятельство, что войну в Корее и Трумэн, и члены его администрации восприняли как начало осуществления глобального плана СССР и Китая по сокрушению западного мира, то есть как прелюдию столкновения держав моря и суши. В этой связи Соединенные Штаты взяли под свою защиту Тайвань, полагая, что "оккупация Формозы коммунистическими силами означала бы прямую угрозу безопасности тихоокеанского региона и силам США, выполняющим в этом регионе законную и необходимую функцию". Одновременно была увеличена помощь французской армии, которая пыталась сдержать национально-освободительное движение колониальных народов Индокитая. Газета "Женьминьжибао" писала в это время о планах США организовать блокаду Китая, которая имела бы очертания "растянутого змея". "Начиная от Южной Кореи, - писал центральный орган ЦК КПК, - этот змей тянет свое тело через Японию, острова Рюкю. Тайвань, а также Филиппины, и потом забрасывает себя во Вьетнам". Война в Корее, докатившись сперва до южной оконечности полуострова, повернула затем на север и дошла до границы на реке Ялу, отделявшей КНДР от Китая, с тем, чтобы еще дважды пересечь 38-ю параллель и остановиться на той же линии, с которой она началась. Восстановление статус-кво в этом регионе потребовало жизней 34 тысяч американцев, более 1 миллиона корейцев и почти 250 тысяч китайских добровольцев.
Этот жестокий и горячий эпизод периода "холодной войны" имел для международной жизни ряд серьезных и глубоких последствий:
- во-первых, стало ясно, что "холодная война", начавшаяся по поводу Восточной Европы, глобализовала свой размах и достигла мирового масштаба;
- во-вторых, корейская война послужила мощным импульсом для милитаризации США: ассигнования на оборону подскочили с 17,7 млрд. в 1950 до 44 млрд. в 1952 гг., перешагнув 50-миллиардный рубеж в 1953 г., что позволило разработать тактическое ядерное оружие, ускорить строительство заокеанских военно-воздушных баз, создать ядерный авианосный флот, сформировать силы быстрого реагирования для их использования в любом регионе мира, создать стратегическое воздушное командование, компетенция которого была распространена на весь мир, и т.д. Перевооружались и довооружались союзники Америки, реальностью стала ремилитаризация ФРГ;
- в-третьих, война в Корее действительно способствовала сближению СССР и КНР, но одновременно, продемонстрировав первостепенное значение военной силы китайцев, заставила СССР считаться с появлением еще одной серьезной армии на своей юго-восточной границе. Американские аналитики полагали, что допущенная Сталиным агрессия северных корейцев на Дальнем Востоке в известной мере выполнила предназначающуюся ей роль, отсрочив на 10 лет конфликт между СССР и Китаем;
- в-четвертых, эта война продемонстрировала опасность использования в ходе локального конфликта атомного оружия: в дневнике Г. Трумэна отмечалось, что он намеревался использовать ядерное оружие дважды - 27 января и 18 мая 1952 г., - и только счастливый оборот событий в пользу американцев позволял ему отказываться от своих намерений;
- в-пятых, итоги корейской войны свидетельствовали об ущербности двух исходных моментов стратегии "сдерживания": c одной стороны, убежденности её творцов в том, что подорванная войной экономика и отставание в технологическом развитии не дадут Советскому Союзу возможности играть активную геополитическую роль в мире; с другой стороны - уверенности американских правящих кругов в том, что доминирование США в зоне римленда является достаточным для контроля над континентальным хартлендом.
И дело не только в том, что в августе 1949 г. СССР взорвал атомное устройство, хотя такой взрыв на Семипалатинском полигоне, в самом центре Азии, "звучал для западных политиков и геополитиков как грозное предостережение из глубин материковой сердцевины" , что мощь континентального блока приросла потенциалом Китая. Импульсы из хартленда способствовали развитию в мире такого мощного и судьбоносного для него явления, как национально-освободительное движение колониальных и порабощенных народов, антиимпериалистическая направленность которого в известной мере обесценила стратегическую роль римленда в борьбе против материковой сердцевины.
Политика "железного кулака", проводившаяся Г. Трумэном под видом стратегии "сдерживания" СССР, не принесла США желаемых результатов. Более того, усиление позиций Советского Союза в глобальном масштабе стало реальностью. К тому же ликвидация ядерной монополии США, появление ядерного оружия в распоряжении Советского Союза послужили серьёзным сдерживающим фактором мировой американской экспансии. Возникла реальная угроза "большой войны", к чему не были готовы ни "силы моря", ни "силы суши". Наконец, американская стратегия "сдерживания", часто опрокидываемая реальными международными процессами, требовала своего уточнения. Для этого понадобились углубление геополитической теории и смена политического лидера в США - президента.
1953 г. принёс с собой два важнейших события: в должность президента США вступил Дуайт Эйзенхауэр и умер И.В. Сталин, оставив своим преемникам в СССР план прекращения "холодной войны", в первую очередь ликвидации вызванной ею гонки вооружений. В марте 1952 г. советский вождь выступил с инициативой заключения между СССР и США договора о взаимном признании американской зоны влияния в Западной Европе, советской - в Восточной Европе, которые разделялись бы объединённой и вооружённой, но нейтральной Германией. "Мирная нота по Германии" была нацелена на преодоление конфронтации между двумя сверхдержавами, на начало переговорного процесса по снижению международной напряжённости за счёт серьёзных уступок со стороны СССР. Но эта инициатива запоздала по крайней мере на четыре года: вооружение Германии уже шло полным ходом и она стала членом НАТО. "Точно также, как в 1945 г., когда Сталин проигнорировал наличие у Америки доброй воли, - отмечал Г. Киссинджер, - в 1952 г. он недооценил, до какой степени западные страны разочарованы его действиями на протяжении данного отрезка времени. В период с 1945 по 1948 гг. американские руководители были готовы пойти на урегулирование с Советским Союзом, но не желали и были ещё не в состоянии оказывать на Сталина массированное давление. В 1952 г. Сталин уже воспринимал давление со стороны Америки как достаточно серьёзное, но к этому моменту западные лидеры уже неоднократно убеждались в наличии у него заведомо дурных намерений.
Поэтому они восприняли его инициативу как просто очередной шаг в "холодной войне", результат которой - либо победа, либо поражение. Компромисс со Сталиным стал неактуальным" . И всё же, несмотря на то, что пришедшие на смену Сталину советские руководители не сумели использовать весь позитивный потенциал "мирной ноты", равно как и проникнуть во всю глубину задуманного генералиссимусом маневра, тем не менее переговоры между двумя сверхдержавами начались, так как за них высказался новый президент США Эйзенхауэр.
С его именем в историографии послевоенных международных отношений связывается начало нового этапа в "холодной войне". Биограф Эйзенхауэра С. Амброуз отмечал в этой связи: "Когда Эйзенхауэр оглядывался назад, на 1953-1954 гг., начало его президентства, он испытывал чувство глубокого личного удовлетворения. Ему многое удалось сделать за это время и, прежде всего, провести переговоры и сохранить мир... Временами казалось, что он был единственным человеком, способным выполнять эту работу. В середине 1953 г. большинство советников по военным, внешнеполитическим и внутриполитическим вопросам были против заключения перемирия в Корее. Но Эйзенхауэр настоял на своём. В 1954 г. пять раз Объединённый комитет начальников штабов, Национальный совет безопасности и госдепартамент рекомендовали ему начать интервенцию в Азии даже с применением атомных бомб:
- в первый раз - в апреле, когда положение в Дьенбьенфу стало критическим;
- второй раз - в мае, накануне падения Дьенбьенфу;
- в третий раз - в конце июня, когда французы заявили, что китайцы вот-вот вмешаются в конфликт;
- в четвёртый раз - в сентябре, в начале обстрела китайцами островов Квемой и Матсу;
- в пятый раз - в ноябре, после объявления китайцев, что американским лётчикам вынесены судебные приговоры.
Пять раз в течение одного года эксперты советовали Эйзенхауэру нанести ядерный удар. Пять раз он отвечал "нет" .
Полемизируя с установками, определявшими политический курс Трумэна, новый хозяин Белого дома в первые же дни пребывания на посту президента заявил о том, что "отсталая цивилизация по другую сторону "железного занавеса", имеющая второсортную промышленность, не может создать мощный военный потенциал", в связи с чем высказался против политики "железного кулака" в отношениях с Россией. Эйзенхауэр чутко уловил непопулярность международной политики, проводившейся администрацией Трумэна, возникшей не потому, что эта политика была аморальной, а в первую очередь потому, что оказалась неэффективной. Нельзя сказать, что геополитические взгляды Д. Эйзенхауэра чем-то принципиально отличались от соответствующих убеждений Г. Трумэна.
Сам он следующим образом определял приоритеты внешнеполитической стратегии США: "Основные принципы нашей глобальной стратегии понять не трудно. Европа не должна пасть, мы не можем перевезти её сюда, мы должны сделать её сильнее. Затем о Среднем Востоке - это половина нефтяных ресурсов. Мы не должны допустить, чтобы они отошли к России. Юго-Восточная Азия - ещё одна критическая точка, мы должны поддерживать французов во Вьетнаме. Одними угрозами ответного удара нельзя обеспечить нашу безопасность. Америка должна сохранить своё положение и позицию силы. В противном случае русские постепенно всё захватят без борьбы" . Как видим, и он перечислял в качестве "критических" регионы, входившие, согласно Н. Спайкмену, в римленд, и он ратовал за "позицию силы" и стратегию "сдерживания". Разница заключалась в методах, предлагавшихся для реализации одних и тех же геополитических целей. Эйзенхауэр не мог принять политику Трумэна хотя бы потому, что как один из авторитетнейших военных стратегов своего времени, руководивший союзными войсками в Западной Европе после открытия второго фронта, он прекрасно понимал бесперспективность постоянной эскалации противостояния с Россией. "Предположим, Россия побеждена, - рассуждал он. - Я хочу, чтобы вы подумали над возможностью такой ситуации... Допустим, вы одержали такую победу. Что вы будете делать с ней? Перед вами откроется громадное пространство от Эльбы до Владивостока, разрушенное, растерзанное, без правительства, без коммуникаций, просто пространство, на котором умирают от голода и бедствий. Я спрашиваю вас, что будет делать цивилизованный мир с такой ситуацией? Повторяю, победа может быть только в вашем воображении".
И как политик, и как военный стратег, Эйзенхауэр не видел для США чего-либо полезного и приемлемого в силовых столкновениях с Россией. В отличие от Трумэна и ведущих политических деятелей его администрации, он имел опыт общения и сотрудничества с русскими, когда напрямую общался не только с Г.К. Жуковым, но и с И.В. Сталиным, когда решал вопросы координации военных действий на заключительном этапе разгрома фашистской Германии. В июле - августе 1945 г. он посетил Москву, где смог воочию убедиться, сколь дорогой ценой достался России её беспрецедентный подвиг во имя спасения всего человечества и как дорожат своей победой советские люди.
Для него оппоненты в "холодной войне" представали в образе людей, с которыми он встречался и которые были ему известны по личным наблюдениям. Отсюда и его убеждение в том, что военное столкновение с Россией неразумно и бесперспективно, и это кредо он пронёс через всю свою политическую жизнь. Важным было и глубокое убеждение Эйзенхауэра в том, что "атомную войну нельзя вообразить, обычную войну нельзя выиграть, а с тупиковой ситуацией нельзя согласиться". Он "намеревался использовать ЦРУ в более активной роли, чем та, которая была определена Трумэном. При нем деятельность управления была сконцентрирована на сборе разведывательных данных по всему миру и их оценке. Эйзенхауэр считал, что это учреждение нужно использовать более эффективно, что оно вообще может стать одним из главных американских средств борьбы в "холодной войне", считая таковым "способность ЦРУ осуществлять тайные операции".
Президентство Дуайта Эйзенхауэра было окружено мифами, большую часть из которых поддерживал он сам. Он скрывал свои способности и действия, так как полагал, что автократическое руководство, в котором нуждалась Америка, да и весь мир, нужно применять тайно. Поэтому он всегда стремился создать впечатление, что является лишь конституционным распорядителем власти, который делегирует принятие решений своим коллегам, максимум времени проводя за игрой в гольф. За ним прочно укрепилась слава добронамеренного, интеллектуально ограниченного, невежественного, невыразительного, часто слабого и всегда ленивого человека. Однако более прав в его оценке был Дж. Кеннан, который писал, что во внешних делах Эйзенхауэр был "человеком острого политического ума и проницательности.
Когда он серьёзно рассуждал по этим вопросам в узком официальном кругу, грандиозные идеи мелькали одна за другой за его причудливым военным жаргоном, на котором он привык выражать и скрывать свои мысли". Будучи одним из самых выдающихся государственных деятелей послевоенного времени, он в своей политической деятельности придерживался трех ясных принципов:
- во-первых, недопущения войны. Разумеется, он считал, что если Россия решит уничтожить Запад, то придётся дать отпор. Для этого Америка всегда должна быть достаточно сильной. Но ненужных войн (таковой он считал корейскую) надо избегать с помощью ясности, твёрдости, осторожности и мудрости. Поддержка конгресса и одобрение союзников - вот те два условия, которые Эйзенхауэр выдвигал, решая вопрос об американском вмешательстве где-либо. На такой же основе он сформировал военно-политические союзы на Ближнем, Среднем Востоке и в Юго-Восточной Азии с участием США, которыми он дополнил НАТО;
- во-вторых, это конституционный контроль над военными усилиями. В 1954 г. Эйзенхауэр создал Совет консультантов по иностранной разведывательной деятельности, укомплектованный исключительно гражданскими лицами, который помогал ему держать под контролем военную верхушку США. Самым большим опасением Эйзенхауэра в годы "холодной войны" была возможность прорыва к власти сверхусердных "медных касок" и алчных поставщиков оружия, тех, кто представлял военно-промышленный комплекс (это понятие, которое сразу же приобрело широкую популярность в политической и научной среде, было сформулировано самим президентом). Будучи, что называется, "военной косточкой", он не любил и не поощрял участия в политике генералитета, чтобы не допустить беспредельной милитаризации общественной жизни страны;
- в-третьих, этот американский президент был убеждён, что безопасность США и возглавляемого ими свободного мира зависит в первую очередь от устойчивости и процветания американской экономики. Обвиняя военных в лоббировании неумеренных ассигнований на оборону, он сформулировал постулат, пригодный для руководителей всех стран: "То, что наша страна может задохнуться до смерти из-за увеличения военных расходов, так же справедливо, как и то, что она сама погубит себя, если не будет расходовать достаточно на свою оборону".
Новую фазу "холодной войны", отразившую в себе целый ряд новых моментов и тенденций в развитии мировой ситуации, с точки зрения существовавшей в то время геополитической теории попытался осмыслить и объяснить американский учёный, ученик Спайкмена Дональд У. Мэйниг. Он предложил собственный вариант расшифровки конфигурации геополитических сил в мире после второй мировой войны. Центральным моментом прочтения им понятия геополитики было признание того, что эта научная дисциплина основывается не на двух (география и политика), а на трёх фундаментах - географии, политике и культуре. Введение в теорию геополитики такого понятия, как культура, позволило Мэйнигу:
а) оспорить точку зрения Х. Маккиндера, для которого носителем культуры являлся морской мир, в то время как континентальная масса угрожала ему своим варварством. Теория Мэйнига исходила из наличия культуры и у континентального хартленда;
б) уточнить концепцию Н. Спайкмэна, сохранявшей цивилизованно-культурный приоритет за странами римленда, признав, что континентальный массив, надвигаясь на прибрежную кайму, нёсет с собой и культурные импульсы;
в) определить с научной точки зрения степень влияния культуры на геополитические процессы, то есть возвратиться к решению проблемы, впервые поднятой и скомпрометированной шовинистической трактовкой в германской школе геополитики в период между двумя мировыми войнами.
В 1956 году Д. Майнинг опубликовал статью "Heartland и Rimland в евразийской истории". Майнинг специально подчеркивает, что "геополитические критерии должны особо учитывать функциональную ориентацию населения и государства, а не только чисто географическое отношение территории к Суше и Морю". В целом, констатируя явную недооценку фактора культуры в западной геополитике, Д. Мэйниг высказал гипотезу, согласно которой данное обстоятельство послужило основной причиной провала той модели колониализма, которую продиктовал миру Запад. "Нельзя, - писал этот американский геополитик, - изучать физические аспекты Евразии и оценивать её гуманитарное значение, не проанализировав отдельные культурные группы" . Он считал, что и Маккиндер, и Спайкмэн делили Евразию на три стратегические области: 1) хартленд; 2) римленд; 3) внешний полумесяц. Однако с точки зрения функциональных критериев, по его мнению, корректней было бы всю поверхность Земли разделить на пять регионов:
- материковую сердцевину;
- континентальную кайму;
- морскую кайму;
- внешние острова;
- внутренние острова.
Материковая сердцевина, территория степей и пустынь в центре Евразии, с севера ограниченная тайгой, с юга - горными цепями, на западе - Волгой и Каспийским морем, на востоке - Большим Хинганом, где "схожие физические условия привели к возникновению базисной схожей культуры", являлась, по мнению Мэйнига, центральным регионом континента. Именно потому, что здесь проходят и соединяются воедино "исторические континентальные узлы, связывающие евразийский континент" . Вся остальная территория Евразии является либо континентальной каймой, либо морской прибрежной каймой, и расположенные в них государства могут находиться под влиянием морской или континентальной культур. Д. Мэйниг делит римленд на три типа стран по их культурной принадлежности:
а) Китай, Монголия, Северный Вьетнам, Бангладеш, Афганистан, Восточная Европа, Прибалтика, Карелия - страны и регионы, органически тяготеющие к хартленду;
б) Южная Корея, Бирма, Индия, Ирак, Сирия, Югославия - государства, с геополитической точки зрения нейтральные, то есть не имеющие явных предпочтений в культурных ориентациях;
в) Западная Европа, Греция, Турция, Иран, Пакистан, Таиланд - территории, в культурном отношении склонные к ориентации или вхождению в мировой талласократический блок мира.
Соотношение типа культуры и географического положения Д. Мэйниг объясняет на примерах Китая и Индии. Несмотря на то, что Китай огромной частью своей территории обращен к океану, американский геополитик отказывается вести речь даже о двойственном характере его культуры. То же самое он писал и о Индии, территория которой глубоко вклинивается в Индийский океан. И Китай, и Индия, согласно Мэйнигу, целиком ориентированы на евразийский хартленд и, соответственно, на континентальную культуру.
Согласно его концепции, возникновение культур морской ориентации - довольно поздняя стадия развития человечества. Более того, возникнув в Западной Европе, морская культура вплоть до ХIХ века распространялась по миру вдоль океанических побережий, не углубляясь в материковую сердцевину. Собственно говоря, круто изменила динамику соотношения между континентальной и морской культурами в пользу последней промышленная революция. Как свидетельствует Д. Мэйниг, с появлением новых коммуникационных средств резко возросла экспансия сил моря. Именно в индустриальную эпоху вся континентальная кайма была оторвана от привычной ориентации на внутриконтинентальные связи и культуру и стала осваивать элементы морского модуса жизни и культурного бытия, расширяя ареал и увеличивая мощь сил моря. Этот процесс ознаменовался одновременным появлением в конце ХIХ - начале ХХ вв. трёх социальных и глобальных феноменов:
- империализма как экспансионистского капитализма;
- геополитики как теории осуществления экспансии наиболее рациональным и прагматичным способом;
- выдвижения США как основного претендента на ведущие роли в геополитической пьесе мировой политики.
Сравнивая развитие морских стран с воплощением континентализма - Россией, Мэйниг писал: "Богатство полилось в морские европейские экономики рекой в противоположность медленно развивающимся отсталым территориям Российской империи. И это свидетельствовало в пользу морских экономик" . Именно в этот период произошло и окончательное разделение, по мнению американского геополитика, морской и континентальных культур, образовавших две зоны их завоеваний - морскую и континентальную кайму. Мэйниг также писал в этой связи о двух моделях территориальной экспансии. Для первой, создателем которой объявлялась Великобритания, характерным было военное завоевание и оккупация новых территорий. Для второй, осуществлявшейся Россией, основным инструментом являлась ассимиляция. Континентальная кайма первоначально осваивалась Россией при помощи "инструмента по завоеванию пространства - железных дорог", но главным образом посредством "заполняющих пространство колонистов". "Это было оружие, которым западные морские страны не обладали, - утверждал Д. Мэйниг. - Только Южная Африка, Австралия и Новая Зеландия стали зонами западноевропейской колонизации. Во всех остальных регионах европейские позиции удерживались только путём военной оккупации. В то время как русские строители железных дорог, прокладывавшие рельсы в сердце Центральной Азии, и российские крестьяне, расселявшиеся всё дальше в глубь материка, являли собой пример постоянной и продолжительной культурной экспансии".
Этот американский учёный первым из западных геополитиков заговорил о культурном влиянии России как основе её территориального расширения. По его печатным трудам видно, что он не был знаком с работами представителей русской геополитической школы, но смог самостоятельно сформулировать целый ряд характерных для неё выводов. И это следует считать весьма знаменательным явлением, ибо его концептуальные построения родились на почве морской геополитики, которая всегда считалась протагонистической по отношению к континентальной геополитике. В рамках концепции постоянной борьбы за материковую кайму между континентально ориентированной Россией и океанически приверженным Западом Майнинг проанализировал и распространённый в геополитике тезис о вечной устремленности российской внешней политики к "незамерзающим портам".
Он считал подобную постановку вопроса чрезмерным упрощением проблемы. В определённый период у России действительно проявилось стремление к "тёплым морям", но это нельзя определять как "основной инстинкт" внешнеполитического развития России, считал Д. Мэйниг. "Такая интерпретация, - писал он, - раскрывает модель мышления океанически ориентированного Запада, находящегося в тисках собственного стереотипа и считающего, что замкнутая континентальная позиция неблагоприятна. Но раз существуют наземные транспортные системы, Россия, наоборот, обладает огромными преимуществами, так как может иметь прямой функциональный контакт с любой точкой евразийской континентальной каймы. Такое понятие, как естественная ориентация к морям, проистекает из наших (западных - М. М.) представлений".
Вышеозначенные важные с историко-теоретической точки зрения посылки и установки только подводили этого американского учёного к трем главным выводам в его геополитических трудах:
- первый из них заключался в том, что решающая разница в контрастных имперских позициях и моделях экспансии России и Великобритании "обнаруживалась только в шоке послевоенных изменений". В это время "европейская колониальная система в Азии рухнула и почти исчезла, а Центральная Азия, ассимилированная и русифицированная, тесно инкорпорировалась в Российское государство" ;
- второй вывод квалифицировал поляризацию послевоенного мира не только как противостояние двух политических блоков, но и как противоборство двух культурных миров. В 1956 г. Мэйниг публикует статью "Культурные блоки и политические блоки как модели международных отношений", в которой развивает высказанные ранее им идеи. В этой работе он утверждал, что по мере отдаления от второй мировой войны взаимосвязь между моделью культуры и политической географией становится всё более тесной и определяющей. "Чисто военно-стратегический анализ, - писал он, - эфемерен, а стратегия становится присущей и для мирного ведения дел. Здоровая геополитическая стратегия всегда опирается на людей, то есть на социально-культурные группы в их регионально-глобальном местоположении. И в этом оправдание моей попытки перенести их из военного контекста и дать им более широкую интерпретацию" ;
- третий его вывод заключался в том, что геополитическое положение России не требует от неё ни применения военной силы, ни создания новых экономических союзов для вовлечения в свою орбиту новых территорий. Все окружающие её страны, как считал Д. Мэйниг, настолько зависимы от России, что "достигли уровня, когда экономическая их стабильность основывается на поддержании соответствующих отношений". Он предсказывал, что логика освоения Россией материковой каймы приведёт Россию к необходимости включить в зону своего влияния Афганистан.
Концепция "культурной геополитики" Мэйнига была реакцией американской геополитической мысли на недостаточную эффективность политики "сдерживания" посредством постоянной демонстрации "железного кулака". К концу президентства Г. Трумэна стало ясно, что стратегия в стиле "американского Хаусхофера" привела к прямо противоположному результату: вместо сдерживания и подрыва влияния СССР в мире - к расширению и упрочению его мировых позиций; вместо деградации хозяйственной жизни в связи с западной "стратегией анаконды" - к выдающимся прорывам в военных технологиях: созданию атомного оружия, первенству в испытании ядерного оружия, лидированию в освоении космической техники.
Казалось бы, что полуразрушенная войной и истощённая многолетним предельным испытанием её сил Россия должна была разделить судьбу Великобритании, лишившейся своего великодержавия. Но она оказалась неожиданно могучим противником для всех тех, кто в новых условиях устремился к мировому господству, её влияние быстро росло на евразийском континенте, в Латинской Америке и Африке, освобождавшихся в процессе деколонизации народов. Рациональное объяснение этому феномену могло быть только в теоретическом русле, предложенном Д. Мэйнигом.
4 октября 1957 г. американцы были поражены, признаёт Пол Джонсон, тем, что Россия вывела на орбиту 184-фунтовый космический спутник Земли. В следующем месяце за ним последовал намного больший, весом в 1120 фунтов, спутник с собакой Лайкой на борту. Первый американский спутник - "Эксплорер - I", - был выведен на орбиту только 31 января 1958 г. и весил всего 30 фунтов. Америка тоже строила большие ракеты, в том числе и огромную военную ракету "Сатурн", разработанную Вернером фон Брауном в Хантсвилле, штат Алабама. Но обогнать русских в создании мощных баллистических ракет долго не удавалось. 12 апреля 1961 г. Россия вывела в космос первого человека - Юрия Гагарина, опередив американцев почти на 4 недели. Осталась запись встречи в Белом доме, состоявшаяся по инициативе Джона Кеннеди и свидетельствующая о растерянности, проявленной американской администрацией в те дни (совещание состоялось 14 апреля). Президент США вопрошал: ``Существует ли какая-нибудь область, в которой мы можем их догнать? Что нужно предпринять? Можем ли облететь Луну раньше них? Можем их перегнать? Если бы кто-то мог сказать мне, как их догнать! Давайте найдём хоть кого-нибудь, кого угодно. Мне всё равно, хоть вон тот сторож, лишь бы знал, как`` .
США не удалось воспользоваться вакуумом, возникшим после второй мировой войны, когда объективно была пресечена культурная экспансия не только побеждённых Германии и Японии, но и победивших, однако ослабевших от потребовавшихся военных усилий Англии и Франции. Если следовать логике рассуждений Мэйнига, то набор ценностей и культурная ориентация, которую предлагала освободившимся странам Россия, были для многих из них более привлекательными в тот исторический момент, чем англо-саксонская культурная традиция, способная родить только те или иные формы неоколониализма. В сущности, противоборство двух политических и культурных блоков создало условия для возникновения в 1950-е гг. феномена "третьего мира", в котором и морские державы, и континентальные силы искали возможности для усиления собственных потенциалов.
О появлении в 1952 г. во Франции самого термина "третий мир", в который объединялись все освободившиеся от колониальной зависимости страны, Пол Джонсон писал следующее: "Концепция (третьего мира - М.М.) базировалась на словесной эквилибристике, на предположении, что, придумывая новые слова и фразы, человек может изменить (и улучшить) нежелательные и упрямые факты. На Западе был первый мир с его алчным капитализмом; вторым миром был тоталитарный социализм с его лагерями рабов; оба они имели ужасные арсеналы для массового уничтожения людей. Почему же тогда не мог появиться третий мир, который, как птица-феникс, поднялся бы из пепла империй - мир свободный, миролюбивый, независимый, трудолюбивый, очищенный от капиталистических и сталинских пороков, излучающий общественную добродетель, сегодня спасающий себя усиленным трудом, а завтра - своим примером? Так же, как в XIX веке идеалисты видели в угнетенном пролетариате носителя морального превосходства, а в будущем пролетарском государстве - государство Утопии, так теперь сам факт обладания колониальным прошлым и небелой кожей рассматривался как грамота международной значимости. Каждая бывшая колониальная страна была права по определению. Собрание таких государств стало бы палатой мудрости.
Идея создания такой палаты была реализована на конференции африканских и азиатских государств, состоявшейся 18-24 апреля 1955 г. в Бандунге по инициативе президента Индонезии Сукарно. Присутствовали 25 независимых государства из Азии, 4 из Африки плюс Золотой Берег (Гана) и Судан, которые вскоре получили независимость. Это событие представляло собой апогей международного признания Джавахарлала Неру и он его использовал как блестящую возможность, чтобы представить всему миру Чжоу Эньлая. Среди многих других звезд были У Ну из Бирмы, Нородом Сианук из Камбоджи, Мухаммед Али из Пакистана, Кваме Нкрума - первый черный президент в Африке, архиепископ Макариос с Кипра, черный конгрессмен из США Адам Клейтон Пауэлл и Великий муфтий Иерусалима. Некоторые из присутствовавших на конференции впоследствии организовывали заговоры с целью убить друг друга, другие закончили свой жизненный путь в тюрьме, в опале или в изгнании. Но в то время третий мир еще не запятнал себя агрессиями, аннексиями, расправами над людьми и диктаторской жестокостью. Он был еще в невинном возрасте, когда доверчиво веришь, что абстрактная сила чисел, еще больше слов, в состоянии преобразить мир. "Это первая межконтинентальная конференция цветнокожих в истории человечества,- заявил Сукарно в своей речи во время открытия конференции.- Сестры и братья! Как невероятно динамично наше время! ... Нации и государства проснулись от своего векового сна. Умерла старая эра белого человека, который опустошал планету своими войнами; наступила другая эпоха, более разумная, которая разморозит "холодную войну" и приведет к многорасовому, многорелигиозному братству, потому что все великие религии взывают к терпимости. Цветнокожие расы ввели новую мораль. Мы, народы Азии и Африки, которые представляют большую часть населения мира, можем мобилизовать то, что я назвал бы моральным гневом наций в защиту мира". После этой поразительной фразы последовал лукуллов пир красноречия. Среди зачарованных был и чернокожий американский писатель Ричард Райт. "Говорит человечество" - так назвал он свою книгу.
Признание Д. Мэйнигом культурного влияния хартленда на окружающий мир объясняло, с одной стороны, почему западная политика "сдерживания" Советского Союза и его союзников средствами военной конфронтации не срабатывала или была недостаточно эффективной. С другой стороны, его концепция предлагала принимать всерьез возможности дальнейшего упрочения глобальных позиций континентальных сил и их возрастающей конкурентоспособности в противостоянии с западным миром. "Отсталая цивилизация с второсортной промышленностью" к середине 1950-х гг. своими экономическими достижениями и технологическими прорывами заставила себя уважать и завоевала право на отношения "на равных". К тому же в процессе военного противостояния и гонки вооружений в первое десятилетие после второй мировой войны оба блока, и морской, и континентальный, существенно перенапрягли свои силы, им требовалась определенная разрядка существовавшей в их отношениях напряженности.
Без и вне переговоров реализовать подобную взаимную потребность было невозможно. Женевское совещание на высшем уровне в июле 1955 г. воочию продемонстрировало желание западных держав и СССР обеспечить хотя бы временную передышку в "холодной войне". Джон Фостер Даллес, проникнутый "духом Женевы", писал по этому поводу: "Вплоть до Женевы советская политика основывалась на нетерпимости, которая являлась лейтмотивом советской доктрины. Теперь советская политика основывается на терпимости, что включает в себя добрые отношения со всеми". В своих мемуарах советский руководитель Н.С. Хрущев, также комментируя указанную встречу, отмечал: "Наши враги теперь поняли, что мы в состоянии отразить их натиск и видим все их трюки насквозь".
Накопление атомного и водородного оружия у сверхдержав обусловливало понимание их руководителями того самоочевидного факта, что радикальный геополитический передел мира военными средствами стал невозможным или почти невозможным. Возглавляемые ими военно-политические блоки поэтому внимательно и напряженно следили за безопасностью границ зон своей ответственности, не осмеливаясь открыто их нарушить. Ставка была сделана на ожесточенную идеологическую борьбу, которая не знала и не признавала каких-либо географических барьеров. Д. Эйзенхауэр, как отмечал его биограф, "хотел более чем когда-либо вести активную тайную войну против коммунизма, используя для этого ЦРУ".
Т. В. Андрианова видит в этом также и геополитическую подоплеку. Как она полагает, проблема заключалась не в самой коммунистической идеологии как таковой, а в том факте, что она исповедовалась материковой сердцевиной, то есть Россией, и если бы Россия была капиталистической страной, то не исключено, что США пришлось бы руководствоваться в данном случае оголтелым антикапитализмом: "Антикоммунизм диктовался, прежде всего, геостратегией: так как идеология материковой сердцевины является угрожающей идеологией для морских держав, то она должна быть повержена". Из этого Андрианова делает вывод о том, что под видом идеологической борьбы между морскими и континентальными державами шла в действительности война культур .
В 1953 г. сенатор Маккарти, уже почти 3 года возглавлявший антикоммунистическую истерию в США, получившей название маккартизма, спровоцировал погром в европейском отделе радиостанции "Голос Америки", добившись увольнения 830 сотрудников, организовал сожжение на кострах прокоммунистических книг из библиотеки радиостанции. Одновременно в прессе был опубликован список книг, которые предлагалось изъять из публичных библиотек страны под предлогом того, что они "пропагандировали коммунистические идеи". В последующее время в американской историграфии предпринимались попытки несколько ретушировать смысл действий Маккарти и его движения (Ричард Ровел, его биограф, утверждал, к примеру, что никаким "фанатиком он не был. Был настолько же способен к настоящей ненависти, злобе и отвращению, насколько евнух - к женитьбе. Он делал всё понарошку и не мог понять тех, кто принимал всё всерьёз.
Роберт Кеннеди, работавший с Маккарти, тоже не видел в нём злости. "Весь метод его действий, - писал он, - был с осложнениями, потому что он, опозорив кого-нибудь, чувствовал себя виноватым и страдал... Он не ожидал таких результатов от своих поступков"), тем не менее факт остается фактом: всегда на протяжении всей истории человечества книга была символом культуры, сожжение книг - признаком мракобесия. Уничтожение книг, в которых была отражена культура континентального типа, в морской державе только потому, что они напоминали о самобытности "континентальной сердцевины", можно и нужно было квалифицировать как "войну культур", ибо она стала едва ли не самой заметной стороной геополитического противостояния субъектов "холодной войны". Борьба с космополитизмом, "дело врачей", выделение книг из стран западного блока в спецхраны подтверждают, что и советская сторона принимала активное участие в этом культурном столкновении.
Подрыв культурно-идеологического влияния материкового хартленда на мировое развитие и международные отношения с помощью ЦРУ стал центральной идеей стратегии Эйзенхауэра, как и всех последовавших за ним, вплоть до Буша, президентов США. Все они в той или иной мере были вынуждены вести с Россией различного рода переговоры, но культурная и идеологическая война не знала передышек.
Геополитическое соперничество двух блоков также становилось перманентным и всеохватывающим. Женевская встреча зафиксировала заинтересованность сторон в территориально-политическом status quo в Европе: СССР смирился с существованием западногерманского государства и его привязкой к НАТО, а американцы были вынуждены сделать то же самое по отношению к ГДР и ее связям с Организацией Варшавского Договора. "Но Никита Хрущев, - пишет Г. Киссинджер, - был не из тех, кто позволил бы американской сфере влияния процветать беззаботно. Он стал бросать вызов Западу в таких местах международной арены, которые Сталин всегда считал стоявшими вне границ советской сферы государственных интересов, благодаря чему горячие точки советско-американского соперничества сдвинулись за пределы Европы. Первая из этих горячих точек появилась тогда, когда возник так называемый Cуэцкий кризис 1956 г.... Советский Союз совершил крупную сделку с Египтом посредством бартерного обмена оружия на хлопок. Это было смелым шагом, распространившим советское влияние на Ближний Восток. Сделав подобную заявку на установление влияния в Египте, Хрущев как бы "перепрыгнул" через санитарный кордон, установленный Соединенными Штатами вокруг Советского Союза, поставив перед Вашингтоном задачу противостояния СССР в тех районах, которые прежде считались находящимися в безопасном тылу западной сферы влияния".
26 июля 1956 года, воодушевленный поддержкой СССР, президент Египта Гамаль Абдель Насер отдал вооруженным силам приказ взять под контроль "компанию по эксплуатации Суэцкого канала и ее имущество", так как "канал расположен на египетской территории, является частью Египта и принадлежит Египту". Западные страны стали искать способ "заставить Насера выплюнуть то, что он пытается проглотить". Франция и Великобритания демонстрировали желание использовать для этого вооруженные силы, США высказывались за достижение договоренностей дипломатическим путем. Западноевропейцы ввели в борьбу против Египта Израиль. Вместе с последним они осуществили так называемое тройственное вторжение в зону канала. Однако осуждение этого акта в ООН, негативная позиция США в отношении тройственной агрессии, а также заявление СССР о поддержке Египта вплоть до оказания военной помощи, заставили Великобританию, Францию и Израиль отказаться от своего начинания. Г. Киссинджер утверждает в этой связи: "То, что началось как пробная продажа советского оружия Египту через Чехословакию, превратилось в крупный советский стратегический прорыв, который внес разлад в атлантический альянс и вызвал поворот развивающихся стран в сторону Москвы с целью добиться максимальных переговорных выгод".
29 ноября 1956 г. правительство США, приветствуя встречу руководителей Багдадского пакта - Пакистана, Ирака, Турции и Ирана, - заявило: "Угроза территориальной целостности или политической независимости стран - членов пакта будет рассматриваться США со всей серьезностью". 5 января 1957 г. Эйзенхауэр направил конгрессу послание с просьбой одобрить курс действий, ставших известными под названием "доктрины Эйзенхауэра". По существу, речь шла о программе содействия странам Ближнего и Среднего Востока. Она включала экономическую помощь, содействие в военной области и защиту стран этих регионов от коммунистической агрессии. 10 января в послании о положении в стране Эйзенхауэр пошел еще дальше и объявил об обязанности Америки защищать весь свободный мир: "Во-первых, жизненно важные интересы Америки распространяются на весь земной шар, охватывая оба полушария и каждый из континентов. Во-вторых, у нас имеется общность интересов с каждой из наций свободного мира. В-третьих, взаимозависимость интересов требует приличествующего уважения прав и мира для всех народов".
У Н.С. Хрущева, как отмечают многие исследователи его государственной деятельности, был природный инстинкт в нащупывании нервных сплетений у стран, чью политику и идеологию он определял как империализм. Он был одной из центральных фигур Суэцкого и, в более широком контексте, ближневосточного кризиса, поощрял войны за национальное освобождение по всему миру и разместил ядерные ракеты на Кубе. Но, причиняя Западу множество неудобств, Хрущев, тем не менее, не добился никаких решающих выгод для СССР, поскольку он умел начинать кризисы, но не знал, как их решать. И поскольку, несмотря на первоначальное замешательство, Запад в конце концов находил ответ, результатом наступательных действий Хрущева почти всегда была огромная растрата советских ресурсов при отсутствии каких-либо выгод стратегического плана. 13 марта 1959 года Эйзенхауэр заявил членам своей администрации: "Достаточно оснований полагать, что русские не хотят войны, поскольку чувствуют: они уже выигрывают" . Так он обобщил значение прорыва советской науки в космос. Если американцы в августе 1945 года открыли атомную эру в жизни человечества, то космический век начался в октябре 1957 года, когда на орбиту был выведен первый советский спутник. Появление мощных баллистических ракет произвело очередную революцию в геополитическом мышлении:
- во-первых, их военное использование лишало США выгодного геополитического положения, так как они стали достигаемыми для военного поражения точно также, как и любые другие территории на земном шаре;
- во-вторых, для геополитических расчетов открывалось новое пространство - космическое, овладение которым обещало огромные преимущества тем, кто этого достигнет раньше других.
Ракетный прорыв позволил СССР предпринять ряд активных геостратегических действий, которые были призваны ограничить в конечном счете экспансионизм США. В мире сложилась ситуация, охарактеризованная французским политологом Раймоном Ароном в четырех словах: "война невозможна, мир невероятен". Морской и континентальный военно-политические блоки начали соперничать в регионах, по поводу которых и ради которых вряд ли собирались начинать "большую войну" между собой. Прорывы в военно-технической области советской науки, создавшей для СССР мощный ракетно-ядерный потенциал, обусловили некоторую геополитическую активность Советского Союза во второй половине 1950-х - начале 1960-х гг.. Но всем аналитикам было ясно, что это не был территориальный экспансионизм в его традиционном виде. Москва ставила перед собой задачу перехватить инициативу у США и не допустить беспредельного расширения американской сферы влияния в мире.
Н.С. Хрущев и советское руководство в целом, вопреки сталинской стратегии укрепления собственной зоны влияния, сложившейся после второй мировой войны, порывали с недоверием "отца народов" к освобождавшимся от колониализма странам как отдаленных, не поддающихся контролю территорий. Они бросили вызов западному миру в странах Ближнего Востока и на Кубе. Во время Суэцкого кризиса 1956 г. в послании председателя Совета Министров Советского Союза Н. А. Булганина премьер-министру Великобритании А. Идену содержалась угроза, хотя и сформулированная в форме риторического вопроса, применения ракет против этой страны, если она не выведет свои войска из зоны Суэцкого канала. "В каком положении оказалась бы Великобритания,- говорилось в этом послании,- если бы она была атакована более сильными государствами, обладающими всеми видами современного разрушительного оружия? А ведь эти страны могут в настоящее время воздержаться от направления морских или воздушных сил к берегам Британии и воспользоваться иными средствами - например, ракетным оружием". И чтобы все это было правильно понято, послание констатировало: "Мы полны решимости сокрушить агрессоров силой и восстановить мир на Ближнем Востоке". Но это заявление было сделано в условиях, когда США дали ясно понять и своим союзникам, и протагонистам в геополитической схватке, что они не намерены ввязываться в военные авантюры в этом регионе. Советское руководство, что называется, "ломилось в открытую дверь", заведомо зная, что в данном случае кризису на Ближнем Востоке не суждено было перерасти в глобальную войну.
Несколько по иному, но, собственно, с таким же результатом завершился спровоцированный СССР ракетный кризис на Кубе. Революция 1959 г. в этой стране, расположенной всего лишь в 40 милях от США, а затем вступление Ф. Кастро в союз с СССР, означали, что схватка морского и континентального блока была перенесена в заповедную американскую зону исключительного влияния. Возникла реальная угроза резкого нарушения равновесия сил в мире. США сделали попытку "закрыть" вопрос, направив 12 тысяч кубинских эмигрантов в Залив свиней, чтобы инспирировать антикастровское восстание. Апрельская 1961 года авантюра кубинских контрреволюционеров и поддержавших их США провалилась, но она родила другой план, который был намного опаснее уже для всего человечества. Под предлогом защиты режима Кастро Хрущев задумал разместить на Кубе ракеты среднего радиуса действия с ядерными боеголовками, добившись "определенного сдвига в соотношении сил между социалистическим и капиталистическим мирами", в действительности же "сломав" решительно и бесповоротно стратегическую ситуацию в пользу СССР. В 1962 г. на Кубу были направлены 42 ядерные ракеты с радиусом действия 1100 миль, 24 - с дальностью поражения 2200 миль (последние так и не прибыли на Остров Свободы, так как перевозившие их суда были остановлены на подходе к Кубе). К ним можно добавить 24 ракетные системы "земля-воздух", а также 22 тысячи советских военнослужащих, которые должны были охранять и обслуживать советские ракетные базы. Места их расположения были обнаружены 15 октября. Расчеты показали, что в декабре здесь будет размещено не менее 50 стратегических ракет, оснащенных ядерными боеголовками и нацеленных на США. "Ястребы" в американском руководстве высказались за "решительное уничтожение ракетных баз воздушной атакой", для чего потребовалось бы 800 самолетов. "Голуби" осуждали идею "Перл-Харбора наоборот", предлагая установить блокаду Кубы, не пропускать в ее порты суда с вооружениями и стратегическими материалами. Подобный "карантин", по их расчетам, оставлял России возможность, "не теряя лица", отказаться от действий, ведущих к глобальной войне.
Президент Джон Кеннеди отдал распоряжение продолжать подготовку для воздушного удара по Кубе, однако основные надежды связывал с введенной с 22 октября блокадой островной страны. Остановив 24 октября советские суда с ракетами на борту в океане, США потребовали от СССР восстановления "status quo", демонтировав и убрав свои ракеты с Кубы. 26 октября Хрущев согласился выполнить американские требования в обмен на гарантию ненападения на Кубу. 28 октября Кеннеди принял условие Москвы и ракетный кризис можно было считать завершившимся. В октябре 1964 года, когда Н.С. Хрущев был отстранен от власти, ему припомнили "легкомысленные планы, поспешные заключения, необдуманные решения и действия, основывавшиеся на самообмане". Хрущев, в конечном счете, сумел отказаться от своих планов, когда выяснилось, что речь идет вовсе не о блефе, с помощью которого он рассчитывал достигнуть того, что "Сталин никогда бы не осмелился сделать"`, а о том, что мир как никогда оказался близок к глобальной термоядерной войне. "Балансируя на лезвии бритвы" во время кубинского кризиса. советский руководитель, как он сам зафиксировал в своих мемуарах, знал, что в случае неудачи и начала "большой войны" мир должен будет заплатить жизнью за это не менее чем 500 миллионами человеческих жизней .
Во втором послевоенном десятилетии в мире окончательно сформировалась биполярная система международных отношений, противопоставив друг против друга в качестве смертельных протагонистов морской и континентальный блоки, которые олицетворялись двумя сверхдержавами - СССР и США. Геополитический "status quo" в Европе в виде внимательно присматривающих друг за другом военно - политических блоков НАТО и ОВД отодвинул соперничество ядерных гигантов на периферию мира, в зону слаборазвитых стран. Это придало "холодной войне" характер "войны культур".
Соревнования в области технологических прорывов ввело в стратегические расчеты геополитических и идеологических протагонистов потенциал нового пространства - космического, предопределило, что вопрос "кто кого" будет решаться вне военной сферы, вернее, без термоядерного столкновения. Биполярность и та территориальная стабильность, которая возникла на ее основе, в определенной степени "унифицировали" и упростили геополитическое мышление в первые послевоенные десятилетия. Попытка Д. Мэйнига ввести в геополитику культурную компоненту в качестве третьего элемента этой научной дисциплины явилась одним из самых интересных моментов в развитии геополитической теории в 1950-е годы. Зато в этот период геополитика прочно удерживала в поле своего притяжения стратегию и тактику сверхдержав. Свое исследование о соотношении геополитических сил на евроазиатском континенте Мэйниг начал словами: "Американская внешняя политика и существующая модель союзов в целом является воплощением, сознательным или нет - трудно сказать, теории Спайкмена о критической важности материковой каймы". И раз США в своей геостратегии руководствовались геополитическими концепциями, то и СССР, противоборствуя с ними, не мог не искать соответствующих аргументов в той же сфере, повинуясь безусловным геополитическим инстинктам своей правящей верхушки.
Геополитика всегда присутствует, как представляется, во внешней политике даже тех стран, которые отказывались или отказываются признать ее существование. Такое положение всегда отдает предпочтение тем, кто сознательно использует геополитические законы и постулаты, заставляя их конкурентов пользоваться так называемой "реактивной" политикой, то есть политикой реагирования на системные и четко спланированные акции со всеми издержками ее вторичности и исторической ограниченности. Последняя не могла не вести к безынициативности и истощению жизненных ресурсов, прежде всего в условиях мирного сосуществования и соперничества. СССР от такой перспективы отделяла всего лишь четверть века. Но тогда об этом не догадывался никто ни среди его самых верных приверженцев, что для них было естественным, ни в среде самых субъективных его критиков и убежденных врагов.
